Предписанный законом строгий покой великого дня субботы пасхальной связал, как мы видели, бездействием самых пламенных почитателей Иисусовых, но не мог прекратить несчастной деятельности ожесточенных врагов Его. Злоба в этом случае показала, что она бывает иногда памятливее любви: если в уме учеников Иисусовых, как будто каким-либо чудом, приведены были в забвение Его многократные предсказания о Своем Воскресении из мертвых, то фарисеи и книжники не забыли этого и приняли меры против того, чтобы предсказание это не сбылось на самом деле.
Привыкнув действовать нечисто, по внушению страстей и выгод, Каиафа и клевреты его воображали, что ученики Иисусовы, в отмщение за смерть Учителя, обязательно воспользуются подобным предсказанием, то есть унесут тайно тело Учителя из гроба, скажут народу, что Он воскрес из мертвых, и таким образом поднимут опасное для синедриона волнение. Погребение Его членом синедриона в собственном саду и гробе, казалось, открывало все возможности для такого поступка. Поэтому в тайном совете Каиафином немедленно решено – принять все необходимые меры и для этого окружить гроб Иисусов на три дня стражей. В подобной страже у первосвященников не было недостатка; все же они не решились действовать сами и почли за лучшее снова обратиться к прокуратору, как новая встреча с ним после событий предшествующего дня ни казалась тяжкой. Кроме того, что этим снималась ответственность за последствия новой меры, римская стража была гораздо надежнее иудейской из-за строгой дисциплины и полной непричастности народным волнениям из-за Иисуса. Явясь к Пилату, первосвященники и книжники приняли, по-прежнему, вид ревностных блюстителей общественного покоя и выгод римского правительства: «Мы вспомнили, – так говорили лицемеры, – что Этот льстец, еще будучи в живых, сказал: после трех дней Я воскресну из мертвых. Итак, прикажи охранять гроб до третьего дня, чтобы ученики Его, придя ночью, не украли Его и не сказали народу, что Он восстал из мертвых. В таком случае последний обман может быть хуже первого».
Гордый всадник римский, еще недавно так жестоко униженный этими самыми людьми перед целым народом, всего менее был расположен верить их заботам об общественном благе, но противиться явно предложению, которое казалось плодом дальновидной осторожности и неутомимого попечения о спокойствии народном, было не в духе римской власти. 
Поэтому Пилат немедленно согласился на предлагаемую меру, выразив, впрочем, свое недоверие к чистосердечию синедриона тем, что сам нисколько не принял в ней непосредственного участия.
«У вас есть кустодия, – отвечал Пилат (так называлась военная стража при храме), подите, возьмите из нее, сколько угодно, и стерегите гроб, как знаете».
Против такого мнимого доверия нечего было возразить, и первосвященники, взяв нужное число воинов, отправились в вертоград Иосифов. Тут, без сомнения, тщательно осмотрели всю внутренность погребальной пещеры, чтобы увериться в целости тела Иисусова и в том, что из пещеры нет другого выхода, кроме того, который завален был огромным камнем. После освидетельствования камень этот опять был привален ко входу и для большей безопасности от любой попытки войти в пещеру запечатан печатью синедриона. Поставленная стража также, без сомнения, была должным образом проинструктирована, получив приказ стеречь неусыпно то, от чего зависело, как говорили первосвященники, спокойствие целой Иудеи, Пилатовой претории и самого кесаря.
Таким образом, злоба врагов Иисусовых сделала, со своей стороны, все, что нужно было для засвидетельствования перед целым светом истины Воскресения Христова!.. Провидение и в этом случае показало, как оно, не подавляя нисколько свободы человеческой, премудро употребляет для достижения целей тех самых людей, которые идут нагло вопреки его святым определениям
Ученики и почитатели Иисусовы, кроме, может быть, Иосифа, которому принадлежал вертоград, вовсе не знали о кустодии, поставленной синедрионом у гроба Иисусова; иначе по прошествии дня субботнего они не собирались бы идти на этот гроб, чтобы помазать тело Его благовонными мастями, потому что теперь это уже было невозможно.
«Время действовать Богу: ибо разорен закон Твой» (Пс. 118:126)! Так от избытка горести, восклицал некогда Давид, видя, как переполнялась чаша беззакония в руках некоторых людей. Стократ надлежало повторить это восклицание тому, кто был у гроба Иисусова. Тут особенно время было действовать Богу, Самому Богу, ибо – разорен был не закон только, поруган и самый Законодатель! Человечество никогда не видало столько великого, прекрасного, божественного, сколько видело в краткое время служения Иисусова. И все великое, прекрасное, божественное – было заключено теперь в гробе, запечатано печатью Каиафы! Что было бы с человечеством, если бы печать эта не растаяла от огня правды Божьей, если бы плоть Праведника увидела истление (Деян. 2:31)? Мир божественный, раскрывавшийся на время, опять закрылся бы – навсегда. Царство Божье, низведенное на землю, опять воспарило бы на небо. После божественного озарения наступила бы еще более мрачная ночь.
Частные действия добра могли остаться. Закхей продолжал бы, вероятно, быть милостивым, помилованная грешница – целомудренной, Иосифы и Никодимы могли бы хранить уверенность, что Учитель от Бога пришел (Ин.3:2). Но великое дело спасения человеческого осталось бы погребенным вместе с Иисусом. Безотрадны были слова учеников: над всеми сими третий день есть, отнельже сия быша (Лк.24:21). Но как ужасны были бы слова эти, когда бы надлежало говорить: «над всеми сими третий день есть, отнележе сия быша»(Лк.24:21). Но как ужасны были бы эти слова, когда они звучали бы так: «над всеми сими третий год, третий век, третье тысячелетие есть, отнележе сия быша!»
Без Иисусова: «Радуйтеся!» (Мф.28:9) – не было бы радости в сердце апостолов; без Иисусова: «мир вам!» (Ин.20:19) – не распространился бы мир по лицу земли. Надо было прежде сказать воскресшему Учителю: Господь и Бог мой! (Ин.20:28), – и потом уже умирать за Господа и Бога своего. Воскресение утвердило учеников в вере, «породив их», как выражается св. Павел, в упование живо. А без этого – не раздался бы глас проповеди апостольской, и мир остался бы без креста – со своими идолами, Афины и Рим – с их «неведомым Богом» (Деян.17:23).
Итак, время было действовать Богу, Самому Богу! Это была самая решительная минута не только для всего человечества, но и для самого мироправления Божественного – минута, когда надлежало перед лицом всего мира ангелов и человеков показать торжественно, что «не один конец благому и злому, праведному и нечестивому» – что «есть Бог, судяй земли!» Итак, «воскресни Боже! Суди земли! Яко Ты» – един Ты – «наследиши во всех языцех!»
