Помимо талантливого исполнения арии хана Кончака в опере Бородина «Князь Игорь» Трофимов привлек внимание еще одним интересным фактом: он является диаконом Русской Православной Церкви.
Вот уже шесть сезонов Трофимов служит в Челябинском оперном театре и с 2013 года является приглашенным солистом Большого театра. В его репертуаре партии Сусанина в «Жизни за царя» и Пимена в «Борисе Годунове». Какое-то время Трофимов совмещал захватывающую карьеру оперного артиста со служением Церкви, но два года назад вышел за штат. Правящий архиерей Челябинской епархии благословил своего клирика целиком посвятить свой дар опере. Однако по большим праздникам Станислав сослужит духовенству.
Когда ему задают вопрос о церковном прошлом, он отвечает так: «То, о чем вы спрашиваете, не прошлое, это настоящее. Я верующий человек, православный христианин и, как любой христианин, славлю Творца посредством того таланта, который Он мне дал».
Средь лугов и полян…
— Станислав, Вы родились в 1985 году. Это было еще советское время, о христианской вере тогда еще не принято было говорить. Когда Вы переступили порог Церкви и стали православным христианином?
— Вера была привита мне с детства, я из верующей семьи. Из крестьянской семьи. Родился в Башкортостане, в городе Стерлитамак, но все мое детство прошло в деревне, рядом с дедушками и бабушками. И родители мои были крещены, и потому и я был крещен еще в младенчестве.
Можно сказать, что вера моя родом из деревни. И потому всегда указываю на свое крестьянское происхождение. Мне посчастливилось возрастать средь лугов и полян, лесов и рек — среди всего того, чего многие мои городские сверстники были лишены. Я возделывал землю со своей родней, ухаживал за скотиной, пек хлеб… Это лучшее из детства, о чем помнит моя душа. До сих пор люблю открытые пространства: тихий берег речки, опушку леса, бескрайнее поле.
Еще помню, что в нашем деревенском доме было два молитвенных угла, множество икон. Все молились. Помню свою прабабушку, ее склоненное перед образами чело. Мне было два года, когда ее не стало. Помню, как праздновались церковные праздники. Например, на Троицу накрывали дома, в передней избе, большой стол, перед трапезой молились и совершали земные поклоны.
— Как же удалось Вашим близким сохранить веру?
— Могу сказать по своему опыту, что крестьяне в большинстве своем веры и не теряли. Может быть, скрывали, таили, но вера жила в крестьянском сердце.
Музыкальная родословная
— Когда в Вашей жизни появилась музыка и как она соотносится с верой, как они взаимодействуют друг с другом?
— Вера и пение были со мною с рождения, как две руки, или, вернее, два крыла одной сущности. У меня очень талантливая семья. Никто из моих родственников никогда не придавал особого внимания своим талантам. Все трудились на тяжелой работе, а творческие способности использовали для отдохновения после физического труда.
Мой прадед по папе был гончар. Дедушка вспоминал, что отец очень хорошо пел. Дед же с шести лет играл на балалайке. Возмужав, он самостоятельно освоил игру на акустической академической гитаре — по самоучителю. Превосходно исполнял сложные классические произведения. Сам делал обработки, сочинял вариации… Помню, как студентом я давал концерт старинной музыки с гитаристом, преподавателем. Его игра уступала мастерству моего деда. А уж если учесть возраст дедушки и его руки, привыкшие к кувалде, можно было понять, что сравнение неуместно.
Папа мой писал и пишет стихи, очень много читает. У него любовь ко всему, что
связано с пером. Касательно пения отмечу, что у бабушки, матери моего отца, очень хорошее интонирование и приятный тембр. Музыкально она поет, даже не имея соответствующего образования.
Мама моя выросла в поющей семье. Мой прадед пел как оперный певец. Так говорили о нем те, кто его слышал. Бабушка пела очень много и хорошо. В компании с односельчанами — на несколько голосов. Мой дед талантлив во многих отношениях. Всю жизнь он был на руководящих должностях. У него было богатое чувство юмора, перешутить его было нельзя. Грущу, что не сумел перенять таланты дедушек: у одного — играть на гитаре, у другого — вязать кнуты, красиво и прочно.
— А разве талант можно перенять? Разве это не дар Божий? Кому-то дано, а кому-то нет…
— Мне кажется, человек не являет дары из ниоткуда, не бывает одарован спонтанно и беспрецедентно. Дары, способности передаются через поколения. Высшим даром является глубокая вера, осознанная и реальная. В нашей семье никакое дело не начинается и не заканчивается без молитвы. Мои родители знают обо всех моих спектаклях, гастролях. Знаю, что, пока я пою, свеча на столе моих родителей горит, молитвы к Богу возносятся. И это самая лучшая помощь!
— И все-таки, почему опера? Как возникла мысль связать свою жизнь с пением, ведь Вы говорите, что родные воспринимали творческие способности как своеобразное хобби?
— Все промыслительно. Действительно, откуда мальчику из крестьянской семьи знать об оперном искусстве? Но вот как все произошло. Когда мне было лет пятнадцать, я благодаря настойчивости школьного учителя музыки выступил на каком-то городском фестивале. Пел под баян казачью песню о есауле, самую застольную. Меня услышала основательница первой музыкальной школы в Стерлитамаке Надежда Дмитриевна Курбатова и посоветовала поступать в институт искусств. Что такие институты бывают, я даже и не слышал. Дочь Надежды Дмитриевны, преподаватель музыкальной школы Альбина Александровна Федорова, начала со мной заниматься. Она аккомпанировала, я пел. Пришлось мне еще и нотную грамоту выучить, как и дедушке, самостоятельно. В конечном итоге я поступил в институт искусств, и началась моя профессиональная деятельность.
Пение как миссия
— Какие у Вас самые любимые партии? Есть ли такие образы, за воплощение которых Вы бы ни за что не взялись?
— Я люблю все образы, которые мне довелось воплотить на сцене, но есть и фавориты в этом списке. Особняком в моей жизни стоит партия Ивана Сусанина из оперы «Жизнь за Царя» (именно таково ее название и либретто барона фон Розена). Работа над этой партией стала моим рождением как певца, во многом определила мой дальнейший творческий путь.
Далее следует «Борис Годунов». С ним я познакомился на студенческой постановке в возрасте 22 лет, а в партии Пимена дебютировал на исторической сцене Большого театра России.
Мне очень симпатичен хан Кончак из «Князя Игоря». В первую очередь тем, что он лидер и победитель. В опере он весьма харизматичен и показан мудрым правителем. И выглядит серьезнее Игоря со всех сторон. «Хованщина» Мусоргского — пока в грезах.
Очень люблю русскую оперу. Она нравственна, величественна, духовна. Нельзя познать всю ее глубину, не будучи знакомым с нашей родной церковной культурой. А если таковое знакомство имеется, тем более если оно неповерхностно, то мир русской оперы поражает и вдохновляет.
Чтобы мне не хотелось исполнять какую-либо партию, постановщикам нужно очень постараться. Я нахожу нравственный аспект во всем, что есть в басовом репертуаре, и, думаю, исполнять можно любую партию, если трактовка режиссера адекватна. Можно ведь при желании (или отсутствии его) и образ Сусанина изуродовать.
— Что Вам дает пение на сцене?
— Для меня пение — своего рода миссия. Есть множество людей, тонких, умных, чувствующих, которые часто ходят в оперу, но не переступали порог храма. И когда кто-то из них после «Бориса Годунова» говорит мне, что во время исполнения партии Пимена хотелось перекреститься, то я чувствую, что именно ради этого и пою. И никогда не забываю слов царя Давида: «Пойте Богу нашему, пойте, пойте Цареви нашему, пойте, яко Царь всея земли Бог, пойте разумно» и «Восхвалю Господа в животе моем, пою Богу моему, дондеже есмь».