Слово о святой Пелагии

4 сентября 2005 года исполнилось тридцать лет со дня кончины митрополита Алма-Атинского и Казахстанского Иосифа, но память о нем жива. Его помнят, о нем выходят книги и статьи¹, публикуются проповеди². Это был архиерей, запомнившийся верующим людям любовью к богослужениям, своими проповедями. Кто близко с ним общался, помнит его простоту, заботливость, участие.

Владыка чтил в своих молитвах преподобную Пелагию (†457; ïàì. 8 îêò.), ìó÷åíèêà Èàêîâà Ïåðñÿíèíà (†421; ïàì. 27 íîÿá.) è ñâÿòèòåëÿ Ïàâëà Èñïîâåäíèêà (†350; ïàì. 6 íîÿá.), êîòîðûì îí ñîñòàâèë àêàôèñòû³. Акафисты писались им в условиях военного времени. В рукописном Акафисте преподобной Пелагии имелась пометка об освящении иконы святой, в которую была вложена частица ее мощей⁴.

В письме Таборанским, близким к Владыке, он писал в 1948 году об обстоятельствах написания Акафиста преподобной Пелагии: «Когда писался акафист в Азове в начале 1942 года и был он летом в июне окончен, то тот муж, юноша-инок, писавший его и окончивший в день канонизации, то есть когда бы его впервые на Богослужении прочесть и благословить, очень смущался, будут ли приняты преподобной эти малые его труды, не отвергнет ли Господь эту похвалу Его подвижнице как недостаточную и недостойную. Он, юноша, тот инок, очень томился духом и молил Господа дать указания… Накануне того дня, когда был прочитан за Богослужением акафист, под утро этот скромный автор и недостойный творец акафиста видел сон такой. Ей-ей, это правда.

Пишу эти строки по совести своего звания! Он видит себя в очень большом красивом, красивом саду, красивее красивой и волшебной “Софиевки”. Там было много павильонов разных форм и стилей. Этот автор, как бы еще мальчик, в штанишках и рубашечке только, поражен красотой сада и павильонов. Он волнуется, боится, никого из людей там нет. Сад — отблеск райской красоты на земле, и павильоны величественно стоят. Он вбегает в один из павильонов, состоящих из цветного металла и толстого стекла, там чудные золотые вокруг прилавки и полки, а на полках до потолка ряда в четыре стоят разные красивые, красивые корзинки с разными фруктами, ему знакомыми и невиданными красивыми фруктами. Мальчик-юноша, автор этот, с расширенными зрачками и бьющимся сердцем смотрит на всю эту безмолвную красоту.

Вдруг влетает белая-белая голубка с красным гребешком на голове и, облетев несколько раз вокруг единственного этого человека, села на верх полки на край плетенной из золотых прутьев корзинки, которая была полна красивейших золотисто-красных яблок, и, ранив одно яблочко клювом, сбросила его, и мальчик-автор на лету подхватил то яблочко и от восторга вскрикнул. За одну копейку такое чудесное яблоко. И проснулся с полными глазами слез и биением сердца. Автор, конечно, понял, что его хотя и копеечный труд, но принят преподобной и сам он еще малый, малый человек…

Тот святитель Нонн святый, обративший в христианстве Маргариту в Пелагию, видел во сне, что он литургисал и черная смрадная голубка летала вокруг престола, а после литургии, когда он выходил из храма, она опять летала вокруг его головы, когда он приблизился к выходу, направо был баптистериум, где крестили людей взрослых, он схватил ту голубку и трижды окунул в купель, и она мгновенно стала белая-белая и ароматом залило весь храм, и она скрылась в небесной голубой выси. В Антиохии, куда Нонн ехал, пришлось ему крестить Маргариту в Пелагию. Вот почему Пелагия преподобная и называется голубицей, и в самом припеве так называется»⁵.

В беседах Владыка любил пересказывать жития святых и одной из тем было житие преподобной Пелагии. Возможно, живое повествование из уст Владыки о подвигах Святой подвигло кого-то на написание поэтического произведения, посвященного Преподобной. На машинописи с текстом поэтического произведения о преподобной Пелагии рукой иерарха было написано: “Почтительнейшее приношение чете Таборанских — повторение 48 года что из Челябинска… Тогда (!) Е. Иосиф 55 г. ко дню преподобной Пелагии из Кокчетава”.

Слово о святой Пелагии

8 октября

Хранит Священное Писанье

в своих немеркнущих листах

одно чудесное преданье

о тех, дано минувших днях…

Пройдут века и канут в Лету,

земля изменит облик свой,

но не умрет преданье это

и образ будет жить святой.

Лишь новой славой воссияет

оно над новою Землей:

что свято, то не увядает,

кто свят — всегда везде живой.

И как сейчас ее икона

влечет к себе сердца людей,

как льется проповедь с амвона

так и тогда в сиянье дней,

придут страдающие к ней

и взоры опустив смиренно,

скорбя о тягостных грехах,

перед частицею нетленной

падут в молитве и слезах…

И все получат утешенье:

она своей святой рукой

поддержит нас в часы паденья

и путь укажет нам иной.

1.

Темны египетские ночи,

плывет корабль иль не плывет,

не напрягай напрасно очи —

того и зверь не разберет.

Корабль плывет, качаясь плавно,

слыхать, как плещется вода.

Вот метеор мелькнул случайно

и снова все объяла тьма.

И темнота склеила веки,

и успокоилась душа…

Вот так бы плыть да плыть во веки,

пока погода хороша.

Давным-давно на борт спустился

спокойный, как и море, сон.

И, помолившись, разместился

у якоря епископ Нон.

А рядом крепко спит Иаков —

его смиреннейший слуга.

Он Нону друг. И как диакон

сопровождал его всегда.

Корабль плывет в Антиохию.

Уснул и Нон спокойным сном

и видит: будто Литургию

свершает, как обычно, он.

Но как торжественно моленье!

какая в храме благодать!

глаза в восторге умиленья,

священной радостью горят!

И вдруг в раскрытое оконце

ворвался голубь. Черный весь.

Все потемнело, будто солнце

ушло с египетских небес.

Свистя крылом, как коршун дикий

носился он по храму вкруг.

Икон божественные лики

померкли, почернели вдруг.

Лампады гасли, ветер рвался

и пыль столбами поднялась,

а черный голубь все метался

и Литургия прервалась.

И смрад, и вонь ползут по храму,

и задыхается народ…

Вот кто-то в злобе рушит раму

и кто-то в дверь бессильно бьет.

Очнулся Нон от изумленья

и как-то голубя схватил,

и трижды, делая Крещенье,

в купель святую опустил.

Вмиг вонь ужасная исчезла,

разлился нежный аромат.

И Моисей могучим жезлом

зажег опять огни лампад.

А голубь, вырвавшись от Нона,

пришел спокойно на ковчег,

и, к изумлению народа,

вдруг побелел и стал как снег.

Проснулся Нон. Заря играла,

купалось солнце в глубине.

Волна волну ласкать устала

в ночной щемящей тишине.

— Я видел сон сегодня странный, —

так Нон Иакову сказал, —

и обстоятельно, пространно

свое виденье описал.

Иаков мало удивился,

но сон пытался объяснить:

народ у вас всегда крестился,

опять кого-то вам крестить.

2.

На всеегипетский собор

Корабль епископа привел,

И Нон с спокойною душей

На берег с корабля сошел.

Как первобытная стихия,

живет во тьме Антиохия,

в те дни прекрасная страна

еще языческой была.

Богов забавный хоровод

всяк почитал, поскольку мог,

и никакой еще морали

народы древние не знали.

Звериный был в стране закон:

живет — кто силен и умен,

Мне завтра смерть, тебя ж сегодня

пускай поглотит преисподня!

Живи как хочешь: пей, гуляй,

блуди, кради и убивай:

нет никакого наказанья

для совершенного сознанья.

Терялась истина во тьме —

бродила совесть в стороне.

Но началась Христова битва

и в странах “мудрого” Египта:

“Светильник Я во тьму принес”, —

сказал торжественно Христос.

И отступала в страхе тьма:

цари, народы, племена,

услышав Божий благовест,

на тело одевали крест.

И новой славой озарен

все выше возносился он.

3.

Однажды со ступеней храма

Нон пред народом выступал,

богов египетских он прямо

и беспощадно бичевал.

Бог мудрость, красоту и силу

вложил давно в его уста.

Казалось — мертвых из могилы

воздвигнуть проповедь могла,

хоть речь его была проста,

спокойна, величава.

Но прямо в сердце поражала

и разум людям просвещала.

Вкушая истинный тот плод

стоит и слушает народ.

…………………………………….

Но кто через толпу идет?

Чье там нескромное движенье

в народе вызвало смущенье?

Не прерывая речи Нон

был тем немало удивлен.

Идет богиня, не богиня…

Вся в шелке, в золоте, в камнях,

пред нею раб народ раздвинул,

а сзади в двух иль в трех шагах

сияньем юности облита,

идет восторженная свита.

Богиня к Нону подошла

и встала рядом на ступени.

Казалось, лишь скажи она,

и упадут все на колени

и воздадут молитву ей —

богине счастья, красоты,

любви, восторга и мечты!

Она поистине прекрасна,

глядит на Нона жгуче, страстно,

не отрывая дерзких глаз

с улыбкой в чувственных губах.

Лишь из сапфиров ожерелье,

колышась, выдает волненье.

Она глядела долго, томно,

пока не опустился взгляд,

Нон говорить не мог спокойно,

и вот она пошла назад.

4.

Кто это: женщина иль дева

стояла здесь, иль это сон?

Иль красота с небес слетела? —

спросил, окончив речи, Нон.

Да. То краса с небес слетела,

то Антиохии гетера!

Она прошла — и с нею свита

гетеры нашей Маргариты!

Она — дитя своей отчизны,

другой едва ль захочет жизни.

Красу ее долина Нила

как древо редкое вскормила.

Вокруг нее вельможи вьются,

считая счастьем прикоснуться

не только к пламенной щеке,

но лишь к протянутой руке!

Скота наверно тысяч шесть,

рабов, рабынь не можно счесть,

дворец, каменья, серебро —

все за любовь ее дано.

Она властительница счастья –

в ее руках и знать, и власти.

И солнца радостный восход

в разгаре пира застает

гетеру нашу. И она

и от любви, и от вина

опьянена, возбуждена

танцует. Боги наши

еще не знали танца краше.

Нам, смертным, нечего хотеть,

как посмотреть… и умереть.

Уж не один поклонник лег

навек у этих стройных ног.

Так отозвались Нону все

о Маргаритиной красе.

5.

Домой явилась Маргарита.

— А пир вас ждет! — рабыня к ней.

— Нет! Нет! — ответила сердито, —

Иди, предупреди гостей,

Сегодня я одна побуду.

— Но вас все ждут. Огни горят,

Уже злаченую посуду

я подала. Без вас грустят.

Фонтаны льются,

В искрах вина зажжен душистый фимиам…

Разбита будет вся картина,

коль вас опять не будет там.

Клянутся гости, что забыли

какая вы и танец ваш…

Вы так давно вина не пили.

Ах, госпожа! Хотя бы час!

Хотя бы только посидели…

Уходят в вечность жизни дни.

Вернуть их в старости б хотели

мы все, конечно, но они

уж никогда не повторятся.

Однажды в жизни сны нам снятся.

Не только люди — даже боги,

наверное, полны тревоги

за вас. Подумать только!

С такой красой сидеть без толку,

когда вас ждут, и вас хотят,

когда за ваш единый взгляд

рабов, имения дарят!

— Довольно с вас! Я знаю все,

Открой окно и уходи,

да постарайся, чтоб никто

ко мне сюда не приходил.

Ушла рабыня. Маргарита

едва присела на ковер,

как повернулася сердито,

поймав в окошке чей-то взор.

Ее раскосые глаза

метнули искру, как гроза.

— Ах это ты, мой мальчик милый! —

вдруг улыбнулася она, —

но почему такой унылый?

Или не выпил ты вина?

А смуглый мальчик, сын Египта,

скользнул, как тень, в ее окно

и поклонился Маргарите:

— Я только с вами пью вино!

— А почему покинул пир?

— Без вас он никому не мил.

— Но разве там веселья мало,

гетер хватает там, кажись!

— Одной лишь вас недоставало —

без вас все гости разошлись.

— Ну ладно, мой хранитель юный,

тебе давно пора уж спать.

Меня же ночь и свет тот лунный

располагают помечтать.

И мальчик лег. Он сын рабыни,

был к ней привязан, точно пес.

Из всех, наверно он единый

любовь нетронутой донес

до этих дней. Его гетера

как мать любила и жалела.

А Маргарита до утра

Писала что-то и считала,

и удивленная заря

ее в той комнате застала.

Цветущей свежести полна

она вдруг встала и пошла.

Куда? Куда идет гетера

в столь ранний час? Какое дело

ей душу пылкую тревожит?

Печаль какая сердце гложет?

6.

Нон был немало изумлен,

когда, открыв квартиру, он

узрел гетеру у порога.

Нахмурил брови Иаков строго:

— Что вам угодно? — Я хотела

просить Крещения у вас.

— Креститься? Но ведь вы гетера?

— Да! И, пожалуйста, сейчас!

— Сейчас? Креститься? Вы в уме?

Иль это только снится мне?

Следы греха еще горят

на теле вашем. Ваш наряд

на пир зовет, а не креститься.

Я не могу на то решиться —

Вы… много выпили вина.

— Я не пьяна.

Прошу я вас крестить меня!

– Но вы… вы знаете ученье?

Ведь тьма еще объемлет вас

у вас рабы, у вас именье!

Я не могу свершить крещенье

в столь утра неурочный час.

— Я раздала свое именье,

рабы свободу обретут…

Прошу вас совершить Крещенье,

грехи огнем мне душу жгут.

И на колени опустилась,

и по лицу ее слеза

на ожерелие катилась,

и вниз опущены глаза.

Тут вспомнил Нон…

корабль и ночь и странный сон.

Он отвечал в каком-то страхе:

— С благословенья Патриарха,

возможно, я свершу обряд.

Вы подождите, я назад

вернусь чрез несколько минут,

а вы пока присядьте тут.

7.

Красою утра блещет храм.

Играет в окнах яркий свет,

но христиан немного там

и оглашенных еще нет.

Собрались все епископы Египта

и Патриарх вошел в алтарь.

И тихо ждет их Маргарита,

в ее глазах еще печаль

и радость бьются переменно.

Хитона белого холсты

на ней одеты для крещенья.

Свою блестящую одежду

и украшения она

при входе нищим отдала.

Вот так сбылась ее надежда:

Сейчас священною водой

ей путь откроется другой!

Бледнеют щеки, сердце бьется,

уж зажжены огни лампад

и голос Нона раздается —

Священный начался обряд!

Вслед за Крещеньем — Литургия,

в средине храма — Пелагия.

Весь Маргариты грех и стыд

святым Крещением омыт!

Стоит как ангел Пелагия,

И песнопенья Литургии

ее подъемлют и несут

из мира, где лишь грех да блуд,

несут, несут в миры иные!

О, помогите ей святые,

святые Ангелы — она

живую душу обрела!

8.

Священный хлеб уже порезан,

вина янтарного сосуд.

Сидят за скромною трапезой

и тихий разговор ведут

епископы со всех сторон,

Иаков, Патриарх и Нон.

Пелагия их угощает всех сама

в бокалы льет янтарь вина

и фрукты подает она.

Легка и радостна беседа

для тех, кто чист душею стал,

и Нон заметил: у соседа

слезинка капнула в бокал,

И сам едва сдержать он смог

свою слезу и свой восторг.

9.

Еще молва о том летела,

что вдруг крестилася гетера,

Как в ночь ужасное известье

затмило первое и вместе

они объяли всю страну

и любопытному уму

давали пищу. Исчезла

вдруг Маргарита, словно дым,

порывом ветра уносима!

Пропала в ту же ночь она,

и не нашли ее следа.

Рабыня в страхе утверждала,

что поздно вечером видала,

как Маргарита вслух читала,

— потом

в безмолвье погрузился дом.

Глотая слезы, мальчик-раб

сказал, что ночью госпожа

какой-то мерила наряд,

что по лицу ее слеза

катилась, а потом,

когда он погружался в сон,

она его поцеловала

и что-то нежное сказала,

но что — не может вспомнить он,

потерей страшной поражен.

Гудит народная молва,

предположеньями полна.

Жрецы, пуская в цель обман,

Во всем винили христиан.

Расправы требовала знать

над христианами опять.

Они бы были все побиты,

но завещанье Маргариты

спасло от смерти и от мук

Христа смиренных первых слуг.

В том завещании она

рабов на волю отпустила,

богатство бедным раздала

и Церковь щедро одарила.

Гудит народная молва

предположеньями полна,

одни твердят — любовник страстный

увез ее в дворец прекрасный,

где в заточении она

теперь навек погребена.

Жрецы свое, что христиане

все подготовили заране,

что под насилием она

Крещенье это приняла.

А третьи, будто волны Нила

хранят на дне ее могилу.

Дарам не радуется Нон:

не удержал голубки он —

ни наяву, и не во сне

в ту ночь на ветхом корабле.

Куда голубка улетела?

Где ты, прекрасная гетера?

10.

Темны египетские ночи,

плывет корабль иль стоит?

Не напрягай напрасно очи,

того и зверь не различит.

Корабль плывет, прошло три года,

и вот Иаков держит путь

в страну избранного народа,

места священные взглянуть.

Плывет Иаков в Палестину.

Туда, на родину Христа,

чтоб взором жизнь Его окинуть

от Рождества и до Креста.

Нон дал ему благословенье,

сам в путь-дорогу снарядил

и он в святое Воскресенье

на Землю с трепетом вступил.

“О, ты, святая Палестина!

страна пророков и царей!

Каким плодом Его кормила,

когда Он жил среди людей?”

“Земля, земля! В твоем движеньи

ты не видала горше слез,

чем те, когда в изнеможеньи

Он на Голгофу крест Свой нес!

Земля, земля! Твое движенье

пошло по новому пути,

когда в минуту Вознесенья

на мир взирал Он с высоты”.

Так думал Иаков в Палестине,

познав ее и вглубь и вширь

и, наконец, в Иерусалиме

зашел он в древний монастырь.

Ему давно уж говорили,

что есть отшельник там один:

в своей пещере, как в могиле

живет, молитвами храним,

что речь его и кроткий взгляд

в пути опасном сохранят,

что возложеньем кротких рук

он утишает страсть, недуг…

к нему не ради исцеленья,

а получить благословенье

Иаков долгий путь направил,

так видно Бог его наставил.

Пещера та в горах Сиона

давно всем жителям знакома.

И он полуденной порой

идет-бредет к пещере той.

В горах дорога нелегка,

Сион закрыли облака,

повсюду камни, кручи, скалы,

но те, кто здесь уже ступали,

тропинку в камне протоптали.

Вот и пещера, камень дикий,

с оконцем маленькая дверь.

Живет подвижник здесь великий,

а раньше жил, возможно, зверь.

На стук в оконце появилось

худое, бледное лицо,

но столько света в нем светилось!

Как взор теплился горячо!

Какая сила в этом взоре,

какая мудрость в нем горит!

Нет, никакое видно горе

не в силах пламя погасить.

Казалось: вот живет в пещере

страдает, мучает себя,

глаза же радостно горели,

и нет печали в них следа.

Природа мать! Твои законы

не поколеблены ли здесь?

Дух сбросил плотские перемены,

светился в этом взгляде весь.

И пораженный, пал Иаков,

свои колени опустил,

не замечая, сладко плакал

и что сказать? Совсем забыл.

Глаза в глаза не отрываясь

смотрели б так, хоть целый век.

Какая сила излучалась,

скажи, ученый человек?

— Вставай, Иаков! — вдруг отшельник

сказал и руку протянул, —

Я думал, мытарь или книжник,

а это ты к нам заглянул.

Благодарю за посещенье,

здоров ли Нон, епископ твой?

Сколько тысяч приняли Крещенье

в Антиохии золотой?

Все расспросил подвижник строго

(откуда столько знает он?),

стоял, как мертвый, у порога

Иаков, мудростью смущен.

— Ну, а тебе благословенье,

наверно, только завтра дам.

В час этот завтра, без сомненья,

опять пожалуешь ты к нам.

И скрылся лик во тьме пещерной,

и голос сладостный умолк.

Что это — явь, или виденье?

Кто грани провести бы мог?

И скрылось солнце за Сионом,

но жар по-прежнему палит.

Идет Иаков восхищенный,

идет тропинкою знакомой,

и сам с собою говорит.

Вдали белеет ветхий храм,

и звон разносит по горам!

На завтра Иаков в час условный

в дверь обветшалую стучит.

Ответа нет. В горах безмолвных

лишь эхо званное вторит.

Опять стучит, глядит в оконце,

Пронзит ли взгляд ночную тьму,

куда лишь утреннее солнце

лучи украдкой шлет ему?

Он дверь открыл. Вошел в пещеру,

стоит на каменном полу.

– О, Боже праведный! Не верю!

Он вдруг вскричал, — не быть тому.

И в угол бросился проворно

(А сердце рвет на части грудь)

…………………………………..

В углу бездыханный, безмолвный

лежит отшельник на камнях.

Глаза открыты. Волос нежный

едва колышет ветерок.

И пал Иаков, как прибрежный

волною грозной смыт песок.

Очнувшись, он перекрестился,

глаза покойнику закрыл

и быстро, быстро в путь пустился.

К друзьям-монахам в монастырь,

пещера эта издревле

была при том монастыре.

11.

Не передать той тяжкой боли,

как монастырь о нем грустил:

как каждый думает: давно ли

он рядом здесь в пещере жил.

И каждый скажет про свое,

а звон несется с колокольни

печальный, медленный — давно.

Могилу роют уж в ограде,

здесь гроб дубовый мастерят;

тут двое в келье сидя рядом

последний шьют ему наряд.

Явились старцы. Омовенье

они сейчас произведут;

но вот возникло удивленье

на лицах отразилось вдруг.

Их страх объял — и шепчут губы:

– Свят! Свят! Свят! Свят!

И от испуга дробно зубы

во рту, вдруг высохшем, стучат.

Пред ними женщина лежала.

Да, несомненно, это так.

Грудь только не дышала

и был закрыт померкший взгляд.

Вот, вот поднимется с улыбкой

и скажет ласково, шутя:

Отцы и братья! Ты, владыко!

Что ж не обмоете меня?

И келья сразу опустела,

бегут монахи взад, вперед,

печаль со звоном улетела

и всякий — чуда ль, смерти ждет.

Но вот утих порыв волненья

и осенив себя крестом,

Святая братия в смущеньи

идет в ту келию гуськом.

Вошел Иаков. В кельи тесной

лежит по-прежнему она.

Спокоен лик ее прелестный,

одежды тело обнаженно.

Иаков смотрит. И восстали

пред ним знакомые черты.

……………………………….

Не те ль глаза тогда блистали

сияньем грешной красоты,

когда в шелку, в цветах, в каменьях

гетера к храму подошла?

Не ты ль стояла на коленях

тогда, взволнованно дыша,

и умоляла о крещеньи?

Иаков ближе. Просветленье

сошло на ум его, и он,

и поражен, и восхищен,

держать в себе уже не мог

объявший душу всю восторг.

Пред нами, братья, Пелагия,

Она жила в Антиохии,

и там доселе не забыта

царица блуда — Маргарита.

Так Иаков начал свой рассказ

о ней, чей только бледный прах

лежал не убран на скамье

в стране святой, в монастыре.

* * *

Хранит Священное Писанье

Прекрасный очерк бывших дней,

его краса и обаянье

влекут к себе сердца людей.

Но эта слава — неизменна,

земная слава коротка,

до наших дней не угасая

она прошла через века.

Звезда померкнет во вселенной,

Лучи со временем замрут,

но дух ее и прах нетленный

свой вечный свет нам в душу льют.