Ольга Шульчева-Джарман
Духовная жизнь. А когда она у меня? Вот раньше у всех школьников было расписание уроков, над столом висело – или с маленьким Володей Ульяновым, кучерявым, как ангелок, или с Надеждой Константиновной, тоже, как с полотен Мурильо сошедшей. В расписании были уроки и кружки, вписанные корявым почерком (у кого-то аккуратным, у меня – корявым). И еще там было – утренняя зарядка в 6.30 (даже в воскресенье, ха-ха!), помощь маме и бабушке по дому (стыдно вспоминать это расписание, если честно).
Ну висело и висело у меня такое расписание, вроде как режим дня правильной ученицы, я волновалась, что не успеваю по нему жить, но как ни старалась, ничего не выходило, и я забыла про него. Так оно и висело. Потом папа как-то подошел, прочел и стал шутить, что у меня день расписан как у Черчилля. Я не знала, кто такой Черчилль, и обиделась, заревела, расписание смяла и выбросила, а бабушка ругала папу, что он нервирует ребенка. На что он сказал, что ребенок сам себя нервирует этим расписанием. И был прав.
* * *
Я с тех пор не по расписанию живу. Собственно, что ждать, когда начнется «духовная жизнь» – вот с утра, или с посещения монастыря, или когда «я соберусь». Живу такую жизнь, какая есть. Живу перед Христом, Богом моим, Которого люблю с детства, Которого открыла мне любовь моей бабушки Надежды. Худо ли получается или совсем худо – Ему видеть, Ему спасать меня несмотря ни на что, вопреки всякой безысходности. Мое дело – жить перед Ним и свидетельствовать о Нем. Без пафоса, без позы. Христос позвал, «вложил в уста мои песнь нову, пение Богу нашему» – и потому иду вслед за Ним, спотыкаясь, хныча, размазывая сопли, прося попить-поесть, ноя, что далеко, холодно-жарко и сколько там еще осталось по дороге топать, у меня мозоль и босоножки порвались.
Однажды поздно вечером я шла с работы по Петроградской стороне… Добралась до метро, на эскалаторе достала блокнот…
«У нас воет ветер, и срывает капюшон с моей головы, и листы железа с
крыш, и огромные рекламные щиты падают на землю, и бессмысленно убитая живая елка, привезенная на Петроградку, снова упала, как в лесу под топором.Кругом – смертоносные вихри. Идет ураган «Патрик».
И среди вихрей идет Невидимый, который ничего дать не может – только Себя.
Но никому не нужен друг, который может дать только себя.
Друг должен дать радость, умиротворение, удовольствие от встреч, взаимопонимание.
Просто «друг» никому не нужен.
И Он шагает среди вихря, одинокий.
Он дружит со всеми. А с Ним – никто».
* * *
Дружба – это ключевое понятие для меня в человеческих отношениях, в отношениях между личностями. Помните, как митрополит Антоний Сурожский говорил, как ребенка готовить к исповеди? Я дальше этого не ушла…
«Случается, что ко мне приходит на исповедь, вернее, посылается на исповедь ребенок лет семи-восьми, впервые. На исповеди он перечисляет целый ряд прегрешений. Я слушаю, а потом обыкновенно спрашиваю его:
– Скажи: это ты чувствуешь себя виноватым или ты мне повторяешь то, в чем упрекают тебя твои родители?
– Нет, это мне мама сказала, что я должен исповедовать то или другое, потому что это ее сердит, и этим я нарушаю покой домашней жизни.
– Теперь забудь. Не об этом речь идет. Ты пришел не для того, чтобы мне рассказывать о том, на что сердится твоя мать или твой отец. А ты мне скажи вот что: ты о Христе что-нибудь знаешь?
– Да.
– Ты читал Евангелие?
– Мне мама и бабушка рассказывали, и я кое-что читал, да и в церкви слышал…
– Скажи мне: тебе Христос нравится как человек?
– Да.
– Ты хотел бы с ним подружиться?
– О, да.
– И ты знаешь, что такое быть другом?
– Да. Это значит: быть другом.
– Нет, этого недостаточно. Друг – это человек, который верен своему другу во всех обстоятельствах жизни; который готов всё делать, чтобы его не разочаровать, его не обмануть, остаться при нем, если все другие от него отвернутся. Друг – это человек, который верен своему другу до конца. Вот представь: ты в школе. Если бы Христос был простым мальчиком, и весь класс на Него ополчился, что бы ты сделал? У тебя хватило бы верности и храбрости стать рядом с Ним и сказать: если вы хотите Его бить, бейте и меня, потому что я – с Ним? Если ты готов быть таким другом, то ты можешь сказать: да, я друг Христов: и уже ставить перед собой вопросы для твоей исповеди. Читай Евангелие! Ты можешь узнать из него о том, как можно прожить, чтобы в самом себе не разочароваться; как можно прожить, чтобы Он радовался за тебя, видя, какой ты человек, каким ты стал, ради этой дружбы. Ты понимаешь это?
Фото: cdrm.fotki.com
– Да.
– Ты готов на это идти?
– Да…
– Вся христианская жизнь заключается в том, чтобы быть верным другом Христа и учиться постоянно тому, что Он любит, что для Него отвратительно, что привело к Его смерти, и соответственно себя вести». [1]
Вот так мудро объяснил ребенку отец Антоний глубочайшую тайну верности Христу. Мне как-то это легло на сердце, и я стараюсь жить в меру этого. Я же не выделяю для дружбы время по расписанию. Мои друзья – они всегда для меня друзья, в любое время. Когда я пишу стихи или прозу, я всегда знаю, что вот-вот – и я им дам прочесть, и они скажут что-то доброе, а что-то и строгое, а может быть, попросят объяснить, и я буду объяснять и сама для себя уясню в разы больше, и перепишу, так как увижу смешные ошибки.
Вот такой пример, как раз – он смешной.
Однажды, не так давно, пока ехала в метро, у меня сложились стихи, которые я записала на носовом платке, а в свободную от пациентов минутку на работе выложила в фейсбук.
Отпускающий в отраду,
как, скажи, Тебя назвать?
На траву мы сели рядом, –
хлебов – два, а рыбок – пять.
Отпускающий на волю,
как наречь Тебя, скажи?
Мы сорвем колосья в поле,
в ножны уберем ножи.
Плоть и кровь не даст ответа –
светом Дух наполнит дом,
Проповедующий лето,
осиянное Крестом.
Появились лайки, которые меня радовали – ведь друзья и знакомые разделили со мной то чувство, которое я испытывала, которое выразилось в этом стихотворении. Какое? Ну вот о чем стихотворение – то самое чувство. Глупо объяснять, о чем ты написал. Если непонятно – значит неудача. Как правило, твоя.
Но оказалось, что настроение мое разделяют, очень даже понимают, и радуются, – а при этом смеются.
«Замечательно, Ольга! Только рыбок два, а хлебов – пять!»
Ну да – «рыбок два». Что тут скажешь! Рыбкам – два. И мне по знанию Нового Завета тоже. Исправила, посмеявшись.
Отпускающий в отраду,
как, скажи, Тебя назвать?
На траву мы сели рядом, –
рыбки – две, а хлебов – пять.
Одно дело – чувство, другое – мастерство и грамотность. Если духовная жизнь воплощается в безграмотные и корявые формы, то это печально.
* * *
Мне хочется рассказать то, о чем я часто думаю, когда остаюсь наедине с собой. У меня бывает одна (а чаще – две или три мысли), которые я не оставляю долгое время, порой набрасываю что-то, но, в основном, сначала всегда раздумья внутри, несколько месяцев, бывают. Поэтому, когда «Правмир» попросил меня стать колумнистом, я как-то вывалила, как из самосвала, все свои мысли на бумагу – а до этого мне было некогда их записывать, да и кому они были нужны? Это ведь не стихи, которые короче и проще, здесь надо больше работать, чтобы выразить мысль, чтобы не поставили «двойку» моим чахлым рыбкам.
«Христос воссиял из мертвых, как молния, разметав владения смерти, не оставил и камня на камне – только Он один, Воскресший и Живой, стоит посреде, единый Победитель, протягивает длани в будущее и прошлое, в далекое и близкое, везде ищет неистово друзей Своих, и зовет их по именам…»
Пять хлебов и две рыбы. Картина Александра Михалевича. Фото: slovoart.ru
Тебе поет и ночь, и день,
Тебе плетут созвездья гимн,
Тебе – полет степных орлов
И быстрота речных стремнин.
От четырех Твоих ветров,
От всех нагорий и вершин
Тебе поют огонь и снег
Хвалу вовек.
В речных водах – Твои следы,
Твои и птицы, и цветы,
Тебе – оленя легкий бег,
И кипарис, и кедр, и певк.
Твои – и солнце, и луна,
Твои – и лодка, и волна.
Ты знаешь ангелов и нас
По именам.
Тебе – от неводов и стад,
Тебе – от пастбищ и полей,
От склонов – горный виноград
И от маслин Твоих – елей.
И от дождей, и от грозы,
От половодья вешних рек,
И от колосьев и лозы –
Тебе – о всех.
Каждый – возлюблен и единственен, потому что ради него одного пришел Возлюбленный и Единственный, и в Нем – каждый единственный и возлюбленный.
Но оттого и шагнул от Отчего Престола во тьму недо-бытия Возлюбленный и Единственный Сын на смерть, что каждый для Него – возлюбленный и единственный, и умирающий.
И за жизнь возлюбленного – умирает Возлюбленный, и за надежду единственного – Единственный.
И всё, что могло бы, но никогда не станет с возлюбленным и единственным – ибо по действию безглазой и незрячей силы тления он умрет и исчезнет – всё это поднимает на руки и уносит прочь из страшного места тьмы и глухого молчания Возлюбленный Сын Отчий.
Он сохраняет эти слабые ростки, эти надежды, которым никогда не дано сбыться, это безумное и неуместное стремление смертного и единственного, умирающего и возлюбленного.
И Он отогревает желание сердца его у груди Своей – на которой оскал тления оставил след своих сломанных навек резцов.
И невозможное становится живым и действенным в Единородном Сыне.
Всё то, что желали – сталось
Наоборот,
И ветер не пойман в парус,
А в нем живет.
От полночи до полудня –
Наперекрест –
Закаты стремятся утрам
Наперерез,
Сжимать материк не стало
Широт кольцо…
Глядятся галактик стаи
В Его лицо,
А ветер воды тревожит,
Силен и тих.
Друзья на Него похожи,
А Он – на них.
…Христианское «свидетельство сему» перед лицом страдания – своего и чужого, воспринимаемого как свое, шире, чем просто смерть. И это мы видим на примере мучеников, любящих тех «чужих», с кем свела их жизнь в последние часы – стражников, судей, сокамерников, наконец, палачей. Любовь, переплавляющая всё в новое творение, изливается из их сердца и порой преображает сердца тех, кто равнодушен к Евангелию. Увидев живое Евангелие, продолжение Евхаристии, которое можно видеть на месте пыток и казней христианина, эти люди видят что-то глубоко убедительное для себя, видят ту правду, которую они считали невозможной, неосуществимой и небывалой в этом мире. И это отчасти так – эта правда верности Бога до смерти, это парадоксальное Царство, унижающееся и не унижаемое в служении миру – не от мира сего. Оно исцеляет мир, страдающий во зле, светит ему – и гибнет в нем.
Он был им чужой, они смеялись и, быть может, убили его – но они не были чужими ему, потому что он был вместе со Христом, которому они тоже чужими не были. Мартир исполнял дело Любимого им – являя Его в своих страданиях, он показывал, что, вопреки всему, вопреки всякой безнадежности, надежда есть. Христово дело – спасать, и дело мартира – неотделимо от дела Христа, им возлюбленного навек. Но, по законам падшего мира, чтобы в полной мере объяснить и обнять любовью, надо, отдавшись бесстрашно слепой силе тления, пойти вслед за Христом, убитым и умершим, и умереть по-настоящему. Мы умираем для того, чтобы было видно, что мы живы. Иначе этого – не видно… Жизнь мартира, умершего для мира – умершего со Христом за жизнь мира одной с Ним жертвой, разделенной с Ним Евхаристией – жизнь его, жизнь христианина сокровенна, сокрыта вместе с жизнью Христа – в Боге.
И на смерти мучеников, как на исполнившейся Евхаристии, вопреки всему, появляется, пробиваясь, как маленький феникс, новая жизнь новых христиан – людей, чужих Христу, но встретивших Его в свидетельстве до смерти мартира-мученика, для которого, как и для Христа-Самарянина, они – не чужие.
…Христос не просто умирает, чтобы кому-то что-то доказать – но чтобы созидать, строить, молча, когда уже нет сил, строить немыслимое, то, чего не может быть – вопреки всякой безнадежности и вопреки всему. «Ныне будешь со Мной в раю!» Ныне – священное пророческое древнее слово, означающее – «День Господень настал!» Этот День настал – во тьме и на Кресте, и он распространяется с одного Креста на соседний, ничем не примечательный, обычный смертный крест…
Ты видел мою надежду – иную, чем всё, что прежде?
Когда разверзлись все бездны, и нечего больше ждать?
Над твердью неба отверстой до пропастей неизвестных,
Где луч не найдет себе места – она не устанет сиять.
Надежда, что будет – после, что рядом со мной и возле,
Что после звёзд остается, когда и они сгорят, –
Когда и небо совьется – надежда моя остается,
Стопами моста коснется над входом в шеол и ад.
О, мрак – под ее ногами! Ее догонишь едва ли!
Хоть думали, что украли – но вот, погляди – навек
Стоит, не боясь ущелий, словно дитя на качелях,
На крепко пробитом древе – сильнее глубоких рек.
Не рушится в бездну ночи, то – светлой воды источник,
Что льется, зовет немолчно из сердца, из-под ребра.
Среди темноты полночной – стопами на древе, прочно.
…что будет, не знаю точно,
лишь знаю: увижу – я.
Фото: hram-troicy.prihod.ru
Монашество – синоним мученичества и христианства вообще. Христианин есть «мартир», свидетель-мученик, и таков он по своему призванию и исполнению имени своего в своей жизни. Исторически высоты реализации христианского призвания в большинстве своем достигались в такой форме воплощения мартирии в современной ему культуре, как монашество.
Однако это не говорит, что мартирия может осуществляться только в форме монашества, или только – пойдем здесь и дальше – что мартирия может осуществляться только в раннехристианской форме. Скажем даже, что мартирия не всегда предполагает насильственную смерть за убеждения. Видим мы тайну мартирии на примере Матери Христа Бога, не умершей от руки убийцы, а уснувшей на Своем ложе, но, тем не менее, принявшей и принимающей участие во всём, что делал и делает Ее Сын.
Он, прорвавший уловом сети,
был средь мертвых – и вновь живет.
Навсегда знаменован смертью
Он, вкушающий мед из сот…
Он, неузнанный – узнаваем
по следам на Его ребре.
Он не в ветхом городе с нами –
на пути к Масличной горе.
Сухо древо, и свиток горек,
но не смирны здесь аромат,
и не спрятал Его садовник,
и цветет Его виноград.
Он – Творец, «Поэт» неба и земли (как буквально говорится по-гречески в Символе веры), «сочинивших тварь из четырех стихий». Он Тот, «Кто исчерпал воды горстью своею и пядью измерил небеса, и вместил в меру прах земли, и взвесил на весах горы и на чашах весовых холмы» (Ис. 40:12). И свиток держит Он в длани Своей – тайну Троического Совета.
Он – Христос, Превечное Слово Отчее, Он был в начале (Ин. 1:1).
«Новый Младенец явися, недомысленный, от Тебе, Пренепорочная, ставилом дубравы, и горы мерилом разума поставивый, лик звездам изсчитаяй, и капли росы, и ветров дыхание преложивый» (Канон Ангелу Хранителю).
Младенец возрос и пришел на Иордан, и крестился от Иоанна, выходя на Свое таинственное и страшное служение, на Крестный путь Свой…
Неслучайно традиция усваивает Ей и мученичество – бескровное, а потом и называет Ее Монахиней. Это всё – выражение невыразимой тайны христианства, сокровенной жизни умерших со Христом в Боге, умирающих с Ним за жизнь мира.
Он – Агнец, но Она – Агница. Его друзья мученики тоже называются агнцами и агницами в гимнографии – «Агнца Божия проповедавше, и заклании бывше, якоже агнцы, Того, мученики, молите…» Молите – как? Общей с Ним Евхаристией за жизнь мира, ибо раны и истерзанные тела их стали Его язвами гвоздиными, живоносными язвами, которых касался Фома… Он кладет руку на плечо каждого – как единственного, и говорит – «о, возлюбленный брат Мой!» – ибо общее у них страдание и жертва. Вместе они – навсегда: мартир-христианин, исчезающий, иссякающий в искренней жертве своей, и Христос, подхватывающий его на руки в последний момент (а быть может, лучше сказать – после «последнего момента», когда уже «по-человечески» всё потеряно?) – оживляющий его приобщением к Жертве Своей за жизнь мира и делающий его участником жертвенника… И христианин ест и пьет и видит Бога…
Что же? Сорваны арфы струны,
но звонче – весть.
Думали – скрылся, умолк и умер –
но нет! Он – здесь.
Видите? Пиво Его – не прокисло,
Он – смерти враг.
В бездну – ту, где немеют смыслы –
Он сделал шаг.
Сколько рыдать Петру, цепенея?
Пусть слышит жён –
Меда слаще и льва сильнее
вернулся Он.
Он – посреди. Он своим исходом
огонь пролил.
Крепость млека и крепость меда –
Эммануил.
Как назвать эту тайну? По-разному проявлялась она в жизни народа христиан, «третьего рода», не от мира сего. Не облекается она в слова, апофатично уходит от именования, и при этом сохраняет простое имя свое, – слово, найденное учениками первых лет после схождения Духа Святого в Антиохии – быть христианами.
Освободив потоки вод,
Замки срывая с рек,
Он собирает хоровод,
Неистовый Хорег! [2]
Но кто за Ним дерзнет пойти,
Сквозь свет и синеву –
Пить от потока на пути
И вознести главу?
Подаст Он ланям водопой,
Замки срывая с рек –
Веселый Странник, Бог Живой,
Убитый Человек.
Но – посмотри! – средь света дня
Зовет Он в хоровод!
Не опалит Его луна,
И солнце не ожжет.
Лишь Серафим со взмахом крыл,
что светел, синь и ал,
в смятенье помнит, как Он жил
и как Он умирал.
Но – не дано теперь прервать
Веселый путь Его!
…Лишь Сам Себя Он может дать,
А больше – ничего.
Его рука раздвинет рожь,
Пронзенная гвоздьми,
И, хоть охватит сердце дрожь,
Но – хлеб из рук возьми!
Освободив потоки вод,
Замки срывая с рек,
Он созывает хоровод,
Неистовый Хорег!
Когда в ищущей Бога России XIX века принято было называть ее монашеством, прозвучало парадоксальное слово святителя Феофана:
«Монашество есть, с отречением от всего, непрестанное умом и сердцем пребывание в Боге. Монах тот, у кого так устроено внутреннее, что только есть Бог да он, исчезающий в Боге… Вышних ищите, горняя мудрствуйте. Живот ваш сокровен есть со Христом в Боге (Кол. 3:1-3). Это и есть монашество. Не черная ряса, не клобук – монашество, даже не жизнь в монастыре. Пусть всё это изменится, но монашество во веки пребудет, пока останется на земле человек-христианин». (Феофан Затворник)
* * *
Есть такая икона в Александро-Невской Лавре. Собственно, таких икон много – оплечный образ Спаса. Как-то декабрьским холодным утром после ранней литургии (на работу было еще рановато) сидела на скамье после отошедшей службы и смотрела на нее, не могла наглядеться…
Из разверзаемого, как пасть кита-всеядца, гиматия – его складки ложатся слепыми веками-складками безликого чудища – является прекрасная благословляющая длань. Из недр смерти, из лона первозданных вод является рука Бога Иакова. Он Тот, Кто раньше Иакова, Кто борется с Иаковом, Кто – настоящий первенец, Первенец из мертвых. И рука Его, исшедшая из лона смертных вод, навсегда знаменована алой нитью – та рука, которая воззвала Исава, близнеца, потерявшего Бога Иаковля. Он здесь, Примиритель, Он разрешил вековечный спор братьев, Новый Исав, исправивший грех Исава, новый Сын Жены, Человек от Господа, воскресивший убитого Каином Авеля и исцеливший самого Каина от язвы греха и клейма братоубийства. Он – Примиритель братьев, Брат, убитый за всех братьев – убитый братией Своей, которая не приняла Его.
Но – се! – из мертвых вырывается Он и не стыдится братией нарекать Своих мертвецов, говоря – «Восстанут мертвецы, воскреснут мертвые тела! Я – не Бог мертвых, но Бог живых! Аз есмь воскресение, Аз вы возведу! Не бойтесь!»
И является Его сияющая плоть из бездн смерти, разрывая ее пасть. И Он, прекрасный, подает Свою длань тем, кого возлюбил и за кого заклался.
* * *
Фото: pictures11.ru
И в это верю, и этим живу…
…Если и мать забудет чадо свое,
не забудет меня Бог мой,
Иисус, Сын Мариин,
Сын Человеческий,
ибо смерть не имеет больше
власти над Ним.
Воду жизни даром
раздаешь Ты, Христе,
потоки воды живой
льются от ребра Твоего,
жажду неутолимую нашу утоляя.
Жаждущии, идите все к водам,
вкусите и восклонитесь,
вот Он, при дверях,
стоит и стучит,
желая вечерять –
Он с нами и мы с Ним.
Христос воскрес!
Христос царствует, Христос грядет,
Христос посреде нас,
О, Христе мой, Боже истинный,
Сын Марии Богородицы,
Ты воскрес из мертвых,
Воистину воскрес!
…Вот и всё мое школьное сочинение. Сдаю тетрадку. Звонок. Перемена.
[1] Митрополит Антоний Сурожский. О христианстве.
[2] «Хорег жизни» — так буквально мы обращаемся и к Духу Святому в молитве «Царю Небесный».