«Три путешествия» Ольги Седаковой (+ВИДЕО)
В культурном центре «Покровские ворота» состоялась презентация книги Ольги Седаковой «Три путешествия». В вечере приняли участие Ксения Голубович, Мара Маланова, Виктория Файбышенко и Ольга Балла.
Книгу Ольги Седаковой «Три путешествия» составляют три эссе, написанные в разное время, два из них – «Путешествие в Брянск» (1981) и «Путешествие в Тарту и обратно» (1993) – уже издавались, а третье «Opus insertum» (2009) ранее выходило лишь в журнальном варианте. Проза поэта всегда немного похожа на головоломку, на ящичек с секретом, слова в этих текстах всегда стоят чуть теснее, и каждое из них – больше своего словарного значения. Читать такую прозу – всегда немного приключение, а в данном случае – еще и путешествие. Три текста, помещенные рядом, встык, как кусочки мозаики, обретают новые грани смыслов, а общая картина дает множество тем для обсуждения.
О путешествии
Один римский старик на площади Венеции как-то доверительно сообщил мне: «Мы все здесь туристы». «И Вы?» – спросила я, слыша и с трудом понимая его римский диалект. «Да, я родился в Риме, и мой отец родился в Риме, и дед, и прадед. Но все равно я турист. Мы все здесь туристы. Потом Господь позовет: «Домой, домой!» (“A casa! A casa!” – он изобразил, как итальянские матери из окон зовут детей со двора). Тогда и пойдем домой. А пока путешествуем». И назидательно добавил: «А путешественникам нужно жить дружно». «Дети, домой!», об этом вечернем крике, который всегда прерывал наши самые интересные занятия, есть чудесная песня Моцарта. Но пока не позвали, продолжим наше путешествие.
Ольга Седакова
История и география
Ведущая вечера Ксения Голубович отметила, что записки путешественника – особый жанр, сочетающий легкость изложения с глубиной:
Ольга Седакова и Ксения Голубович
– В прозрачной воде, глубина может быть очень большая, но камушки при этом будут видны. В нашем разговоре хочется сохранить равновесие между тяжелым и легким, между обязательным, строго прочувствованным, продуманным и одновременно совершенно необязательным и прихотливым. Я, как ведущая, попыталась сформулировать две темы, два возможных русла нашей беседы.
Первая тема – о времени и пространстве. В книге Ольги Седаковой два начальных путешествия совершаются по своей стране, обратно в свою страну. Каждое из них соответствует духу времени – мертвым семидесятым и началу девяностых.
То, что действие происходит в России, кажется в этих эссе вполне естественным. Но в третьем путешествии, совершенном в новейшее время, никакого возвращения не происходит, оно безвозвратно, эта эпоха нашла для себя другие образы.
Вторая тема касается, если можно так выразиться, о субъективной географии. В самой теме путешествия, начиная со Средневековья, всегда присутствует некий сказочный момент – нам сообщают о чем-то небывалом, о невиданных землях, удивительных людях.
В «Трех путешествиях», несмотря на их реалистичность, этот элемент тоже присутствует. У каждого из знаменитых поэтов прошлого есть свое видение Земли, не совпадающее с общепринятым. Мне кажется, что у Ольги Александровны тоже есть такая карта, о ее особенностях и хотелось бы сегодня поговорить.
Трудности перевода
Три путешествия впервые собраны под одной обложкой. Ольга Седакова немного рассказала об истории издания каждого из текстов.
«Путешествие в Брянск» было сочинением самиздатовским и в 80-е ходило в рукописях, у автора был слепой переплетенный экземпляр, который, к сожалению, не сохранился. Два из трех «Путешествий» вышли в свет отдельным изданием сначала за рубежом – в Австрии и во Франции.
«Путешествие в Тарту» было выпущено в Америке в составе книги эссе, а в России два путешествия уже издавались книгой с предисловием Ксении Голубович.
Фото: Ольга Балла
По словам автора, работа над переводами «Путешествий» не всегда была простой, многие вещи переводчикам приходилось объяснять специально, например, потребовало объяснений выражение «за того парня», и иностранные издания вышли с обширным комментарием. Впрочем, глоссарий не помешал бы и нынешнему изданию, уже подросло поколение читателей, для которых реалии 70-х и 90-х нуждаются в объяснении.
Бусины на нитке
Чтобы дать аудитории представление о текстах, Ольга Александровна прочитала по главе из каждого путешествия. Два путешествия в виде журнальных вариантов существуют в интернете:
Ксения Голубович отметила «странную цельность» Путешествий, сравнив каждую из глав с бусиной на нитке – каждую можно рассматривать и по отдельности.
Взгляд поэта
Свой взгляд на «Путешествия» со стороны представила поэт Мара Маланова:
Ольга Седакова и Мара Маланова. Фото: Ольга Балла
Мне кажется, что «Три путешествия» похожи на «Божественную комедию». Ад, чистилище и рай.
Путешествие в Брянск похоже на ад, в Тарту и обратно на чистилище, а Сардиния – это рай земной. Я не буду рассуждать о чистилище, в православии его нет, а католики в последнее время стали уклончивы. Я где-то видела заголовок «Папа Римский скорректировал учение о чистилище». Статью эту не читала, поэтому ограничусь адом и раем. Их, возможно, тоже неоднократно корректировали, но заголовки на этот счет мне, слава Богу, не попадались. Таким образом, из моего рассмотрения выпадает «Путешествие в Тарту и обратно». Выходит, зря перечитывала.
Варвары, как известно, очень уважают пользу. И я отнесусь к двум оставшимся путешествиям как к душеполезному чтению. Нет, не буду врать, варвары просто очень любопытны. Чем же все-таки занят человек в аду и в раю согласно путешествиям?
В аду человек думает. Цитирую с некоторыми пропусками:
– А что, – глядя на бледно-лиловый гиацинт, подарок нежной Франчески, – что, думаю я, если такая погода опустится на вечный Рим? – и долго думаю, как мужики в начале «Мертвых Душ»… – Ее одной хватит, чтобы все форумы, колоннады, сады и арки обратить в край родной долготерпенья.
Впрочем, и Рим, вероятно, не Элизий, и там свои средства для преподавания смирения… Видно на шаг, на два вокруг, и то, что выглядывает, – лучше бы ему этого не делать.
Пока мы не спились, не рехнулись, не выжили из ума – не достичь нам такого вида, как у этих стен, плакатов, названий улиц, ревматических мостовых, машин и стволов. Все скрипит, слезится, друг о друга марается. Разум должен удалиться надолго, чтобы разыгралось такое пиршество.
И есть в этом безобразии глубокая задумчивость. Задумчивость ни о чем или о ничем, как у Вальсингама в конце пьесы. Некоторые побочные, мелкие предметы этой задумчивости можно выразить.
Ну, сыро, уныло, неудобно. А зачем лучше? Не лучше ли так? Земля – вещь печальная и сама заскучает при других обстоятельствах, сама попросит чего-нибудь такого… Душа – вещь печальная…Эта мысль, последняя, принадлежит не мне. Ее выразил – и лучше – начальник областного общества книголюбов.
Конец цитаты.
Ну, тут автор зря кивает на начальника областного общества книголюбов, мы-то помним, кто сказал: «Что душа – несчастный случай».
А что человек поделывает в раю?
Прежде всего, он свидетельствует почтение высокопоставленной особе. И высокопоставленная особа к человеку относится хорошо. Она изыскано его угощает.
Человек переводит и комментирует стихи, возможно даже предварительно их сочинив. Высокопоставленная особа благосклонна к трудам человека:
«Продолжайте, продолжайте!». Воодушевленный дружеским приемом высокопоставленной особы, человек покупает самоцветы, кофту, пальто, куртку, зеркало, распятье, шубу из лисы, жилет из каракуля, палантин из норки, рыбу-саблю, осьминогов, каракатиц, мрамор, еще одну шубу из норки, кабачки, баклажаны, дыни, жаль артишоки еще не созрели. Еще человек в раю ест макароны с ракушками и устриц, пьет вино из Ольбии, шампанское и кофе, рассматривает сребреники, за которые Иуда продал Христа, и орнитологические атласы, слышит строку древнегреческого стиха, обсуждает историю масонства, посещает типографию, принимает в дар бутыль красного вина, говорит о московских происшествиях двадцатилетней давности, созерцает птиц, произносит про себя латинский стишок, заглядывает в словарь, глядит на море, вспоминает имя покойного друга, ездит на автобусе, идет за безымянным осликом и находит мертвого щенка, в очередной раз удивляется благожелательности ручных зверей, ходит в гости, посещает мраморную мастерскую и много общается с разными людьми на бытовые темы.
Задуматься о чем-либо не представляется возможным. О чем думать, когда нужно гнаться на очень грязной машине за продавцами шуб, чтобы забрать у них шапку, без которой, конечно, как без рук.
Но не буду упрощать. Вернее, сначала упрощу до идиотизма. Вспомню представления об аде и рае у нехристианских детей. В аду человека поджаривают на сковородке, а в раю он играет на арфе. В аду страшно, а в раю скучно. В чем-то путешествия подтверждают эту доктрину. В Брянске повествователь в основном занят претерпеванием, а на Сардинии он деятелен до безумия. То есть ад – это операционная, а рай – самодеятельность. Высокохудожественная. Но есть и отличие, скучно как раз в аду.
Что бы с человеком ни делали, что бы ни делал сам человек, все-таки помимо задумчивости он читает свои переводы пионерам и рабочим, ездит на газике, вспоминает Надежду Крупскую и классическую русскую литературу, невольно устраивает потоп, не смотрит на ежа Колю, зато видит, может быть, главный сон своей жизни, но так как это ад, видит он его не до конца, так вот, чтобы не происходило, человек думает о советской власти. Как для Ленина, это для него ключевой вопрос. А если он захочет побеседовать со своей совестью, то она будет ему говорить одно и то же и одними и теме же словами. В переводе на нынешний язык: «убейся ап стену».
Так вот не буду упрощать. И на Сардинии посреди «разнузданного гедонизма» автора все-таки посещают две-три мысли. Таков уж автор. Это даже не мысли, а чувство или видение, назовем это для простоты врожденным знанием. Кстати, и в раю есть свои неприятности. Там обитает демон с ученой степенью. Он испускает злую энергию и препятствует книгопечатанью. Но он, как дхармапала в ламаизме, перевоспитанный злой дух, вставший на защиту веры, хранит древнюю сардинскую культуру.
Еще кажется, что автор не с очень большим восторгом гонится на очень грязной машине за продавцами шуб, чтобы забрать у них шапку, без которой как без рук, кажется, ему больше по нраву игра на арфе. Он даже однажды порывался пойти на морской берег и что-то там обдумать, будто в Брянск приехал. Но как человек трезвый, он помнит, что рай этот земной, и свой ропот поверяет электронной почте.
В моем пересказе может показаться, что эти два путешествия повествуют о том, как плохо плохое и как хорошо хорошее. Но я давно заметила, что в наших палестинах эта мысль не тривиальна. В аду есть свое достоинство. Там человек познает глубину, ту глубину, из которой рождаются псалмы, он чувствует, что все мироздание нуждается в его сострадании. Но человек ропщет. А в чистилище даже бунтует: «Ах, не надо мне жечь сердце никакими глаголами, мне не нужно ни жгучей правды, ни овечьего тепла, и таинственных изгибов неизъяснимой глубины мне давно не нужно». Все-таки не зря я перечитала «Путешествие в Тарту».
Но вернемся к врожденному знанию, которое особенно отчетливо в земном раю. Человек знает, что его истинная природа – это душа, носящаяся на волнах, птица, знакомая с другими птицами, нереида, музыка, приглашение к танцу. Это природа любого из нас. Нас этому не учат, нам это дарят.
Взгляд философа
Ученица Ольги Александровны, философ Виктория Файбышенко, затронула тему истории в «Путешествиях»:
— Я полностью согласна с предложенным рассмотрением «Трех путешествий» в русле дантовской комедии, но мне кажется, что «Элегия переходящая в реквием», заканчивающая книгу, связывает три путешествия как событийная основа, на которую наверчено с одной стороны советское существование, приведшее к путешествиям в Брянск и Тарту, а с другой стороны – сардинское путешествие, в котором происходит перевод «Элегии» на итальянский. Кроме того, «Элегия», как мне кажется, является музыкальным вторым тоном, который должен звучать, пока мы читаем «Путешествия».
Мара совершенно верно сказала, что, читая «Путешествие в Брянск и обратно», совершенно забываешь об авторе, потому что начинаешь думать о судьбах Родины, а это занятие неплодотворное. Но автор не зря нам сказал, что «Путешествие» как жанр возникает у него под пером всякий раз, когда он чувствует, что «здесь прошелся загадки таинственный ноготь». Вот эта помета, которую читатель каждый раз очень хорошо ощущает, собственно, и создает музыку первых двух «Путешествий».
Все, что мы видим глазами автора «Путешествия в Брянск», есть в некотором роде опровержение идеи истории, данное через улыбку бесконечного нагнетания этой идеи. В каком-то смысле это история о неудаче истории, о неудаче большой истории, о неудаче последней ставки на историческое. Повествование сопровождается «звоночками», которые указывают нам на то, что, хотя этот мир плох, но рассказ о нем — не совсем сатира, а только выглядит как сатира, притворяется ей, но сатира как жанр предполагает существование строго установленной дистанции между наблюдателем и наблюдаемым, здесь же мы наблюдаем мир, в котором никто в нем не благополучен.
Жанр – хождение по мукам
Давно известно, что время открывает новые грани в произведениях, но оказывается, что самого автора, перечитывающего свой текст спустя годы, тоже подстерегают неожиданности. Вот что рассказала Ольга Седакова:
— До «Путешествия в Брянск» мне и в голову не приходило, что я буду писать путешествия, хотя я очень любила их читать, ближайшие образцы названы во втором путешествии, это и Радищев, и Венечка Ерофеев, и Мандельштам, и «Путешествие в Арзрум» Пушкина. В последнее время о путешествии как о жанре много говорят, даже такое противное слово придумали «травелог», как будто мало «путешествия».
Это – особый жанр в литературе всегда был маргинальным, легким, как бы не совсем литературным. Сегодня я хотела упомянуть тот жанр, который, часто забывается в типологии путешествий – хождение по мукам. Перечитывая «Путешествие в Брянск», я поняла, что иначе его и не назовешь – хождение по мукам, как было в древнерусской, византийской литературе. Конечно, когда я его писала, я не могла этого понимать.
От устного – к письменному
По словам автора, придуманного в «Путешествиях» нет, все упомянутые люди – существами, описанные события действительно происходили, а слова – произносились. Ольга Александровна призналась, что выдумывать не умеет, умеет – описывать, рассказывать. Собственно «Путешествия» сначала и существовали в виде устного рассказа или, как в случае «Opus incertum» – письма.
«Каждое из «Путешествий» кто-то меня попросил записать, – вспоминает автор. По его признанию, эти тексты возникли «из общения со знакомыми и понятными людьми». Поэтому адресат был сразу определен – «свои», и никаких опасений, что «простой человек не поймет». Да ему и понимать и не нужно, не для него писано! При таких вводных доверительная интонация возникает в тексте сама собой, «свои» не нуждаются в длительных объяснениях, о недосказанном догадаются сами.
Жанр путешествий вообще обходится без излишних расшаркиваний, он практичен и удобен, как дорожная одежда. Но непринужденность в жанре путешествий ни в коем случае не переходит в развязность, эту границу для Ольги Седаковой обозначил Лоренс Стерн:
— Непринужденность, которую я искала для прозы, – не та непринужденность, которая сразу же рушится в развязность, как повелось на Руси, – ключ к ней я нашла у Лоренса Стерна. Кстати, и Венедикт Ерофеев говорил о его «Сентиментальном путешествии по Франции и Италии» как о своем образце.
Русский угол зрения
А еще истории, рассказанные Ольгой Седаковой, очень русские по сути своей, причем не только те, где действие происходит в России, но и в путешествии заграничном. На встрече в «Покровских воротах» было не раз сказано об особом русском мифе, о «загранице» как о месте подлинности и свободы, не потому что она таковой является, а потому что мы ее так воспринимаем. Эту особенность «Путешествий» отметила журналист и критик Ольга Балла:
Выступает Ольга Балла
— «Три путешествия» Ольги Седаковой видятся мне описанием трех антропологических состояний, причем пережитых под специфически русским углом зрения: двух состояний не подлинности (Брянск и Тарту) и то, что переживается как состояние человеческой подлинности или близости к ней (сардинская история).
Разумеется, если бы третью историю писал итальянец, он, может быть, и не пережил бы Сардинию и все, что там происходит, как освобождение. Но это – история русского человека, и от этого никуда не деться. У Ольги Александровны есть фраза о том, что она пережила Сардинию как блаженную свободу от «нас». Дело не в том, что «мы» такие неправильные, а в том, что волею сложно устроенных судеб с нами случилось некоторое неподлинное состояние.
Фото: Ольга Балла
Разные его модусы и даны в двух первых историях. Это истории разлада человека с самим собой, с собственной историей, которой он измучен и отравлен. А Сардиния – это возможность. По крайней мере, автором увиденная возможность другого отношения с историей и с миром.
P.S: Проекция дантовской «Божественной комедии», политическая сатира, продолжение классических «Путешествий», хождение по мукам, мучительные поиски подлинности, тоска по единственности в мире растиражированных копий – это все о книге «Три путешествия» Ольги Седаковой, и этот список можно продолжать бесконечно, смыслов в книге с избытком хватит. Хоть видны на дне камушки, но прозрачная вода – глубока. «Три путешествия» Ольги Седаковой для читателя подобны задаче, запутанной и гармоничной, но готового ответа в конце этого задачника нет, каков он будет, и насколько увлекательны будут поиски разгадки – полностью зависит от читателя, открывшего эту книгу.
Читайте также:
Ольга Седакова: Данте — новое благородство (+ Видео)
Реквием Брежневу. Реквием эпохе