Попалось недавно где-то в дебрях фейсбучной сети: «Вы уж меня простите, отцы, но ваши пересказы Минеи я все равно не слушаю…». Так или примерно так было сформулировано. Контекст и смысл при этом следующие: ничего нового вы мне не скажете, все одно и то же, поэтому и проповеди ваши слушать мне нечего.
Проповедь в храме. Фото: А. Поспелов / Православие.Ru
Не знаю — просто походя написал такое человек или его побудило к этому что-то особенное, но его слова резанули меня по сердцу. Не потому, безусловно, что я переживаю, слушают меня во время проповеди прихожане или предпочитают прочесть житие из Минеи — ведь каждый священник сам, по людским глазам может понять, кто слушает, а кто нет. Просто… неправильно это. Очень.
Когда я, стоя в храме и слыша, как произносит священник «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа…», ловлю себя на мысли, что мне неинтересно, что он скажет дальше, мне всегда становится не только стыдно, но и страшно. Стыдно — оттого, что я только что очевидным образом превознесся над собратом. Страшно — потому, что возможно, Господь хотел бы мне что-то сказать его устами, а я этого не услышу. И я стараюсь открыть свое сердце, воспринять слово просто, если получится — по-детски. И получается порой!..
А порой — нет. И я нахожу в этом свою вину, ведь чужую искать какой толк? Думаю о том, как мнение о себе, «ум», «опыт» и прочие глупости мешают обогащаться тем, что дарит нам жизнь.
Но и о другом думаю — не могу не думать. О том, как все-таки надо говорить самому, как вообще говорить нам — и пастырям Христовым, и тем верным, которые неравнодушны к спасению ближних, чтобы нас слышали.
«В Иконии они (Павел и Варнава) вошли вместе в Иудейскую синагогу и говорили так, что уверовало великое множество Иудеев и Еллинов» (Деян. 14, 1). Говорили так — как же именно? И почему мы не можем так говорить? И если вдруг удается это, то почему же так редко? Очень серьезный вопрос…
Почему слово апостолов покоряло (да и сегодня нередко покоряет) сердца даже тех, кто изо всех своих сил противится Богу, а наше слово подчас и единоверцев наших не трогает всерьез? Ведь среди нас есть разные проповедники — и по-настоящему одаренные, красноречивые, и ревностные, и необычные… Но чаще всего если и воодушевляются слушающие, то ненадолго, и сказанное быстро забывается, точно выветривается из памяти.
Может, потому, что люди обязательно хотят видеть нашу жизнь соответствующей нашим словам, единой с ними? Может… А может, и не так. Не надо им даже ничего видеть. Жизнью рожденное слово имеет власть воздействовать на сердце человека, изменять его, а «от ума» сказанное лишь скользит по его поверхности.
Дети всегда чувствуют, говорят ли родители «правильные вещи», потому что «так надо», или же потому, что сами в этих вещах убеждены. И люди, к которым бывает обращена наша проповедь, тоже это чувствуют. Точно об этом говорил владыка Антоний Сурожский: «Если слово проповедника не уязвило его собственное сердце, то не уязвит оно и сердец слушающих». Делиться с другими надо тем, что способно помочь нам самим.
«Когда Господь ненароком исторгает из меня душеспасительное слово, я чувствую это по боли, которую оно мне причиняет» (Жорж Бернанос, «Дневник сельского священника»).
Удивительно верно. Потому что если нам удается сказать что-то, могущее достичь сердца другого человека, то это лишь то, что родилось из боли нашего собственного сердца, боли от сознания, глубинного ощущения своего несовершенства. Если мы кого-то «учим», то мы точно нарушаем заповедь Христову, запрещающую нам называться учителями. Мы можем лишь учиться — вместе с теми, кого поручил нам Господь. Просто долг наш — быть в числе первых учеников. И горе нам, когда это не так. А не так — часто.
И, наверное, именно поэтому кто-то предпочитает чтение Минеи нашим словам, кто-то в принципе не воспринимает их всерьез, а у кого-то они вызывают отторжение и раздражение…
…Неправильно это, конечно. Очень.
Но только что с этим поделаешь? Ничего. Что-то «поделать» лишь собой можно.