Киевский, новгородский, московский?
Сейчас это может показаться удивительным, но Владимир Святославич, ныне почитаемый как святой равноапостольный и входящий в Соборы киевских, галицких, псковских и волынских святых, канонизирован был далеко не сразу.
Понятно, что первые несколько веков, пока Русская Церковь находилась в подчинении Константинопольского Патриархата, «притормозить» процесс канонизации славянских равноапостольных могли греки. Появление святых столь высокого ранга слишком уж поднимало статус едва-едва образованной епархии.
Однако до нашего времени дошли сведения о стихийном почитании в домонгольском Киеве бабки Владимира – княгини Ольги. В те времена якобы существовала даже гробница с её мощами, позднее утраченная во время монгольского нашествия. А вот с Владимиром Святославичем ещё несколько веков всё было очень неопределенно.
В «Похвале кагану Владимиру», вошедшей в состав «Слова о Законе и Благодати» середины XI столетия, митрополит Иларион называет Владимира «блаженным». Но разграничить здесь дань уважения правителю, ещё памятному живым свидетелям, и намёк на совершившуюся канонизацию весьма сложно. Летописи того времени факт прославления киевского князя тоже не упоминают.
А вот все дошедшие до нашего времени Прологи и богослужебные книги XIV столетия уже содержат сведения о святом Владимире, единодушно помещая его память на 15 июля.
Среди медиевистов бытует версия, что прославление святого могло состояться во времена Александра Ярославича, а как свидетельство чудесной помощи князя Владимира была воспринята победа русичей в Невской битве 15 июля 1240 года. Но это значит, что впервые киевский князь был прославлен как святой… новгородский.
Общерусское же прославление святых Владимира и Ольги состоялось лишь в 1540-е годы, во время московских Великих соборов. Тогда же за святыми окончательно закрепился статус равноапостольных.
Три Владимира «Повести временных лет»
Первым из древнерусских летописцев Владимира Святославича очень подробно описал составитель «Повести временных лет». Но, читая его повествование, ловишь себя на мысли: автору не позавидуешь.
И дело не только в том, что жил составитель летописи в начале XII столетия, а его герой в X веке, что ко времени написания летописи вопрос о канонизации князя – крестителя Руси – всё ещё не был решён.
Просто автору летописи нужно было совершить почти невозможное: он, православный монах, должен был описать язычника и раскаявшегося грешника, но при этом не уронить честь фактического основателя правящей династии. А ведь проявления, достойные сильного князя и христианского святого, так различны, что порою противоречат друг другу.
Временами создаётся впечатление, что в древней летописи – перед нами не один князь, а, как минимум, три разных человека.
Язычник
«Первый Владимир» летописи – воинственный и коварный язычник. Он скор на подъём, решителен в действиях и никому не позволяет оскорбить себя. Стоило дочери полоцкого князя язвительно и публично намекнуть Владимиру на его низкое происхождение («Не хочу розути робичича», – заявляет строптивая княжна, у которой на примете есть более почётный жених), как Владимир нападает на Полоцк и берёт Рогнеду в жёны насильно, убив её отца.
Владимир пытается убить Рогнеду, но её сын, князь Изяслав преграждает ему путь. (Миниатюра из Радзивилловской летописи, ХV век).
Владимир-язычник не только отбирает у старшего брата невесту, но и идёт на него самого войной. Всё, что в силах сделать здесь летописец, – это снять со своего героя часть вины. Так убийство Ярополка, замысленное Владимиром, в его повествовании оказывается выполнено руками варягов по наущению изменника-воеводы Блуда. Сам же Владимир проявляет даже некоторое благородство, заранее предупреждая брата о том, что пойдёт на него войной.
Владимир-язычник расчетлив и по-своему даже бережлив. Так, варягов, совершивших убийство Ярополка, он не награждает, а просто отпускает к грекам, предварительно выбрав из них лучших себе на службу. Покорив воинственных болгар, Владимир дальновидно предпочитает не обкладывать их данью, как он делал с племенами послабее, а заключить мир.
Князь Владимир перед языческим капищем. Справа — идол Перуна
Владимир-язычник женолюбив, воински удачлив, охотно ставит в разных местах идолов и приносит им жертвы. Обо всём этом, в том числе о военных завоеваниях князя, летописец говорит открыто и подробно.
Выбор веры
«Второй Владимир» в повествовании летописца – «испытатель вер», выбирающий для Руси новую религию, которая призвана была объединить разрозненные племена.
Читая летописные статьи, начиная с 986 года ясно ощущаешь, что написаны они были православным книжником, который уже совершенно точно знал, чем закончится дело. Выбор князя здесь словно бы предрешён, а основная задача повествователя заключается в том, чтобы изобразить принятие Русью именно православия делом, максимально независимым от Византии, вмешательства которой в свои внутренние дела молодое славянское государство в те годы всеми силами старалось избежать.
Владимир здесь совершенно новый – непредсказуемый собеседник, тонкий дипломат и где-то даже осведомлённый богослов.
Показательно, что отношение князя к представителям разных религий в древней летописи существенно различается. Так, «сладко заслушавшись» болгар-магометан, рассказывающих князю-многожёнцу о порядках ислама, Владимир в то же время находит весьма бытовой предлог для того, чтобы отослать их ни с чем. «Руси есть веселие пити», – говорит он, и его слова звучат, как пословица.
Давних противников Руси – хазар, государство которых к тому же основательно «повоевал» отец Владимира Святослав, князь отправляет восвояси, проявив неожиданные знания основ иудаизма. «Где есть земля ваша», – интересуется насмешливый правитель, и иудеи уходят из Киева, посрамлённые дважды.
А вот с посланцами папского престола Владимир ведёт себя очень сдержанно и вынужден довольствоваться лишь туманной ссылкой на традицию: «Отцы наши не приняли этого». Исследователи склонны видеть в этой фразе намёк на западные миссии, захаживавшие когда-то ко двору княгини Ольги. Дипломатичность княжеского ответа понятна: ко времени описываемых событий официального разделения западной и восточной ветвей христианства ещё не состоялось.
Крещение великого князя Владимира. Радзивилловская летопись. Кон. XV в
Когда же ко двору Владимира приходит греческий философ, то он произносит такую несоразмерно длинную речь, включающую в себя пересказ сразу обоих Заветов, а киевский князь начинает задавать столь мудрёные вопросы, что их беседа местами напоминает катехизис.
Впрочем, дабы не проявлять слишком явной зависимости от греков, киевский князь даже после столь пространной беседы предлагает с окончательным выбором религии «ещё немного подождать».
Христианин
«Третий Владимир» летописи – князь-христианин, градо- и храмостроитель. Неожиданно в этой части повествования киевский правитель оказывается довольно слабым полководцем.
Правда, князь воюет с печенегами и даже побеждает их, но всё же большинство военных успехов Владимира в этот период оказывается связано с какими-то дополнительными обстоятельствами – доблестью юноши-кожемяки, находчивостью белгородцев (которые сумели убедить врагов, что кисель родится в их городе прямо из земли), обещанием построить церковь в Васильеве.
В целом же перечень княжеских походов этого периода превращается у летописца в бесконечное «ходил, ходил, ходил» – и никаких конкретных результатов.
Не слишком удаётся Владимиру-христианину и поддержание порядка в государстве. Составитель летописи упоминает законодательные эксперименты князя, пытавшегося отменить смертную казнь («Боюсь греха»), отчего умножились разбойники, а затем денежные штрафы (отчего пришла в упадок армия).
Крещение дружины князя Владимира
Основное же внимание летописца в этот период жизни князя привлекают широкие пиры Владимира. А сам князь, сидящий за пиршественным столом вместе со своей дружиной и совещающийся с ней об устройстве страны и военных делах, здесь чрезвычайно напоминает былинного «Владимира Красно Солнышко».
Прошло четыре века
В середине XVI столетия уже другой летописец вновь создаёт повествование о Владимире Святославиче – для «Степенной книги» – первой русской летописи, призванной не просто описать поток исторических событий, но подробно, по поколениям проследить историю царской династии.
Со времени составления «Повести временных лет» изменилось многое. Изменилась Русь – теперь это крупное государство, стремящееся выйти на политическую арену Востока и Запада как равное. Изменились литературные вкусы – пышная риторика и придворный официоз господствуют в документах этого времени. Какие же черты подчёркивает в древнем князе новый автор?
Бросается в глаза, что теперь князь для повествователя «блаженный», «равноапостольный», «приснопамятный» и «великий».
Отдельно освещён вопрос о том, что его недаром назвали «Владимиром» – ибо владел всею Русской землёю, а до него древнерусских правителей так не называли.
Упоминает автор и крестное имя русского правителя, сообщая, что в переводе оно означает «царь».
Особо оговорено происхождение Владимира от римского кесаря Августа. В начале XVI столетия легендарное родословие – «Сказание о князьях владимирских» – подробно, хоть и ощутимо погрешив против исторической правды, проследило эту родственную связь. Идея о ее существовании была популярна у русских правителей.
Понятие царской чести нынешнему автору, несомненно, знакомо, но он не касается древних сложностей русско-греческих отношений. Возможно, он просто точен в обращении с документами – некоторыми. Поэтому он с готовностью цитирует послание греческого патриарха Фотия о том, что русичи некогда были известны своей свирепостью, непрестанно совершали набеги на греков и поработили себе все окрестные народы, а потом «от мерзкого идолопоклонства обратились к любви и истинному благочестию, кое и стали держать усердно и неизменно».
Как видим, ни боевая слава русских князей, ни христианские добродетели той части династии, что позже приняла крещение, здесь не пострадали.
Однако Владимир, похоже, интересует автора не сам по себе, а, в первую очередь, как этой династии основатель. По крайней мере, о «самодержствии» князя (понятие, на самом деле совершенно неприменимое к государственному устройству русичей X-XI веков, но это что – дальше в окружении князя появятся «боляре» и даже «чиновники»!), его многочисленном «плоде» и дальнейшем «роде» книжник XVI века говорит буквально при каждом удобном (и неудобном) случае.
Впрочем, непростой жизненный путь князя, и даже не слишком погрешая против древней летописи, автор здесь тоже пересказывает. Правда, делает он это очень конспективно, как бы извиняясь, и предлагая читателю «не смотреть на первое нечестие» Владимира, но лишь на его позднейшую благочестивую жизнь, и сообщая, что ранние поступки князя приведены в его повествовании лишь для того, «да никто же впадет в таковая».
К тому же из позднего рассказа отчаянно исчезают нюансы и полутона. Так, пришедших к нему посланцев от разных вер Владимир здесь выставляет очень решительно. На учение мусульман князь якобы «вознегодоваше», иудеям прямо заявил об их «зле», папским легатам сказал: «Идите восвояси».
Речь грека-философа перед князем Владимиром
А вот пространная речь философа, напротив, была воспринята князем с нескрываемым удовольствием и даже «усердием». Несомненно, подобная «чёрно-белая» картинка могла сложиться лишь в сознании книжника позднего средневековья, которому полемическая литература того времени была знакома куда лучше тонкостей дипломатического и дворцового этикета.
При столь явной заведомой склонности Владимира в пользу греческого православия очень странно и не вполне логично выглядит в «Степенной книге» штурм Корсуни.
Ещё необычнее смотрится здесь переписка славянского князя с греческими императорами, в которой он одновременно выказывает им всяческое почтение, повествует об уже предпринятых шагах по изучению православия, просит о крещении, а заодно… и браке с их порфирородной сестрой. Причём оба императора тут же начинают выказавшего столь дерзкие намерения язычника всячески подбадривать и приветствовать, а сопротивляющуюся девушку увещевать и уговаривать.
Что говорить, нынешнему летописцу явно памятнее времена, когда последняя из греческих принцесс весьма охотно ответила согласием на брачное предложение из Московии, чем эпоха, когда в руке порфирородной гречанки византийские базилевсы отказывали даже императорам Священной Римской империи.
Крестившись, Владимир «Степенной книги» тут же обращается к своему окружению с весьма пространной речью, более напоминающей обширную церковную проповедь, так что лаконичная фраза древней летописи: «Познал я истинного Бога» оборачивается здесь страничным текстом. После этого крестятся и «боляре».
И далее в летописи начинается вереница крещений, которая отнюдь не ограничивается жителями Киева. Крестятся «сыны Владимира», печенеги, Суздальская земля, Новгород.
Более того, теперь Владимир якобы отправляет уже своего «философа» к «срацинам» – татарам и волжским болгарам… Так живая, хоть и помещённая в некоторые рамки летописной условности, княжеская биография окончательно тонет под грузом придворно-церковного официоза.
Мы видим, что авторы разных эпох строят рассказы о Владимире Святославиче по своему вкусу и в связи с теми задачами, которые ставили перед ними современные им обстоятельства. Вычленить оттуда историческую правду сложно, порой она безвозвратно потеряна в веках. Может быть, именно потому единый образ святого Владимира – крестителя Руси – в древней литературе так и не сложился.
В известной степени, мы ищем его до сих пор.
