«Чувство древнее разума. И сердце умнее головы». Пытаясь вербализовать впечатление от личности отца Михаила, я выбираю образ солнечного зайчика на темной стене.
Мое общение с ним было всегда эпизодическим и всегда значимым. Впервые мы познакомились в начале восьмидесятых. Я приехал на каникулы в родной Севастополь. А он был единственным священником единственного в городе православного храма Всех Святых. Естественно, кладбищенского.
Упомянутая выше темная стена для меня всегда была окрашена двумя цветами. Первый я бы определил как перманентное административно-атеистическое давление на внутрицерковную среду. Это было актуально тогда и не менее актуально сегодня, когда воинствующий атеизм номинально отошел от административных рычагов. И второй цвет-это консисторско-лесковская «византийщина» этой самой внутрицерковной среды. Столь же перманентно актуальная, как и давление извне.
При первом знакомстве отец Михаил оказался похож на библейских патриархов, о неторопливой и осмысленной жизни которых я с восторгом неофита уже успел прочитать к тому времени. Мне легче оперировать категориями психологического портрета. Он был самодостаточен, искренне приветлив, искренне доброжелателен. Снисходителен к бытовым недостаткам окружающих. Гостеприимный, деятельный, хозяйственный, затевающий бесконечные ремонты и не страдающих от принесенных ими временных неудобств.
Именно он начал преображение интерьера Всехсвятского храма. До него там были задымленные стены, покрытые шаровой краской цвета военных кораблей. До тысячелетия Крещения Руси было еще далековато. И затеянный им ремонт вызвал тихое бешенство у тогдашнего исполкомовского «прокуратора» по делам религий. А в храме появились леса с художниками на них. Конечно, далеко не все нарисованное ими впечатляет. Но в тогдашнем Севастополе, стремившемся быть «городом без тюрем и церквей», это было спасительным глотком свежего воздуха.
Помню, в гостях у него мы трапезовали готовыми блюдами с т. н. «канона». Ездили купаться на залитый солнцем Фиолент, тогда еще закрытый для посещения. Но все это — частности. Главное, что он был неизменно уравновешен и никогда ни о ком не сплетничал. Даже о явных врагах. По крайней мере, со мной. И еще. Он умел, что называется, войти в «в положение ближнего». И предложить либо конкретную сиюминутную помощь, либо дать искренний добрый совет. Когда я окончательно вернулся в Севастополь, его уже перевели в Алушту. Но при редких встречах он оставался таким же безоблачным библейским патриархом, с благодарностью пьющим чашу жизни. Умеющим жить и признающим право других на полноценную жизнь. Создающим вокруг себя атмосферу добра и света.
Последний раз мы виделись в Великом посту в 2011 году. Это было в алтаре симферопольского Петро-Павловского Собора. Он выглядел безмерно уставшим. И с неизменной доброй улыбкой. Я никогда не фотографировал его. А в этот раз сердце подсказало сделать портрет на память. Сердце оно ведь не обманывает. Это я еще раз понял вчера, когда узнал, что его с нами больше нет. Сегодня, собираясь написать этот совершенно не официальный пост, неожиданно вспомнил наивно-трогательную песню незабвенной Татьяны Дорониной:
А весною я в разлуки не верю,
И капели не боюсь моросящей.
А весной линяют разные звери.
Не линяет только солнечный зайчик.
Таким не линяющим «солнечным зайчиком» и был отец Михаил. Царство ему Небесное.
Крым, 21 марта 2014 года.