В рамках конкурса «История о вере, о настоящем человеке и о мужестве!» своей историей делится иерей Олег Курзаков, штатный священник Свято-Троицкого собора г. Шарыпово.
Мои предки были староверами-беспоповцами, бежавшими когда-то в глухие леса Вятки, а оттуда переселившиеся в еще более далекую Сибирь, я же стал священником Православной Церкви, «никонианином».
Помню свою бабушку, бережно достающую кожаные книги, и изображение Страшного Суда на бумажной репродукции над кухонным столом. Она водила по нему заскорузлым от многой работы пальцем, и показывала, где будут мучиться пьяницы, блудники, воры, убийцы и отступники от правой веры.
У бабушки было 8 детей, никто не стал верующим. И умирала она в своей вере, не разделенной детьми, вере Поморского согласия, по словам ее — самой истинной и чистой…
Тогда я был ребенком, и для меня скорее это все казалось сказкой. Но вот пришла юность с ее мятежами, и неведомо как наследие предков полыхнуло во мне. Не веря в Бога и не зная Его, я метался в мире. Надо было жить. Как? Как все живут — отучишься, женишься, на работу устроишься, состаришься и умрешь. Как все. И это – все!
Однажды, сидя на насыпи железной дороги, лунной ночью, я думал об этом. Мысль упиралась в тупик мрака, где ни зеленых семафоров, ни звездной россыпи над головой, где Ничто.
Сердце исходило кровотечением черной тягучей тоски. Я вдруг почувствовал мир, которым я жил до этого, тем извивающимся гадким змеем Ада на картинке над столом бабушки. Змеем, уже начавшим пожирать меня.
На следующий день, измотавшись в поисках, я стоял в полутемном притворе старообрядческого сибирского храма. В дверном проеме были видны белобородые старцы в косоворотках, женщины с заколотыми у подбородка платками. Община истово молилась, шли дни Великого поста. Камнем легло мое сердце и не отзывалось на молитву. Я вслушивался и вглядывался, вздрагивая в потемках притвора, но не слышал и не видел Его.
После долгой службы я шел по городу, оглушенный тем, что Бог меня, нищего и калеченного, не встретил. Солнце нависло огненным шаром на западе, слепя мертвенным светом.
Я совсем бесцельно зашел в православный собор, поднял голову и всем духом вдруг ощутил, как белокрылой голубкой порхнуло сердце вверх под купол, встречь Господу Пантократору. Так я стал православным. Это ощущение было основным, решающим. Потом были и срывы, и падения, будто карабкался я по каменистому сыпкому склону. Ум требовал выбрать веру предков старообрядцев, истовых хранителей чистой веры (не у продавшихся же миру «никониан» ее искать), а сердце выбрало веру врагов. Его свидетельство было для меня настолько убедительно, что никогда после не возникало сомнений в выборе. Позже я узнал о таком в жизни моей Церкви, что можно было бы назвать греховным, но поверх всего этого было нечто иное, настолько великое и светлое, что ропотный дух умолкал. В моей Церкви, такой внешне слабой по вере, по-человечески шаткой, душа моя ощущала огонь Духа и присутствие Христа. И большего мне было не нужно. Никаких доводов ни за, ни против.
Есть ли благодать в старообрядческих храмах, и спасутся ли они, мне не ведомо, на все милость Божия. Триста лет мои предки по крови в расколе — и мертвые, и забытые во плоти, но живые мной, как продолжением дивной реки жизни по слову святителя Григория Богослова: «Как одно и то же живое существо вместе и смертно и бессмертно: смертно, потому что прекращается собственная его жизнь; и бессмертно, потому что оно рождает другие живые существа? Одно отходит, другое приходит, как в текущей реке, которая не стоит на месте и всегда полна?»