Константин Седов — первый в России профессиональный больничный клоун. Он работает в этой сфере уже пятнадцать с половиной лет. А началось все с того, что Костя увидел фильм «Целитель Адамс», где главного героя сыграл Робин Уильямс, его любимый голливудский актер. У Уильямса был очень живой и интересный персонаж — доктор, который надевал клоунский нос и смехом и шутками пытался поднять настроение паллиативным пациентам-детям, которые лечатся в онкологическом отделении американской больницы.
— Этот фильм я увидел, когда мне было лет 20, — говорит Костя. — До этого я учился на юриста в Высшей школе экономики, и вдруг пошел в клоуны: друг привел меня в РДКБ, и с тех пор я тут, потому что понял — это очень круто, когда ты делаешь и сразу видишь результат. Крайне редко не получается, или клоунам по каким-то причинам говорят: «Нет, нельзя заходить в палату».
Это попытка изменить мир — ты и твой партнер можете поднять настроение именно этому конкретному ребенку, проходящему тяжелое лечение, или человеку в паллиативе, или пожилому человеку в доме престарелых. Вы можете найти контакт, который изменит атмосферу в палате, в отделении или в комнате и сделает ее более ресурсной.
До того, как Костя попал в первый раз в Российскую детскую клиническую больницу, больничных клоунов в России не было. Но вообще они появились 45 лет назад в Нью-Йорке, и начал все профессиональный клоун Майкл Кристенсен. На сегодняшний день больничная клоунада — это настоящая серьезная профессия. Например, недавно на конференции больничных клоунов в Португалии были 229 клоунов из 39 стран, и все было, как положено на научной конференции — докладчики, секции: работа с пожилыми, работа с людьми с деменцией, с аутизмом… В Израиле клоуны работают с детьми, пережившими изнасилование, помогают справиться с состоянием шока.
Тяжелая работа на конкурсной основе
Больничные клоуны — это некоммерческая организация, которая должна быть независимой от работы больницы. Это театральный терапевтический проект, у которого свои законы. Обычно израильские, голландские клоуны заключают договор с больницей: там есть правила, которые они обязуются соблюдать, прописаны их права и обязанности (прав один абзац, а обязанностей два листа, но это нормально для больницы).
У наших клоунов есть медкнижки, есть график посещений отделений, есть ежегодные прививки от гриппа, как у сотрудников больниц, но ни больница, ни врачи, ни дети им не платят — это абсолютно бесплатная работа по улучшению качества жизни детей, врачей и медперсонала в больнице.
Фото: Константин Седов / Facebook
При этом клоунам платит зарплату их организация, которая постоянно ищет на это деньги. У них есть график работы: работают два дня в неделю по 3-4 часа, иногда есть выходы на полный день с перерывом. Для клоунов это тяжелый морально, а иногда и физически, труд — три-четыре часа импровизации, надо, не присаживаясь, пройти 25-30 палат, где у каждого ребенка и каждого родителя разное настроение. Получается около 45 детей. И клоун посещает их два раза в неделю.
Когда Костя только начинал делать проект с коллегой Андреем Кизино, проект был полностью волонтерским. При этом ротация клоунов составляла 90%. Именно поэтому стало очевидно, что эта деятельность должна быть профессиональной, регулярной и оплачиваемой.
— Из настоящих волонтеров, которым удается делать профессионально свое дело вообще без денег, я знаю только «Лиза Алерт» и даниловцев, и я не понимаю, как им это удается, — объясняет Костя свое решение. — А нерегулярно ходить к тяжелобольным детям — это больше чтобы потешить свое самолюбие: отдать им пару выходных, пообещать еще приехать и забыть про это. Но они же будут ждать вас в следующее воскресенье…
В больничные клоуны не так легко попасть, и если раньше Костя делал большие массовые школы для всех желающих с кастингом, на который приходило сто желающих на десять мест, то сегодня он так уже не делает — профессиональные больничные клоуны выбирают будущих коллег точечно и по рекомендации из профессиональной среды.
Клоун — это фактически игротехник-психолог
— Мы учим по-разному «пристраиваться» к ребенку, играть в разные статусы, в различные импровизационные истории, — рассказывает Костя. — У нас нет никаких мизансцен, нет готовых сценариев — мы видим ребенка и учитываем его состояние. Ты можешь выучить кучу стендапов, но вот ты пришел — а у ребенка температура 38, и он лежит и ничего не хочет, и он тебя не будет слушать и прыгать с тобой тоже не будет. Поэтому ты приходишь, тихонько садишься рядом и начинаешь аккуратно подстраиваться под его темп, чтобы ему было интересно, чтобы ты не энергию у него забрал, а наоборот, что-то дал.
Константин Седов. Фото: Анна Данилова
Клоун — это фактически игротехник-психолог, потому что мы профи именно по игре и опыту. Ты к каждому подстраиваешься, и опыт подсказывает, что здесь ничего не пойдет, нужно просто посидеть и подождать. А вот здесь нужно работать через маму. Здесь надо вообще работать с клоуном-партнером, не смотреть на ребенка, чтобы его не пугать, и когда он захочет, он включится — может быть, через три минуты, может, через пять…
Клоун работает с ребенком от 4-5 до 15 минут. Кажется, что совсем мало, но ведь это происходит еженедельно. Приходить каждый день или быть там по часу — это тяжелая психотерапевтическая работа, которая, возможно, нужна одному, двум, трем детям в отделении, но не всем. Клоуны говорят, что 15 минут достаточно: перебор — тоже плохо, их задача — разыграть ребенка, а не завершить этот гештальт и уйти. Но визит клоуна с его уходом не заканчивается: они убежали, а ребенок остается с этим послевкусием — вспоминает, думает, обсуждает, и через неделю они приходят снова и история продолжается.
В основном в проекте участвуют актеры, прошедшие обучение, стажировку, коучинг, супервизии у личных португальских, французских, голландских, немецких, американских, израильских, испанских тренеров. Для них это не основная, а вторая или третья работа. Клоунов знают заведующие отделениями, врачи, дети, они еженедельно ходят в конкретные отделения. Всего больничных клоунов — 60 человек, из них 30 в Москве, остальные в других пяти регионах: в Рязани, Орле, Ростове-на-Дону, Петербурге и Казани.
Ребенок может послать, а умирать в проеме двери может только клоун
Клоунов, которые регулярно ходят к тяжелобольным детям, часто спрашивают: «Ребята, вы что, железные?» Нет, они обычные, и секрет того, что они могут изо дня в день входить в палаты, где лежат дети с самыми тяжелыми диагнозами — в том, что для них это работа и возможность помочь, а не смотреть со стороны.
— Когда я пошел в супервизию и стал не клоуном, а наблюдателем — то есть приходил со своими клоунами и смотрел на то, как они работают, — вот тогда мне было очень тяжело, именно потому что там я был просто человек, который все это видел и сидел в стороне, ничего не делая. Стало тяжело, когда у меня появились свои дети, потому что все больные дети стали похожими на моих детей. Я работаю с психологом и прорабатываю эту проблему, потому что иначе невозможно вообще будет работать.
С детьми. Фото: Анна Данилова
Клоун приходит не к больному ребенку, не к пациенту — он приходит просто к ребенку и играет с ним, понимая его ограничения и возможности. С ним можно то, что нельзя с другими, и для ребенка, находящегося в сложном психологическом состоянии, в одних и тех же условиях, в тяжелых физических ощущениях, это становится отдушиной.
— Ребенок может послать меня, — говорит Костя, пожимает плечами и мгновенно начинает играть немного обескураженного клоуна: — «Ну ладно, я пошел, дорогу знаю, я там уже был». — Он, не вставая с места, идет к двери, и я каким-то непостижимым образом вижу, что он доходит до дверного проема и оборачивается: — «Можно я посижу у тебя? Нет? Хорошо, хорошо, подальше — так подальше».
И я не обижусь. Я даже подумаю: «О, ребенок выдал агрессию, это хорошо, потому что когда и на ком он еще может выместить агрессию? На клоуне». Ему стало чуть полегче, а мне — как с гуся вода, я пошел дальше.
«С гуся вода» приходит не сразу, и в первые три-четыре года агрессия все-таки царапает, и с этим надо работать. Клоуны представляют себе мусорное ведро и всю агрессию выбрасывают туда.
— Моему сыну три года, — говорит Костя, — и когда он говорит: «Я тебя не люблю, уйди, папа», что, я буду обижаться, что ли? Нет, конечно, потому что я понимаю, что это ребенок, он не контролирует свои эмоции — даже взрослый не контролирует под гормонами и химией, и не должен. Но у нас есть границы: мы не позволяем себя унижать матом и физическим насилием. Все остальное — можно. «Пошел вон!» — «Куда вон идти?» — «Туда! Все, уходи!» — «Все, ухожу, хорошо. Больше не буду шутить. Все, пошел».
С сыном. Фото: Анна Данилова
Иногда клоуна останавливают и возвращают обратно. Бывает, например, так: «Слушай, ты меня уже выгнал, дай хоть минуту посидеть, отдохнуть». — «Ладно, сиди, отдыхай». И дальше завязывается какая-то история: «Во что играешь? А, я тоже, я там всех поубивал». Клоун видит что-то, за что можно зацепиться, потому что клоуны — это профессиональные «цеплятели», и их задача — развить коммуникацию и контакт через что угодно. «А что за игрушка лежит, твоя или не твоя? О, давай поиграем» — и так далее. Надо найти то, что интересно ребенку. «Во что ты хочешь играть? Давай ты будешь в меня стрелять, а я умру?» Потом клоун стреляет в него, но у ребенка бронежилет и так далее. История заканчивается тем, что клоун умирает 15 тысяч раз в проходе двери — и ребенок хохочет. Кто еще будет умирать у него в дверях? Врач, медсестра, мама, психолог? Нет, только клоун.
Врачи — бойцы, а мы — как концертные бригады на фронте
Больничных клоунов Костя сравнивает с концертной бригадой, которая выезжает на фронт, чтобы поддержать у солдат боевой дух.
Фото: Константин Седов / Facebook
— На войне есть бойцы — дети и их родители, которые борются с болезнью, и врачи, которые пытаются отбить детей у болезни. И есть концертные бригады, которые приезжают на фронт, поют песни, танцуют и воодушевляют воинов, чтобы они потом шли воевать дальше. Артисты не участвуют непосредственно в боевых действиях, но благодаря им бойцы уже не просто идут в атаку, а со смыслом, за конкретную родину, за песни, которые могут быть уничтожены врагами, за радость и нормальную мирную жизнь, о которой им напомнили артисты.
Кстати, больничные клоуны работают не только с детьми, но и с врачами, эмоционально их разгружают по мере возможности. И иногда врачи рады клоунам не меньше детей.
— Хирурги меня без фокусов из отделения не отпускают, — улыбается Костя. — И я вынужден придумывать фокусы прямо на ходу, иначе я буду там сидеть целый час, пока не покажу что-нибудь новенькое…
Еще одна важная, уже более серьезная часть работы больничных клоунов с врачами — коммуникативные тренинги. Костя Седов с Алексеем Корочкиным, реабилитологом в ФНКЦ, который знает медицинскую часть и представляет себе запросы врача, разбирают примерный кейс и потом разыгрывают ситуацию, представляя пациента и врача. Клоуны проводят игровые тренинги, обучая общаться с ребенком и родителем как с партнерами, разбирают вместе работу в стрессовой, конфликтной ситуации.
— Мне кажется, что — не всех, но многих — дел врачей, которые сейчас заводятся, могло бы не быть, если бы коммуникация не была изначально нарушена, если бы с человеком просто нормально поговорили, возможно, зафиксировав этот диалог на бумаге, — говорит Костя. — А так мы наблюдаем вспышки ярости пациентов, которые подают в суд, пишут письма президенту, всех в очередной раз проверяют и трясут, и в итоге все это заканчивается непонятно чем, но нервотрепкой для всех — точно. У нас нет до сих пор культуры общения с пациентом. В советской системе пациенты были стадом, сейчас пациент — клиент.
Пациенту важно чувствовать себя не просто телом, с которым происходит что-то непонятное, а понимать, что от него что-то зависит, что он что-то значит — и с ребенком-пациентом то же самое.
Этому больничные клоуны, в том числе, и учат — именно потому, что они находятся между врачом и пациентом, и при этом вне медицинской системы. По мнению Кости, отношение врача к пациенту постепенно меняется — дают о себе знать тренинги по коммуникации для врачей.
Да и на клоунов в больнице врачи сегодня смотрят совсем по-другому.
— Иду я по отделению, а навстречу мне профессор Карачунский, человек-мозг, вокруг него врачи, которые меня не знают, говорят: «Уходите, сейчас обход». А профессор говорит: «О, Константин! Давайте с нами на обход!» — «Давайте». И мы с ним в обнимку идем на обход, я работаю с ребенком, а он говорит с мамой в коридоре. Если клоун отвлечет ребенка, который не понимает, почему к нему пришли 5-9 врачей, у него не будет страха.
Во многих больницах клоунам рады, но все-таки пока еще не везде. В одной из них идею поддержали психологи, пригласили. Клоуны пришли, но встретили сопротивление, потому что главными в отделении оказались не врачи, а воспитатели.
— Как выяснилось, дети в этой больнице лежат без родителей, и воспитатели держат дисциплину в этом «трудовом лагере», — говорит Костя. — Когда мы пришли, они нам сразу сказали: «Вы нам тут не нужны, мы так сами можем. Мы будем вас представлять и решать, куда вы пойдете». Мы сказали: «Не надо нас представлять, не надо контролировать, пожалуйста; мы сами спросим, заходить ли, и если нам скажут «нет», ни в коем случае не зайдем. Можете быть рядом с нами, но не надо идти впереди паровоза и говорить: «Сейчас придут клоуны».
Фото: medclown.ru
Клоуны прошли по всему отделению и даже зашли к двум детям с ДЦП, хотя воспитатели сказали им: «Там лежат два «овоща», к ним не ходите» — эти два малыша хоть и не ходили, но видели, улыбались, играли.
— Мы походили по отделению, нянечки поулыбались, дети поулыбались, вроде все было хорошо, но воспитатели нам сказали: «Подумаешь — клоун, я так тоже могу, у меня опыт арт-терапии 30 лет, я с 1981 года здесь, что вы меня тут учите?» — вспоминает Костя. — В итоге они сказали, что им тут не нужны клоуны, и благодаря воспитателям эта больница не попала в наш список.
Все 15 лет работы Костя находится в уникальном положении — постоянно наблюдает за тем, что происходит в медицине. По его словам, еще лет 7-8 назад все было в ужасном и неотремонтированном виде, а сейчас кое-что отремонтировали. Но больницы, которые не показывают по телевизору, по-прежнему убитые, в них нет нормальных условий труда, нет самых примитивных компьютеров — и это при колоссальных требованиях санэпидстанций и прочего надзора. При таких условиях труда, повышенных требованиях и маленькой зарплате выгорание происходит моментально, и такому врачу уже не до коммуникации с пациентом — ему бы выжить, чтобы работать. И хотя сегодня ситуация кое-где поменялась, делаются ремонты, нагрузка на врачей стала чуть-чуть меньше, чем была, но все равно она запредельная.
— Кажется, в медицину наконец пришли современные технологии, — говорит Костя. — Мы сильно продвинулись за это время. Мы многое неплохо лечим, как в Израиле и Германии, но реабилитация, восстановление после лечения в Европе в несколько раз лучше, чем у нас. У врачей стали чуть лучше условия труда. Но при этом стали выше запросы родителей, которые пишут письма, скандалят, потому что теперь есть интернет и каждый может написать письмо Путину. Это началось года два-три назад: сумасшедшая мамочка жалуется, приезжает проверка, и вся больница стоит на ушах.
Где еще можно встретить клоуна
С 2018 года Константин работает штатным клоуном в «Хорошколе» — первым в России школьным клоуном. «Хорошкола» — это частная школа с самой крупной сетью психологической поддержки детей в школе в России: в ней 23 психолога и… два клоуна: Костя и его жена Ольга. Задача клоуна в школе — быть между психологом, учителем и ребенком, быть другом детей, но взрослым. Благодаря этому клоуну могут рассказать то, что не расскажут психологу или учителю.
С женой Олей. Фото: Анна Данилова
— Я — переводчик со взрослого языка на детский и обратно, посредник, я могу свести ребенка с психологом, к которому он сам не подойдет и не скажет о своей проблеме, в результате психологи фиксируют проблему еще на стадии зачатия и работают с ней.
В школе Косте очень хорошо — не в последнюю очередь потому, что он там просто клоун, а не руководитель. Он работает и в детском саду школы, и когда надо, играет антигероя или героя в истории-квесте, помогает с игрой психологу, а нейропсихологу — в работе с мозгом.
Понятно, хоть и немного странно, видеть клоуна в детской больнице или в школе, но совсем удивительно встретить его в паллиативном отделении или в доме престарелых.
Взрослые пациенты реагируют на них по-разному. Бывает, что прогоняют, говорят: «Чего вы пришли?» И сложность работы со взрослыми состоит в том, что к ним надо приходить с чем-то конкретным.
Дети готовы ко всему, им можно ни с того ни с сего предлагать что угодно, а взрослому нужна конкретная тематика, повод. Поэтому в паллиативные взрослые отделения клоуны ходят по праздникам, чтобы было понятно, что они пришли на праздник, а не просто так зашли.
Иначе они слышат от взрослых пациентов: «Что вам надо?», «Мне не нужно ничего!», «Уходите, я неверующий»…
Фото: Константин Седов / Facebook
— Мы с Олей, моей женой, ежеквартально ездим в дом престарелых в Дубне, — говорит Костя. — Там лежат мужики по 50-60 лет и 80-90-летние бабушки, инвалиды, никому не нужные после инсультов. У кого-то из них есть дети и внуки. У одной бабушки, например, трое детей, восемь внуков, шестнадцать правнуков, и она в доме престарелых. При этом она абсолютно сохранная, с ней все в порядке, кроме памперсов — но она сломала шейку бедра, и ее сдали в дом престарелых, чтобы не возиться. Она хочет вылечиться и выйти, но ее уже никто не ждет: квартиру продали, и там живут другие люди… Вот такие истории меня убивают.
Вчера был клоуном, сегодня — похоронный агент
Как клоуны переживают уходы детей, к которым они приходили каждую неделю, смешили их и надеялись на то, что рано или поздно ребенка выпишут домой здоровым? Спасает, как это ни банально, возможность помочь, дело, которым ты занимаешься — в этой ситуации личные переживания отходят на второй план.
Константин Седов. Фото: Анна Данилова
— Однажды в отделении трансплантации костного мозга ушла девочка Аня. Я был у нее во вторник, в среду она была в реанимации, а в четверг ушла. В четверг я пришел в отделение ТКМ, мама плакала, и я все понял… А в пятницу надо было уже делать документы, потому что впереди были выходные, и необходимо было успеть оформить транспортировку и достать цинковый гроб, чтобы отправить их домой, в регион. И Анина мама сказала: «Костя, вы еще позавчера были клоуном, а сегодня уже в черной рубашке и похоронный агент». И я понял, что да — теперь я похоронный агент, и да — это тоже работа. Я должен поддержать маму, просто постоять помолчать рядом, подержать ее за руку, сделать за нее всю эту бюрократию, которую она не может сделать своими трясущимися руками, отправить их рейсовым самолетом в регион и проводить. Это куча бумаг, куча поездок, куча энергии. Но это работа. Если бы я был просто наблюдающим, сочувствующим, это меня, наверное, травмировало бы.
У больничных клоунов серьезно организована работа с эмоциональными переживаниями. У многих есть личные психологи, к ним приходит психолог из МЧС, которая раньше работала в центре экстренной психологической помощи МЧС, и раз в квартал они с ней собираются и обсуждают, что произошло — например, в больнице умер ребенок, кто как это пережил. Они поднимают темы смерти, агрессии, границ, переносов, и это очень эффективно.
Когда каждый говорит о том, что он пережил, когда все делятся своими эмоциями, ты понимаешь, что ты не один, и тебе становится легче.
Каждый месяц у больничных клоунов проходит семинар по повышению квалификации, на котором они работают в паре. И вообще всегда рядом есть психологи, есть руководство, коллеги, к которым можно обратиться за помощью, ведь главное в таких ситуациях — чтобы человек был не один с тем, что он переживает.
Если спросить Костю про выгорание, он отмахивается:
— Мне пока не до выгорания: дома дети-погодки не спят, жене тяжело, «Хорошкола», больница, фандрайзинг… Может, это потом как-нибудь аукнется, но пока нет. Не до того.
С семьей. Фото: Анна Данилова
Ксения Кнорре Дмитриева