Умирает ли христианское искусство? (+ВИДЕО + ФОТО)

12 марта в культурном центре «Покровские ворота» в рамках открытия выставки Сергея Антонова и Ирины Зарон «Крестный путь» состоялся круглый стол «Что есть христианское искусство сегодня». В круглом столе приняли участие три стороны: практикующие художники, искусствоведы и священники. Если эти три стороны придут к взаимопониманию, христианское искусство в 21-м веке может пережить возрождение.

Канон — это жесткие рамки, ограничивающие свободу творчества или правила, которые помогают развитию творческой мысли, как правила русского языка помогают литературе? Где граница между храмовым и внехрамовым искусством? Почему даже самое виртуозное копирование образцов прошлых веков не позволяет раскрыться потенциалу современного православного искусства? Каким должно быть соработничество заказчика и художника? Эти и многие другие вопросы были обозначены на круглом столе. Более детальное обсуждение будет продолжено.

Круглый стол проводила атташе по культуре Представительства Ватикана в РФ Джованна Парравачини. В обсуждении участвовали художник Сергей Антонов, Александр Карнаухов, искусствоведы Лилия Ратнер и Ирина Языкова и другие.

Джованна Парравачини: Кто в центре творчества?

Джованна Парравачини

Я как-то вспомнила фразу, которую сказал протоиерей Всеволод Шпиллер, чтобы определить творчество, правда, не художника, а пианистки Марии Юдиной: «Знаете, в чем разница между нами и ей? Когда мы говорим о Боге, о наших отношениях с Богом, мы говорим: “Я верю в Бога”. Она, наоборот, говорила: “Я верю в Бога”».

То есть перед настоящим художником, в особенности, перед художником, который занимается христианским искусством, встает вопрос: кто в центре творчества? Свои собственные интуиции? Свое собственное понимание? То есть христианское искусство — то, которое говорит прежде всего о человеке? Или искусство, которое прежде всего является явлением чего-то другого, таинственного, но реального присутствия, перед которым художник старается как-то передать то, что он видит и слышит.

Какие сегодня задачи? Во-первых, задачи как концепция, как идея — что должно сделать искусство? Здесь есть два пути. Путь, если хотите, западный: христианская картина — это иллюстрация для неграмотных, чтобы они видели в картинках то, что они не могли читать в книгах.

Гораздо глубже концепция, которая развивалась в восточной части Римской империи — богословие, где иконы, картины, изображения не заменяют каким-то образом образом Книгу, но, наоборот, акцентируют то, о чем Книга тоже говорит.

Это во-первых.

Во-вторых — проблема преображения. Что должно иллюстрировать христианское искусство? То, что видит сам художник или, наоборот, оно — скорее, точка зрения Бога?

Функция пророчества. Функция преображения. Функция служения художника той истинной реальности, перед лицом которой он находится.

Еще один вопрос: каким языком? Чтобы выразить пророчество и преображение, чтобы выразить внутреннее послушание той реальности — надо найти какой-то особый язык, который своими навыками мог бы рассказать о том, что не поддается описанию.

Сергей Антонов: Закон, переложенный в свободу

Христианский художник должен говорить о своем опыте, какой бы этот опыт ни был. И тут большой вопрос — что за опыт и что мы в конце концов увидим. Имеет ли право художник о нем говорить?
На этот вопрос частично отвечает отец Александр Шмеман, который в своих дневниках задался вопросом, что такое подлинное произведение искусства и в чем секрет его совершенства: «Это полное совпадение закона и благодати. Это закон, переложенный в свободу, лишенный всего законнического. В искусстве это очевиднее всего. Оно начинается с закона, то есть с умения, то есть, в сущности, с послушания и смирения, и оно завершается в благодати, когда форма становится содержанием».

Проверка исторических форм христианства осуществляется в культуре, создаваемой этими историческими формами. То, что мы имеем сейчас, мягко выражаясь, крайне противоречиво. То, что мы видим в храмах, на выставках, в нашей жизни, очень мало в своей массе напоминает нам о том, что вообще-то мы все христиане.

В связи с этим хотелось бы привести цитату из Георгия Федотова: «Подходя к культуре, Церковь одним прикосновением убивает ее душу, а оставшуюся шелуху допускает в храм».
Очень часто это приходится видеть. И сейчас возникает такое явление как «православный Голливуд», который делает не кино, а храмы — достаточно качественную, но абсолютно голливудскую продукцию.

Где границы христианского и нехристианского? Очень часто считается, что христианское искусство — это произведения на христианские сюжеты. Я думаю, что граница проходит в других областях. Как быть с такими художниками, как Матисс, Модильяни, Ван Гог? Для меня это абсолютно христианские художники. Ботинок Ван Гога на холсте для меня гораздо православнее, чем то, что мы видим на выставках в Манеже, когда там выставляются все эти русские национальные сопли

Протоиерей Александр Абрамов, настоятель храма преподобного Сергия Радонежского: Христианский художник должен быть искренним

Протоиерей Александр Абрамов

В США я познакомился с руководителем самого крупного музея русской иконописи за пределами стран СНГ — частный жертвователь, который собирал и собирает русскую икону в очень качественных образцах. Человек этот не принадлежит к православной традиции, его ни в малейшей степени не интересует история России, он не верит в концепцию так называемой «Святой Руси», но в то же самое время является христианином и перед иконами совершает религиозное поклонение. Будучи предельно замкнутым и очень богатым, он сделал свою экспозицию достоянием общественности и намеревается пожертвовать ее обществу после своей кончины.

Я освящал его музей и задал ему вопрос: «Что для вас является мотивом? Это инвестиции или это собирательство?» Он ответил: «Это возможность актуализировать веру».

Есть свидетельство с другой стороны, когда искусство неверно понятое, способно разъединять.

Однажды я сопровождал одного высокого иерарха Русской Православной Церкви в Ассизи. Мы впервые увидели там фрески Джотто. И один присутствовавший там православный мирянин сказал: «Ну, вот теперь ты понимаешь, что между нами стоит не только догматическая разница, но и совершенно различный молитвенный опыт? Ты понимаешь, что православное изображение не может быть таким?» У нас состоялась очень оживленная и яркая дискуссия.

Я привел эти два полюсных суждения, чтобы показать, что христианское искусство не является эмоционально нейтральной, спокойной кладовой христианского чувства.

Жан-Франсуа Тири

Нужно поставить вопрос о том, умирает ли христианское искусство в умирающем христианстве? Я думаю, нет. Я думаю, христианское искусство живо, но это не то искусство, которое говорит о конкретных религиозных сюжетах специфически религиозным языком. К христианскому искусству предъявляется в первую очередь требование честности.

Искренность религиозного художника — человека, который пишет, связана не с тем, что он специфически говорит об Иисусе, а в том, что он, говоря об Иисусе, говорит о всех явлениях окружающего его мира.

Здесь встает вопрос о роли канона. На разных этапах искусства канон мог играть разную роль: он может утяжелять искусство, выполнять роль прописи, подстегивать искусство, вытаскивать его из тупика ослабленной жизни.

Я убежден, что применительно к храмовому искусству канон выполняет функцию утренних или вечерних молитв. Утренние или вечерние молитвы — это опыт святых, которые знают Бога лучше, чем мы. Но в то же время, это не наш опыт во всей полноте, и наш опыт — это опыт другой в отличие от них.

Современный религиозный опыт существует в современной стране в современном обществе. Люди молятся Тому же Христу, но молятся, возможно, иначе. Я бы сформулировал так: если бы сейчас появился Рублев, то икона Троицы была бы написана иначе.

Я не хотел бы, чтобы мои слова звучали как призыв разорвать канон. Это немыслимо: канон — это та канва, по которой шьется стежок церковной жизни, но в то же самое время есть живая молитвенная жизнь, есть молитвенный опыт. В сочетании того и другого рождается искусство.

Александр Карнаухов: архитектура контекста

Нам надо видеть истоки: то есть те времена, когда время настоящего и будущего сливалось в одну точку для ранних христиан в катакомбах. Контекст, который был тогда и сейчас, где-то был один, а где-то и другой. Разницу замечаем постоянно и практически: есть три Евангелия — и четвертое, а между ними — расстояние в несколько лет. Оно дает удивительные пространственные рефлексы, которые у первых евангелистов были другие. У них была другая система ассоциаций.

Александр Карнаухов

Мне кажется, что это связано с тем, что иконы, которые писались начиная от катакомб и до наших дней — делаются вечными образами, в то же время находясь в контексте. Контекст я лично для себя называю архитектурой. Архитектура для меня — это то, что из фрагментов возводится в целое.

Что касается духовного искусства, то это та сумма духовного опыта, который мы можем наблюдать (и сердце наше радуется) таким продолжительным — охватывающим две тысячи лет.

Есть потеря в архитектурности в высоком смысле этого слова. Архитектурность — это то, к чему сводится целостность нашего видения, и то, что сейчас часто бывает в разрыве. Станковая (внехрамовая) форма — замечательна, но она не может быть в состоянии канона. А канон — это такая форма, которая, как язык, касается всех людей, прихожан, христиан.

Другое дело, что часто в это представление мы вкладываем идею модерна. Канон — не как пространство, а как предписание. Мне кажется, первым делом надо увидеть в каноне его архитектуру. Мне нравится определение Аверинцева: мы живем в состоянии степени и превосходной степени, но границу превосходной степени мы не можем увидеть — они бесконечны. В каноне есть та же самая вещь: его границы не видны.

Лилия Ратнер: размышления о храме

Есть в Андреевском монастыре маленький надвратный храм, посвященный Покрову Пресвятой Богородицы. Это подлинный пример современного и вообще всякого церковного искусства. Он сотворен руками Ирины Зарон и Сергея Антонова.

Когда попадаешь в этот храм, понимаешь, чего ты по большей части бываешь лишен. Икона и вообще любой предмет храмового искусства — это прежде всего предмет, создающий сакральное пространство. Когда вы входите в этот полутемный еще практически неосвещенный и неосвященный храм — в полумраке, вы еще видите только силуэты иконостаса — вас сразу охватывает молитвенное чувство. Вы перестаете думать о том, что перед вами — вы с Богом.

Лилия Ратнер

И это — подлинное чудо. Я не испытывала ничего подобного больше нигде.

Потом вы начинаете анализировать.

Конечно, тут и канон, изумительно точная архитектура, выверенная до миллиметров. Соотношение пространства и силуэтов так точны, что я сразу слышу музыку. Кто-то слышит знаменный распев, а я — хоралы Баха и орган.

Потом вы начинаете вглядываться в иконы. Купол храма расписан в той же цветовой гамме, но на несколько тонов светлее. Это создает впечатление того самого тусклого стекла, через которое видно Царствие Небесное сейчас.

Еще в этом храме есть два придела Андрея Стратилата и Андрея Первозванного. В них написаны только две фрески Ирины Зарон — крещение апостолов. Я могу смотреть на эту фреску полчаса, и ощущаю себя в Царствии Небесном.

Написаны они чрезвычайно строго: никакого дребезжащего золота, суровые простые серовато-землистые краски. И вместе с тем — Царствие Небесное. Как ей это удалось? Это чудо, которое дается великому мастеру.

Протоиерей Александр Волохов, настоятель церкви вмч. Никиты в Домодедово: Искусство — часть богословия

Самое досадное, что какого-то единого христианского богословия в нас сейчас нет. Не искусство — церковное или нецерковное — в этом виновато. Богословие — это коллективный труд, и мы находимся только в самом его начале.

Какое будет церковное искусство? Какие его пути? Мне кажется, это вопрос гадательный. Я не согласен с тем, что христианство уменьшается или терпит некоторый изъян. Оно всегда находится в одном и том же положении: мир всегда гибнет, а человек всегда спасается. Этот процесс постоянно один и тот же.

Протоиерей Александр Волохов

Искусство — это тоже часть богословия, так же, как наше пребывание в церкви является частью религиозной мысли, общего религиозного состояния и общей религиозной экзистенции. Поэтому когда с ним встречаешься — сердце радуется. Понимаешь, что соединение простого человека, православного богословия и искусства может быть еще выше.

Самое главное — что бы мы все вместе были богословами. Чтобы мы думали соборно, чтобы это был общий ход христианской мысли. Чтобы у нас была общая жизнь в мысли и общая жизнь в духе.

Мне не кажется, что мы должны четко разделять: это является церковным искусством, а это не является, это церковная культура, а это не церковная. Мы не в таком положении находимся, чтобы отдалиться и сказать: это факты, это артефакты, а из этого ничего не получилось. Мы не знаем, что происходит. И в этом особая радость сегодняшнего времени.

Священник Андрей Юревич: Икона как пророчество

Представим себе кого-нибудь из библейских пророков, допустим, Иеремию. Господь говорит: «Иди и скажи!» Он идет и начинает говорить словами: «Так говорит Господь…». Он не говорит ничего своего. Он говорит то, что Бог дает ему провещевать. Это откровение.

Священник Андрей Юревич

Если перевести это на язык изобразительный, то это и есть в моем понимании икона. Это то, когда человеку пророчески вкладывается и из него исходится божественная истина.

И тот же самый пророк Иеремия в порыве беседует с Богом и говорит слова — уже совершенно свои. Допустим, жалуется на свое состояние в результате пророческого служения: Ты всякий день влек меня — и я увлечен! Я нахожусь в поношении, поругании, меня постоянно бьют и гонят. Сколько можно? Я больше не хочу так мучиться!

Это Бог говорит в нем? — это он говорит Богу от себя.

А дальше он говорит: «Но было слово Господне во мне как расплавленный огонь, и я изнемог», — и опять продолжает говорить Божье.

И вот когда говорит он — в переводе на язык изобразительный, это уже искусство не в каноне, искусство внехрамовое, искусство, которое не изводит нам реальность того, Божьего мира.

Анна Чукина, музей современного искусства: Может ли церковное искусство быть актуальным?

Возможно ли современное христианское искусство? Насколько я понимаю, такой феномен должен удовлетворять как минимум двум требованиям: христиане, в том числе клирики и богословы, должны признавать его христианством, а гуманитарные интеллектуалы, в том числе и нехристиане, должны признать его современным искусством.

Понятно, что в широком контексте такое явление сегодня невозможно в принципе: слишком много современных гуманитарных интеллектуалов строят свой дискурс на принципиальном неприятии христианских базисных ценностей, и слишком много христиан, в России в особенности, видят в актуальном художнике хулигана-богоборца и не без оснований.

Но это теория, я же хочу сказать о положительном опыте.

Составляя несколько лет назад альбомы по современному церковному искусству, я столкнулась с тем, что с искусствоведческой точки зрения в этой области практически нет качественного материала.

Отбирая лучшие из огромного ряда материала, мы остановились на авторах, которых можно пересчитать по пальцам. Все эти мастера оказались интересными зрителям и за церковной оградой.

Почти у всех был опыт преподавания за границей, участие в больших художественных проектах.

Почти у всех — профессиональное художественное образование. И главное — все они мыслили себя в контексте мировой художественной культуры.

Может ли существовать искусство, которое будет и церковным, и современным — вопрос открытый. Но уже сегодня мы знаем по крайней мере десяток имен художников, которые ближе других подошли к решению этой задачи.

Ирина Языкова: Тоска по цельности

Одна из главных наших проблем, что мы неизбежно разводим светское и церковное — не потому, что это одно внутри Церкви, а другое снаружи, а потому, что мы сами люди не очень цельные.

Когда я вижу рельефы Сергея Антонова, мне кажется, что здесь нет никакого противопоставления. Это вещь абсолютно церковная и абсолютно художественная, она может быть и внутри Церкви, и снаружи. Это действительно произведение современного христианского художника. Это то, что подходит к искомой цельности.

С работами Ирины Зарон — чуть иначе, но чем больше я вижу ее живопись, тем больше понимаю, что фрески такими могли бы быть.

Ирина Языкова

Я готова согласиться с батюшкой, который противопоставил: когда Бог говорит и когда говорит сам художник. Но внутри религиозного опыта это почти невозможно разделить, если человек цельный перед Богом.

Время наше не цельно, мы сами не цельны, но эта тоска по цельности живет. Религия и вера и должна восстанавливать эту цельность. Где человек идет честно и глубоко — там он подходит к этой проблеме.

Другой вопрос: кому это надо?

Лет пять назад мы с заместителем директора Третьяковской галереи — Лидией Ивлиевой — говорили о том, как хорошо было бы закупать современных иконописцев. Воз и ныне там. Никто не знает, по какими критериям отбирать современных иконописцев. Будем просвещать искусствоведов — они не хотят этим заниматься.

Это приводит к следующему. Я уважаю Гора Чахала, но я не могу сказать, что это христианское искусство. Две рыбки с бутылкой мне больше кажутся рекламой гастронома, чем Тайной Вечерей. Но это уже попытки и это не его вина. Это вина того, что в нас, опять же, нет этой цельности. И на одном краю оказывается Гор Чахал, а на другом — группа девочек, вбежавших на солею храма Христа Спасителя. Так люди понимают актуальное.

Очень важно об этом говорить, писать — знакомить людей с настоящим христианским искусством. Люди, живущие в одной стране, одной Церкви, одном городе — его не знают.

Церковь — не о прошлом. Канон — это не повторение, а правило. Правила русского языка мне не мешают говорить на русском языке, и даже напротив — чем лучше я знаю правила, тем более свободно я говорю. Канон искусству не мешает. Дело не в каноне, а в том, что мы не очень хорошо понимаем, что такое актуальность внутри Церкви. Мы все время идем не «вперед, к отцам», как говорил протоиерей Георгий Флоровский, а «назад, к отцам». Что Отцы делали? Они брали актуальную греческую философию, и на этом философском языке пытались сформулировать веру. Брали актуальную энкаустику и писали иконы. Брали актуальные знания оптики и геометрии и выстраивали Софию Константинопольскую.

Мне кажется, что наша задача — стремиться к как можно большей целостности и как можно меньше разделять и меньше ставить границы, за которые мы боимся выйти.

Фото Юлии Маковейчук

Ирина Зарон, Тайная Вечеря, авторская техника

Сергей Антонов, Снятие со Креста, доломит

Ирина Зарон, Омовение Младенца, авторская техника

Ирина Зарон, Положение во Гроб, авторская техника

Сергей Антонов, Оплакивание, доломит

Ирина Зарон, Положение во Гроб, авторская техника

Сергей Антонов, Жены-мироносицы у Гроба, доломит

Сергей Антонов, Сошествие во Ад, доломит

Сергей Антонов, Вход в Иерусалим, доломит

Сергей Антонов, Несение Креста, доломит

Ирина Зарон, Снятие со Креста, авторская техника

Сергей Антонов, Распятие, доломит

Ирина Зарон, Бегство в Египет, авторская техника

Сергей Антонов, Рождество, доломит

Ирина Зарон, Рождество Христово, авторская техника