Лето. Бездонное голубое небо, воздух, пропитанный зноем, и земля, пышущая жизнью. Острое ощущение полноты существования и ожидание чего-то большого и важного. В удобной пролетке, мерно бегущей среди широких калужских полей, пятилетний мальчик беззаботно сидит у ног отца. Далекое будущее еще даже не предвидится, а прошлое полно любви и счастья. Конечный пункт поездки – Оптина пустынь – уже совсем рядом. А там – покой и благолепие, чистые монастырские кельи и полные радости глаза оптинского старца Иосифа (Литовкина), преемника Амвросия Оптинского. Крестный ход вокруг монастыря и чувство нескончаемого праздника…
Сергей Фудель много позднее отметил: «Есть особое чувство детского благополучия, когда “все хорошо” и “папа с мамой рядом”. Вот это чувство живет у меня от того крестного хода среди полей под широкий монастырский благовест». Думается, этот мерный монастырский благовест, наполняющий душу чувством покоя и защищенности, не раз вспоминался Сергею в самые тяжелые дни.
Он родился в последний день XIX века в семье священника Иосифа Фуделя. Его ждала долгая и трудная жизнь.
Храм в тюрьме
«Священник Фудель, – писал об отце Иосифе архиепископ Тверской Савва, – интереснейший человек, внук немца заграничного, женившегося на русской, и сын отца, православного по матери, но плохо говорившего по-русски. Окончил он курс в Московском университете по юридическому факультету, прослужил три-четыре года в Московском окружном суде, женился, съездил в Оптину пустынь два лета кряду и с благословения почившего старца Амвросия бросил службу, полгода учился церковным наукам в Вильне под руководством почившего архиепископа Алексия и рукоположен им священником в Белосток… Это мастер служения и замечательный проповедник»*. Господь наградил его не только дарами пастырского служения, но и «чувством литературы»: он писал «стихотворения в прозе», «активно сотрудничал в газетах и журналах, выступая по теме религиозно-культурного развития личности и общества: (…) принял участие в 18 периодических изданиях, опубликовал около 250 статей и брошюр».
Священник Иосиф Фудель
Юному Иосифу, возжелавшему взять на себя крест священнического служения, пришлось пойти наперекор воле родителей. С добродушным, но маловерующим отцом было проще, но мама – ревностная католичка – вознегодовала не на шутку. «Быть может, когда-нибудь в будущем Вы пожелаете меня простить, – писал смиренный сын, – простить мое единственное непослушание; тогда Вы найдете во мне того же преданного и искренно любящего сына Иосифа».
Молодой деятельный отец Иосиф был назначен в Белосток, где столкнулся с совершенно немыслимыми для него обстоятельствами: «Каковы здесь обычаи, можете судить по тому, – писал в 1890 году отец Иосиф К. Н. Леонтьеву, – что большинство священников в этом храме не знают, что такое пост, и даже Великим постом едят мясо.<…> Вообразите, сколько нам здесь приходится выслушивать со всех сторон сожалений по поводу того, что мы разрушаем постом свое здоровье».
В 1892 году отец Иосиф был переведен из Белостока в Москву – на место священника храма Покрова Пресвятой Богородицы при Бутырской тюрьме. Жатвы на этой ниве был непочатый край. Началось дело неустанной проповеди христианства среди заключенных, продолжавшееся 15 лет. «Пойдешь по камерам, зайдешь в одну, другую – полдня прошло; как вспомнишь, что еще 45 камер, так и руки опускаются», – писал он в январе 1893-го С. А. Рачинскому. А один из бутырских заключенных писал на волю: «К нам в камеры каторжных стал очень часто ходить наш прелестнейший батюшка отец Иосиф, г-н Фудель, и при всяком посещении давал нам читать различные книги духовно-нравственного содержания. <…>Появление в наших камерах священника был случай не просто обыкновенный, а выходящий из ряда обыкновенных».
Отец Иосиф организовал внутрикамерные школы грамотности, которые немедля дали результат: через три месяца сорок человек, прежде неграмотные, смогли свободно читать и писать письма домой.
Именно в Покровском тюремном храме был крещен его сын – Сергей. Едва ли мог предположить отец Иосиф, что всего через несколько десятков лет эту церковь закроют, тюрьма будет находиться уже в совсем другой стране, а его горячо любимый сын ступит за ее порог в качестве заключенного.
Сергей Фудель. 1909 г.
Однако тревожные сигналы «священник Фудель» улавливал еще тогда: «Современное состояние нашего народа так плохо, что нужны неимоверные усилия, неимоверная работа со стороны той части духовенства, которая не изменила своему долгу и призванию, чтобы положить предел народному разложению… Недостойные пастыри всегда были… И всегда это будет. И, несмотря на это, Церковь всегда была и будет чиста и непорочна, и пастырское звание всегда будет величайшим званием на земле…»
Трагические события 1905 года породили в отце Иосифе еще более неутешительные мысли: «Ужас положения растет с каждым днем, – писал он в одной из статей. – Я говорю не о политическом положении страны, не о торжестве той или другой партии и даже не о голоде и нищете, неминуемо грозящих населению.
Как пастырь Церкви, я вижу ужас положения в том душевном настроении, которое постепенно овладевает всеми без исключения. Это настроение есть ненависть. Вся атмосфера насыщена ею. Все дышит ею.
Она растет с каждым часом: у одних – к существующему порядку, у других – к забастовщикам; одна часть населения проникается ненавистью к другой… Чувствуется, что любовь иссякла… И в этом бесконечный ужас положения…»
Выход, по его мнению, был один: «По моему глубокому убеждению, надо закрыть глаза на все происходящее вне нас и чего изменить мы не можем, углубиться в себя и всецело отдаться своему непосредственному делу. Необходимо, прежде всего, бодрствовать над самим собой, умерщвлять свои страсти и помыслы греховные, дабы не явиться кому-либо соблазном, и в то же время неленостно исполнять свои обязанности: учить, служить, наставлять. Затем, исполняя свой долг, надо непрестанно помнить, что священство есть величайший крест, возлагаемый на наши рамена Божественной Любовью, – крест, тяжесть которого чувствуется сильнее теми иереями, кои по духу таковы, а не по одному названию… Каждый час, каждую минуту приходится им идти согнувшись, приходится терпеть жестокость и непослушание своих духовных чад, насмешки и дерзость отщепенцев Церкви, равнодушие представителей власти, приходится страдать молча, всех прощая и покрывая чужие немощи своей любовью. Таков закон, такова чаша наша. <…> Больно вам, обидно, что правды нигде не видите, что все окружающее погрязло в формализме, угасивши свои светочи, – вы не гасите свой огонь, сильнее его разожгите, бережней храните…»
Николаевская церковь на Арбате
От отца Иосифа ждали «политических» проповедей и «правильных» наставлений для заключенных, а он говорил лишь о том, что «едино на потребу». После безуспешных «увещеваний» в сентябре 1907 года священник был переведен в Николо-Плотниковскую церковь – маленький и бедный приход на Арбате. Вновь с неутомимой энергией отец Иосиф принялся за дело. Одной из главных его забот стала местная беднота. А мае 1908 года отец Иосиф, как бы сказали сейчас, запустил первый приходской медиапроект – газету «Приходской вестник» (на свои средства). Со страниц издания он призывал о помощи:
«Зима приближается быстрыми шагами. Вспомните бедняков! Одеться надо, без башмаков нельзя выйти на улицу. Стужа много страданий приносит с собой. Нетопленые углы, замерзающая в комнатах вода, прикрытые всяким тряпьем дети. А помочь им уж не так трудно. В каждой сравнительно обеспеченной семье всегда бывают остатки одежды и обуви. Куда они деваются? Много из этого бросается зря. Пришлите мне на квартиру то, что желаете пожертвовать бедным. Особенно нужны валенки, большие и маленькие».
Влияние отца Иосифа на сына трудно переоценить. Все самые яркие детские воспоминания Сережи были связаны именно с ним. Строки, написанные Сергеем в посвящение отцу, наполнены истинной любовью:
Когда весны капель покажет,
Что начался Великий пост,
Ты на божественную стражу
Шел сердцем тих, душою прост.И не сказать теперь словами,
Как жизнь была с тобой тепла,
Когда в Четверг Страстной над нами
Свой счет вели колокола…Вот ты ушел на новоселье,
И разбрелись мы – кто куда.
Теперь огонь горит по кельям,
Который общим был тогда.Я мал и слаб, и нем словами,
Но от тебя мне жизнь тепла.
Ведь каждой ночью там, над нами,
Свой счет ведут колокола.
5 октября 1918 года от эпидемии «испанки» (испанский грипп) отец Иосиф скончался. В жизни его сына – да и в жизни всей страны – началась совершенно новая эпоха. Сергей в это смутное время принялся за борьбу против «живой церкви», вместе с православными студентами стал расклеивать листовки, разъясняющие пагубность обновленчества.
«Иссушающий ветер» времени
Ни единая строка обширных воспоминаний Сергея Фуделя не касается его учебы в Пятой московской гимназии, где он успел окончить полный курс. Зато о поездках по монастырям, долгих уставных службах и ощущении радостной полноты он мог говорить бесконечно.
О времени перед началом Первой мировой войны Сергей Фудель писал: «Это было время еще живой “Анатэмы”, еще продолжающихся “огарков” и массовых самоубийств молодежи, время разлива сексуальной литературы, когда Сологубы, Вербицкие, Арцыбашевы буквально калечили людей, время, когда жандармские офицеры читали о “розовых кобылках”, а гимназисты мечтали стать “ворами-джентльменами”, время, когда на престол ложилась тень Распутина, капризно сменяющего архиереев и министров. Главная опасность этого времени заключалась в том, что даже лучших людей оно точно опаляло своим иссушающим ветром».
Но на первое место для людей, живших в лоне Церкви, выступали не государственные неурядицы, не вопросы войны и мира, а судьба их Церкви, в которой с каждым днем все более очевидным становилось духовное неблагополучие.
Огромное влияние на Сергея Фуделя оказал Павел Флоренский. Знакомство с книгой «Столп и утверждение истины» произвело на Сергея сильное впечатление. «“Начинается весна, – говорили мы себе. – Церковь и есть эта вечная Весна. Теперь на всю жизнь все ясно”. <…> Через семь печатей ученого труда мы вдыхали благоухание Церкви. Нам открылась небесная лазурь богосознания под темными и такими родными сводами старого храма. Конечно, мы получили Церковь с детства, с того времени, когда с матерью и отцом шли в ночь Великой субботы со свечами, погребая тело Христово. С тех самых пор мы узнали, что на земле живет “Песнь песней”. Но потом были годы рассеяния и забвения, и Флоренский сумел как-то напомнить эту субботнюю ночь».
В начале 30-х годов Фудель и Флоренский увиделись в земной жизни в последний раз. Флоренский к тому моменту погрузился в инженерную работу – религиозный философ разрабатывал методы электрозапайки консервных банок. Но разговор все равно шел о Церкви, о ее обмирщении, о том, как догматическая вера далеко отстоит от реальной жизни.
«Но, несмотря на это, таинства в Церкви совершаются, – сказал Сергей, видимо, желая поделиться своей последней надеждой.
– Это-то и страшно, что они совершаются, – печально возразил Флоренский».
Сергей Фудель. Москва. Начало 1920–х гг.
Уходящая свобода
В 1920-м Фудель оставляет университет, окончив один полный год обучения. Вероятная причина тому – все усиливающееся насаждение марксизма. До этого служил в санитарном поезде, подрабатывал статистиком в ВСНХ, делопроизводителем в Наркомате иностранных дел. Даже послужил дипломатическим курьером, совершив командировку в Персию. После университета был призван в Красную армию и до ноября 1921-го числился курсантом Военно-педагогических курсов, затем – слушателем Высшей военно-педагогической школы, занимаясь на отделении русского языка и литературы.
Прп. Нектарий Оптинский
Сергею Фуделю минуло 20 лет. Но свой путь он найти не мог: задумывался то о монашестве, то о браке. Последний оптинский старец преподобный Нектарий благословлял его на путь священства. В книге «У стен Церкви» Сергей Фудель описывает свою встречу с оптинским старцем Нектарием: «Быстрой походкой вышел ко мне старец, которого я видел впервые, благословил меня и сразу, без всякой подготовки и без каких-либо обращений с моей стороны, сказал: «Есть ли у вас невеста?» И, не дожидаясь ответа, продолжал: «Поезжайте к Святейшему Патриарху Тихону и просите посвятить вас. Перед вами открывается путь священника». Я молчал, ничего подобного не ожидавший, ошеломленный.
«Не бойтесь, – сказал он, – и идите этим путем. Бог вам во всем поможет. А если не пойдете, испытаете в жизни большие страдания».
То ли обстоятельства так сложились, то ли Сергей не чувствовал внутреннюю готовность и свое достоинство, но священником он не стал.
22 июля 1922 года в квартире Сергея Фуделя на Арбате прошел обыск. Было обнаружено 35 типографских оттисков послания митрополита Ярославского Агафангела (Преображенского) к архипастырям и всем чадам Православной Русской Церкви. На следующий день Сергей был арестован.
«Было шесть часов утра в середине июля, когда я вышел из дома, стоявшего в старом парке под Москвой, чтобы ехать к себе на Арбат. Цвели липы, и воздух был полон покоем и чистотой Божьего утра. Я уже с вечера знал, что в Москве у меня на квартире “засада”, что мой арест за выступление против живоцерковников неизбежен».
Сюжет ареста классический – две «фигуры» в черных гимнастерках с непременным наганом в руках просто обступили его и повели на вокзал. Арестованный, позднее вспоминавший: «сердце заныло от боли по уходящей свободе», не сопротивлялся.
Во внутренней тюрьме ГПУ на Лубянке Фуделя заключили в камеру предварительного заключения. Евангелие на церковнославянском языке, а также книги по русской филологии показались следователям не опасными – и их не отобрали.
Через два месяца после ареста Фуделя перевели в Бутырку. Здесь, рядом, стояла пусть и закрытая, но такая близкая его сердцу Покровская церковь, где служил его отец, где он был крещен и где маленьким ребенком стоял свою первую пасхальную заутреню.
«Выслать в административном порядке»
Когда сокамерники уходили на долгую, двадцатиминутную прогулку, в опустевшей камере отец Владимир Богданов ставил на тюремный стол чашу для причастия. «Я стоял рядом и читал благодарственные молитвы. Вот где источник осеннего солнца, светящего в окна». Маленький столик, стоявший в камере, превращался в престол для совершения литургии. Здесь были антиминс и жестяные сосуды, несколько маленьких икон, свечи, настоящее кадило и ладан. «Забота о кадиле лежала на мне, и вот, пристроившись к коридорным дежурным по раздаче утренней или вечерней еды, я спускаюсь с ними и с кадилом в тюремную кухню, и кто-нибудь из поваров, с особым каждый раз удовольствием на лице, вытаскивает мне из громадной печи самые отменные угли».
Фотографии из следственного дела С. Фуделя (1922 г.)
В камере всегда находилось по несколько священников и архиереев, поэтому почти каждый день были службы. «На служение пускались гости из других камер – и почти все пели: под каменными сводами старой тюрьмы церковное пение было слышно далеко».
«Признательных показаний» ни на одном из трех допросов Сергей Фудель не дал.
На вопрос о политических убеждениях отвечал: «Православный».
По поводу обнаружения в квартире экземпляров послания митрополита Агафангела – «сказать ничего не могу». В организациях политического характера – «не состоял и не состою». Кто принес «воззвания» – «не знаю». Лицо, предупредившее об аресте, – «называть отказываюсь».
25 ноября комиссия НКВД по административным высылкам постановила С. И. Фуделя «выслать в Зырянскую область сроком на три года».
В пункт назначения – Усть-Сысольск – он прибыл в январе 1923 года, затем был переведен в Княжпогост Усть-Вымского уезда, где отбывал ссылку до апреля 1925 года.
«Дышу полной грудью»
Когда невеста Сергея, Вера Максимовна Сытина, узнала об аресте своего жениха, она находилась в Оптиной пустыни. Спешно вернувшись домой в Москву, девушка спросила у своей матери – как быть дальше.
Вера Максимовна Сытина (Фудель)
И та ответила: «Он был тебе хорош, когда все было в порядке, что же изменилось теперь?» Так Вера Максимовна выбрала свой путь.
Весной 1923 года она приехала в Усть-Сысольск, а 23 июля – в годовщину его ареста – они обвенчались на квартире ссыльного епископа Афанасия (Сахарова).
Из прутьев ивы были сплетены венцы. «Венчать нас должен был митрополит Кирилл, но его за неделю до этого дня неожиданно перевели в другой городок, где он жил потом вместе с епископом Николаем Петергофским, будущим известным митрополитом Николаем Крутицким. Но зато “Исаия, ликуй” пел нам владыка Фаддей, а напутственное слово сказал, кроме венчавшего нас священника, владыка Николай (Добронравов), причем оно состояло всего из четырех слов по-латыни: “Per crucem ad lucem”(“Через крест к свету”)».
Дни, казалось, пошли своим чередом: Сергей нашел работу в городе, дома ждала жена. Правда, вскоре супругам пришлось расстаться – Вера в ожидании первенца отправилась в Москву. И 26 мая 1924 года в московском родильном доме имени Грауэрмана появился на свет Николай.
Когда Сергей Фудель был отправлен еще дальше на север, в село Княжпогост Усть-Вымского уезда, он сохранял спокойствие и бодрость духа: «Впервые за свою жизнь дышу полной грудью, впервые за всю жизнь начинаю понимать, или не понимать, но любить такой любовью, которая дает силы и радость».
Весной 1925 года Сергей был освобожден от ссылки на несколько месяцев раньше истечения ее срока.
Наступили семь лет внешне благополучной жизни с семьей в московской квартире. 11 ноября 1931 года у Фуделей родилась дочь Мария. Сергей Иосифович работал бухгалтером-экономистом. Но внутренние переживания Фуделя лишь усиливались: один за одним закрывались московские храмы, тиски государственной машины сжимались все сильнее. В 1931 году был закрыт, а вскоре и вовсе разрушен любимый с детства приходской храм Сергея Иосифовича на Арбате – Николо-Плотниковский. «Я ходил и целовал иконы, как живых людей. <…> Из мира уходит лик Христа. <…> В этом есть нестерпимая скорбь».
1 января 1933 года Сергея Иосифовича вновь арестовали. Восьмилетний Николай Фудель вспоминал обстоятельства обыска в квартире, предшествовавшего аресту: «Я помню сквозь смутный полусон каких-то чужих дядек, шастающих ночью по комнате, и свою бабушку – Зинаиду Александровну Сытину (Свербееву), всегда невозмутимо спокойную, сидящую как бы в тихой кольчуге своих седин и серебряных очков в изголовье детской кроватки: моей и двухлетней сестренки Маши. Шел обыск, а она усыпляла нас, заслоняла, успокаивала так непрерывно и несокрушимо, что я и в самом деле заснул и ничего не видел.
Сергей Фудель с женой и сыном
На другой день мама, посадив меня на каретный сундук XIX века – горбатый и твердый, – приблизила ко мне свое застывшее лицо и, углубляясь сухими глазами в мои глаза, сказала, что папа надолго уехал и я никому не должен об этом говорить. Тогда впервые я понял одно: папа не такой, как все, папа – в опасности».
Все повторилось по кругу: Бутырская камера, допросы, этап и новая ссылка. Священников в бутырской камере уже не было. Помещение, рассчитанное на 30 человек, было заполнено двумястами буйными уголовниками. «Эту камеру С. И. Фудель назовет безотрадной: (…) молиться сообща, церковно, здесь было невозможно. По вечерам, после поверки, проходили камерные собрания – рассказывание похабных анекдотов и даже антирелигиозные лекции, которым ни у кого не было сил противиться. Фудель молился тайком, шепотом или про себя, и вспоминал слова, когда-то и от кого-то услышанные: будет время, когда людям не останется ничего, кроме имени Божия. Месяцы этих мрачных испытаний давались, считал Фудель, для того, чтобы оценить свет Церкви, чтобы из глубины соборности черной затосковать о соборности церковной – «в которой, собственно, тоже толпа людей, но людей, стоящих перед Богом с горящими свечами в руках».
Сергей Фудель был приговорен к высылке в Севкрай, сроком на три года. Ему предстояла работа на лесозаготовке, с невыполнимой нормой выработки, от которой зависел хлебный паек, а значит, и жизнь.
«Фудель попробовал было работать, но до нормы не дотянул и половины. Тогда он решил, что лучше сохранять силы и лежать на нарах в ожидании чуда. Всех, кто отказался работать, перевели в смертный барак, именно так откровенно он здесь и назывался».
К этому времени к Сергею Иосифовичу приехала жена. Она и спасла мужа от верной смерти. Благодаря хлопотам Анны Ильиничны и Софьи Андреевны Толстых, внучек Льва Николаевича, Фуделя и двух его товарищей вызвали по телеграфу в ссылку в Вологду, вырвав таким образом из рук смерти.
«Бери все!»
В 1936 году окончилась эта вторая ссылка. В Москве Сергей Иосифович уже не мог найти работы. Весной 1937 года неподалеку от станции Хотьково место наконец нашлось: он устроился бухгалтером в кустарной артели. Вскоре по благословению владыки Афанасия (Сахарова) семья Сергея Фуделя переехала в Загорск, где память о христианской культуре была еще жива.
В Загорске Сергей Иосифович устроился бухгалтером на местном заводе. На последние средства, собранные друзьями и вырученные от продажи старинной мебели, удалось построить маленький домик. «Фудель надеялся, что все же обретет семейный приют, построит родовое гнездо, которое оставит детям. “Домик вышел уютным, чистым, в нем стоял свежий запах сосны, краски и пирогов – предстояло отпраздновать новоселье”». Но случилось непредвиденное – накануне намечавшегося семейного праздника, в ночь на Успение 1938 года дом сгорел дотла. Сын Николай вспоминал: «То, что не смогли истребить лагеря, конвои и допросы, едва не погубило это немыслимое крушение уже вроде бы осуществленного домашнего очага. Я помню зарево до самых звезд, обугленные кроны лип и безумное обожженное лицо отца. В одной рубахе, оборванный и страшный, он воздел руки в багровое небо и крикнул: “Бери, бери все!”».
Уже через год, в канун войны, был построен другой дом на окраине Загорска. «Через этот дом проходила русская катакомбная Церковь – затравленные, обложенные кругом священники, их жены и дети. В этом доме, который так и не успели утеплить, временами жили выдающиеся, многими любимые священники – духовник семьи Фуделей архимандрит Серафим (Битюгов), отец Владимир Криволуцкий, отец Петр Шипков, отец Алексий Габрияник».
6 марта 1942 года Сергей Иосифович Фудель был мобилизован. Служил рядовым в роте охраны при поездах, перевозящих боеприпасы, на Волховском направлении и под Сталинградом переживал бомбежки и налеты немецких бомбардировщиков.
Военный билет Сергея Фуделя
Николай Фудель писал: «Он был доволен солдатской судьбой, потому что солдат – это не “зэк”. Он был свободен внутренне, он мог и умереть, но не в застенке, а под открытым небом».
Демобилизованному в звании младшего сержанта и награжденному медалью «За победу над Германией» Фуделю удалось устроиться на работу в Москве секретарем кафедры английского в Военном институте иностранных языков.
Однако в марте 1946 года началась новая волна арестов.
Стержень и опора
17 мая Фудель был доставлен в знакомую внутреннюю тюрьму на Лубянке. Четырехмесячная череда длительных допросов и очных ставок позволила следователю установить, что С. И. Фудель «достаточно изобличается в том, что являлся участником монархической организации, по заданию которой на протяжении ряда лет проводил организованную вражескую работу».
30 сентября было утверждено обвинительное заключение.
30 ноября, «учитывая преклонный возраст и состояние здоровья», Фудель был приговорен к ссылке сроком на пять лет.
И вновь – знакомый круг: этапная камера Бутырской тюрьмы, до отказа заполненная заключенными, этап, поиски работы в отдаленном селе Большой Улуй, где «зимой волки бегали около самой почты, а летом расцветал шиповник» – ведь в отличие от тюрьмы в ссылке человек должен был содержать себя сам.
Сергей Фудель. 1947 год
«Единственным утешением был здесь открывшийся в 1947 году после многолетнего запустения храм Святого Николая, куда на службу по воскресеньям приходили не только местные православные, но и ссыльные крестьяне – католики из Литвы, которых в поселке было немало. Молитва приносила чувство единства с родными людьми и всем, что было дорого сердцу», – вспоминал Сергей Иосифович.
«Есть вера – обычай, и есть вера – ощущение. Нам всегда удобнее пребывать в первой, каков бы ни был в нас этот обычай – бытовой или рациональный, как у сектантов. Обычай ни к чему духовно трудному не обязывает. Вера – ощущение требует подвига жизни: труда любви и смирения. И только она дает ощущение Церкви, которого в нас так ужасно мало, о котором мы часто даже и не слышали <…>. Вот только к этому ощущению реальности святой Церкви, к ощущению ее святого пребывания в истории и вели многих из нас годы тюремной и ссыльной жизни».
Мария, Варвара, Николай — дети С. И. Фуделя
Людмила Сараскина, биограф Сергея Фуделя, отмечает: «Но этот немолодой, нездоровый физически человек все ссыльные годы оставался несгибаемым моральным стержнем своей семьи, опорой своим уже выросшим детям. Он не жалел ни сил, ни времени, чтобы писать обширные, почти трактатные письма студенту-сыну, насыщая их (…) суждениями о прочитанных книгах, об искусстве, о вере и страданиях, об опытах прожитого и надеждах на будущее. В ссыльной переписке не столько родные поддерживали его, сколько он заботился о них и опекал, ухитряясь еще и выкроить из своего убогого жалованья хоть бы рублей сто, чтобы послать домой. Находясь в разлуке с женой не первый год, тоскуя от одинокого холодного существования, он писал, что чувствует недопустимость ее приезда сюда, в Сибирь, даже на короткую побывку: “Ведь это значит оторвать от дома массу денег, поставить под опасность огород, корову, да и здоровье Вареньки, уже не говоря о здоровье самой мамы <…>. Платить такую цену только за то, что бедная наша мама, и так замученная и усталая до предела, недели две проведет в чужом доме, со своим нескладным мужем – нужно ли это?”».
На всех службах
17 мая 1951 года истек срок сибирской ссылки. Всем репрессированным по 58-й статье разрешалось проживать не ближе 100 километров от столицы. Предстояло найти такое место.
«Итак, начинаю писать тебе из нового своего местожительства, – сообщает он сыну сразу по приезде в городок Усмань, между Липецком и Воронежем. – Я уже послал письмо маме, сообщил, что прописался, снял комнату и начал поиск работы. С работой здесь плохо. Вот уже 3-й день хожу всюду, и пока ничего нет».
«Последние три года я жил в глухой тайге, но не чувствовал одиночества, а теперь оно захлестывает меня как осенний ливень, – писал он в августе С. Н. Дурылину. – Трудно идти всегда одному, всегда практически ощущать пустыню. Я, как и прежде, верю только в Преображение <…> но я потерял что-то и сбился с пути. Наверное, Господь ищет от нас подвига“ терпения и веры святых”, а мы тщательно закрываем в платок “серебро господина своего”. Может быть, опять придут силы и радость спасения, но сейчас трудно».
В январе 1952 года он получил крошечную пенсию по инвалидности. На лето смогли приехать жена и дочь Варя (родилась в 1941 году), затеплилась надежда на нормальную семейную жизнь.
Только в 1953 году он устроился в артель «Красное знамя» бухгалтером. Появился и собственный домик – ветхий, холодный, вечно недоремонтированный… И, конечно, болезни никуда не исчезали, а только усугублялись.
Сергей Фудель
«Спасает церковь, – писал С. И. Фудель сыну в конце 1958 года. – В 8 утра иногда (и часто) убегаем к будней обедне, когда в храме пустыня с горящими лампадками и полная достоверность Вечности. Там пьешь от источника и со страхом возвращаешься домой, со страхом, что по собственному бессилию не сохранишь полученное. Там же иногда узнаешь о страдании, которое безмерно больше нашего».
Судя по его письмам и воспоминаниям детей, Сергей Иосифович регулярно получал разного рода заказы от Издательского отдела Патриархии с 1967 года. Гонорары помогали хоть как-то улучшить материальную сторону жизни.
Осенью 1962 года С. И. Фуделю и его семье удалось все же перебраться из Усмани в небольшой городок Покров Владимирской области – ближе к Москве, к Сергиеву Посаду. На этот переезд семью благословил проживавший неподалеку, в Петушках, владыка Афанасий. Фудели купили в Покрове полдома, без воды, без газа – а значит, с вечной заботой о дровах. Крайняя бедность, «букет» хронических болезней, надвигающаяся старость – с одной стороны, и небывалый всплеск творчества – с другой.
В старинной, XVIII века Покровской церкви, Сергей Иосифович служил псаломщиком. «В Покрове он читал в церкви, но ни там, ни до этого не принуждал никого ходить силой, нас, например, своих детей, повязанных узлом службы, режима, раздвоенности и т. п. Он просто ходил в храм и словно без слов приглашал и нас пойти, возвращаясь оттуда смиренно – радостный, несмотря на то, что все болезни семьи оставались без изменений. Эта тихая радость его впоследствии помогла мне, как я сейчас понимаю, когда надо мной грянула беда, броситься вопреки синдрому страха и именно в церковь как в последнее убежище», – вспоминал сын.
«Эта последняя часть его жизни, – пишет отец Владимир Воробьев, – была, как и вся жизнь, суровой и трудной. Постоянная нужда и болезни, постепенно наступавшая слепота от глаукомы, оторванность от детей и близких сочетались с отсутствием продуктов, с топкой печки и ношением воды из колонки – словом, с обычным провинциальным русским бытом».
Сергей Фудель с женой
Итог всего
Последние письма к родным все больше напоминают проповеди – видимо, и вправду он должен был быть священником.
«Мы изнеможем от тления жизни, от какой-то смерти в себе и в других, от угнетающего плена своего в чем-то временном и темном. Спасение наше и противоборство наше – только в Вечности, только в том, чтобы в пустыне этой нести в себе малую каплю Вечности. Я жизненно это знаю, знаю, что это надо помнить и осуществлять буквально каждый день, если не час, чтобы собирались какие-то звенья этих капель и чтобы душа пила».
В 1970-м на него обрушился давно маячивший инфаркт, но изможденное сердце выстояло, рубец затянулся.
Но силы постепенно покидали его, зрение стремительно ухудшалось, писать приходилось при помощи большого увеличительного стекла, слабость усугублялась. И все же в самые последние месяцы изменившимся уже старческим почерком он пишет свою последнюю тетрадку, в начале которой выводит: «Итог всего».
7 марта 1977 года, на рассвете, Сергей Иосифович отошел ко Господу. Отпевали его в любимом Покровском храме. Попрощаться с другом и учителем хотели многие – церковь была переполнена. «Могучий хор – ведь приехало много молодых – пел так, что во мне, – вспоминал сын, – что-то омертвелое от горя переломилось, и сквозь слезную боль потекло неведомое облегчение. Отец Андрей Каменяка, который много лет знал отца и в церкви, и дома, говорил надгробное слово, и в голосе его звучало даже как бы праздничное торжество очевидца, своими глазами увидевшего победу над смертью. И вот это непередаваемое ощущение победы, пробивающейся сквозь горе, испытали, как они мне сказали позже, многие».
Будет время, – и я замолчу.
И стихи мои будут ненужны.
Я зажгу золотую свечу,
Начиная полночную службу.Будет ночь как всегда велика.
Будет сердце по-прежнему биться.
Только тверже откроет рука
За страницей другую страницу.И, начавши последний канон,
Я открою окно над полями
И услышу, как где-то над нами
Начинается утренний звон.(Сергей Фудель)
***
Сергей Иосифович оставил богатое литературное наследие – это и основательный богословский труд «Путь отцов», и литературная работа «Моим детям и друзьям», и «Воспоминания», работы «Церковь верных», «Свет Церкви», «Соборность Церкви и экуменизм», книга «Наследство Достоевского», «Записки о литургии и Церкви», «Славянофильство и Церковь», «Священное Предание», «Причастие вечной жизни», «У стен Церкви».
С каждым читателем Сергей Иосифович разговаривает на равных, без чванства и высокомерия. Многие его произведения похожи скорее на исповедь, чем на проповедь. Исповедь верного чада Церкви, с болью и любовью говорящего о ее проблемах и нестроениях. Именно поэтому сегодня труды Сергея Фуделя чрезвычайно важны и востребованы – это пример честного и откровенного разговора не внешнего человека, но человека, который ощущает себя сыном Церкви и потому неравнодушен к ее настоящему и будущему.
Чрезвычайно интересны рассуждения Фуделя о границах Церкви. Не все то Церковь, – считает он, – что именуется ею. Всякий нераскаянный грех, особенно прямой грех против любви, отводит человека от Церкви, делает чуждым ей. «Даже самой благообразной и правоверной не-любви нет места в святом бытии Церкви», – писал Фудель, вспоминая молодого и «иконописного» по внешнему облику архиерея, который спокойно заявил своему сокамернику – обрусевшему немцу-лютеранину: «Поскольку вы не в Церкви, вы и не христианин, вы для меня то же, что язычник». «Существует только одна – единственная Церковь, Православная Церковь, – продолжал Сергей Фудель, пересказывая Хомякова, – но ее незримые связи с христианами Запада, в частности с лютеранами, нам непостижимы, а они действительно существуют, и мы знаем, что на Западе есть христиане, гораздо более находящиеся в Церкви, чем многие из нас».
Сергей Фудель. 2–я половина 1970–х гг
Сергей Иосифович приводит такой рассказ: некий мужик ограбил и убил девочку, возвращавшуюся после пасхальных каникул. Убийцу быстро поймали. Небольшие девочкины деньги он потратил, капустные пироги съел, а яйца на дне корзинки – не тронул. На мимолетно-простодушный вопрос следователя – почему? – ответил: «Ведь день был постный».
«…Но кто же все-таки воспитал такое уважение к посту в этом мужичке XIX века? Кто же все-таки недосказал ему чего-то в своем рассказе о христианстве?
Христианство – пост? Да, несомненно. Христианство – милосердие? Да. Христианство – послушание и любовь к Церкви? Да. Христианство еще и многое другое. Но что же все-таки христианство в целом, можно ли, отойдя от частичных его определений, найти какое-то общее и всеобъемлющее? Вопрос имеет практическое значение, так как, очевидно, этому мужичку раскрыли только одну часть христианства, а все остальное утаили, оцедили комара и проглотили верблюда».
«Времени нужны не те, кто ему поддакивает, а совсем другие собеседники», – заметил однажды Сергей Аверинцев. Именно таким собеседником и являлся Сергей Фудель.
***
«От него исходило ощущение крепкой душевной чистоты, цельности, доброй силы и радости – как бывает перед праздником. Несмотря на все испытания, которые он перенес, он сумел сохранить любовь к людям и к жизни. Я не помню ни одного случая, когда он бы жаловался на свою судьбу или сожалел о чем-то, чего лишился в жизни», – вспоминала внучка С. И. Фуделя.
1970–е гг.
Он говорил, что «только на крючке страдания выуживается любовь». Эту любовь чувствовал каждый, кому посчастливилось общаться с Сергеем Иосифовичем. Ее легко почувствовать и тем, кто прикасается сегодня к трудам этого замечательного человека – мирянина, так и не ставшего священником, но всю свою жизнь отдавшего служению Церкви.
* Прот. Николай Балашов, Людмила Сараскина. Сергей Фудель. 2-е издание, исправленное идополненное. М.: Русский путь. 2011. 256 с. (все цитаты в тексте выполнены по этой книге).