Виктория Мондич — голос свободы, век двадцатый (+ ВИДЕО)
Виктория Мондич, первый женский «голос» радио «Свобода», представительница «второй волны» русской эмиграции, рассказывает историю своего двадцатого века и восстановления единства Русской Церкви.
Интервью записано телеканалом «НЕОФИТ» для фильма Единство верных и любезно предоставлены студией Правмиру.
В СССР
Я родилась в 1923 году.
— Когда семья уехала из России?
— Никто не уехал, они абсолютно все там, там и отец мой. Отец мой в Гражданскую войну воевал, там разделилось белое казачество и красное, он примкнул к красным, потому что принадлежал к очень богатой семье, отец и мать его умерли, а опекуном был дядя, купец первой гильдии.
— То есть в Германию это уже Вы сами приехали?
— Только, только!
— А как это произошло?
— Надо начинать вообще с того, что в России вообще произошло. Революция, Гражданская война, советская власть, репрессии. Ни одной семьи не было, девочка, где бы не было арестованного, репрессированного человека! Это трудно себе представить, для вас это теория, а это страшная жизнь!
В школу ходила, со мной рядом сидела подруга, с которой я восемь-девять лет училась, и она молчала, что арестован отец, и не она одна молчала.
Четыре года — первое мое выступление на сцене. Меня поставили читать стихи на годовщину октябрьской революции, какой это год я уже не знаю. И там были все тузы наши ростовские, партийные и все, чему меня мама научила по детским книжкам, я как будто бы умела хорошо читать.
И вот те, кто ее коллеги, те, кто принадлежал к обкому партии, меня в домашней обстановке слышали, сказали: «Вика обязательно должна выступить на празднике октябрьской революции». Стала выступать на всех партийных праздниках, на которых были концерты, а потом на всех смотрах юных талантов и всюду брала первые призы.
Репрессии и война
Нет почти ни одной семьи, которая не была бы репрессирована. ГУЛАГ, мы его знаем, мы о нем читали, а мы его пережили на своих семьях, на самих себе.
Отца взяли и сделали начальником тайного строительства в тайге, начальником снабжения, и он был там, где строили в сопках ангары для самолетов. Из сопки, из горы вылетали самолеты, если надо было. На этом строительстве он был.
Когда начались репрессии, бабушка и мама приготовили ему чемоданчик, и каждый раз, уходя, он целовал меня, прощался. За что? Неизвестно. Всех арестовывали и все пропадали. Почему я это рассказываю? Чтобы вы знали настрой населения, страны перед войной.
И когда грянула война, то представь себе, девочка, такую вещь – под Киевом стояла полумиллионная Красная Армия, и в течение каких-то нескольких месяцев ее немцы окружили. Как это возможно? Старики наши, наши друзья, знакомые, родственники говорили: «Невиданная вещь! В России полумиллионная армия, какой-то враг окружил и разбил!».
Не хотели воевать! Эту правду еще в России не сказали! И о нашей эмиграции второй, военной – тоже правды нет. Слава Богу, наконец, разобрались с белым движением, с первой эмиграцией, наконец! Разузнали, кто это и что, теперь это герои, защитники истинной и настоящей России! Прах их перевезли и похоронили, слава Богу, правильно! А до нас еще не дошли.
Враги народа
Так вот мы, по советским масштабам и свидетельствам — враги народа. Все, кто был оккупирован немцами, оказались врагами. К нам в Ростов-на-Дону пришли немцы на 8 дней, их потом советская армия выбила. Они вошли, у нас многоэтажный дом, ночью партизаны убили немецкий патруль. Немцы пришли утром, вывели всех из этого дома и каждого третьего или четвертого расстреляли.
Кого же они расстреляли? Там была одна семья, жена одного профессора, которого также забрали в ГУЛАГ, видного ученого, который много работ издал. Какой он враг? Никакой. Забирали, кого хотели. А немцы, когда отсчитали кого-то, расстреляли ее единственного сына, шестнадцатилетнего мальчика – это знал весь Ростов. Вот это война.
А потом, после 8-ми дней, отбили красные наши, и пошла чистка. Забирали, кого попало, вывозили чекисты, НКВД-шники и так далее, потому что они остались в оккупированном немцами Ростове. Так теперь ты понимаешь, как я попала в Германию? А потом уже пришли немцы на 8 месяцев в Ростов, а я уже числилась в театральном училище.
Ко мне пришли его устроители и сказали: «Вика, мы зарегистрированы в комендатуре, нам разрешили существовать. Мы можем дальше заниматься, принимать студентов и так далее. Ты приходи». И я приходила. Жили мы так: бабушка ходила на деревню, меняла или продавала все ценные вещи, и что-то мы вообще имели.
— А каким образом потом Вы в Германию попали?
— Стала подступать Красная Армия, в которой был мой отец. И потому, что я числилась в театральном училище, зарегистрированном в немецкой комендатуре, надо было уходить, и половина Ростова двинулась на запад. Там шла вся восточная Россия, уходили от своих родных с немецкими оккупантами.
Бегство на Запад
— То есть спасались от репрессий?
— Да, моя дорогая.
— Вы помните это?
— Очень хорошо помню! Это были грузовики, где было полно народа, – и старухи, и дети, и всякой национальности люди, кроме евреев. Евреев немцы уничтожали, а те, которым удалось, слава Богу, уехать на восток, те спаслись.
Наш дом, в котором мы жили, это Ростов-на-Дону, и Казанский переулок, и Московская улица, как раз в нашу стену ударила бомба и разбила всю ту часть дома, а на нашей стене образовалась огромная трещина.
Кто в Германию собирался заранее? Ничего подобного!
Мы ехали в Таганрог — там пересидеть войну. Из Таганрога пришлось дальше ехать – в Мариуполь – и мы думали в Мариуполе остаться, и соединиться с нашей семьей, с моей мамой, с дедушкой и так далее. Мариуполь, потом Одесса.
И вот в один печальный день мы из Одессы переехали. В тот день была Пасха, мы не знали, что была Пасха. Мы переходили какой-то лиман, там была насыпь, по этой насыпи трусил наш грузовик и другие какие-то грузовики, и лошади, и чего там только не было.
Мы переехали в Румынию, в Галац. Это был пустой город, никого нет, и Церковь Православная открыта. Мы с бабушкой зашли туда, там никого не было — ни священника, никого. Все белое, открыты Царские Врата, и бабушка говорит: «Пасха!», — вот так мы попали. Дома все пустые, заходи куда хочешь, оставайся, ночуй.
Немцы шли вместе с нами. Миллионы беженцев шли с нами! Немцы привезли из России, и из Польши, отовсюду, очень много молодых людей — юношей и девушек. Все наши носили знаки «OST», это означало, что это те, которых немцы забрали насильно.
Меня тоже хотели забрать, но я числилась в театральном училище, так что не забрали, да меня бы и бабушка не отдала. Я была маленькая, тоненькая. Перед этим еще воспалением легких переболела, и у меня уже начинался туберкулез.
Лагеря
…Мы очутились под Австрией, там были тысячи, миллионы людей разных национальностей, всех нас, беженцев, сгоняли в один такой лагерь. Это моя биография, не жди от меня какого-то пафоса, что я шикарно где-то обзавелась и приобрела эту Германию, о которой вы сейчас знаете, мечтаете и говорите. Ее не было тогда – это были враги! И там враги, и впереди враги.
Голод был страшный! Все крестьяне позапирались, никого не пускали и никаких обменов не проводили. Мы голодали по несколько дней. Дай Бог здоровья тем балтийцам, латышам и литовцам, которые были приспособленнее или умнее нас. Они организовали такую группу, пошли к американцам, и сказали: «Мы беженцы, мы голодаем!».
И американцы привезли свои военные пакеты, и нам всем раздали. Это было спасение! Потом те же самые балтийцы вошли в контакт с американцами, с американским начальством, и те были поражены, увидев такое количество беженцев.
Я была со всеми в этом голодном замке, из этого замка нас всех распределили по лагерям, и я попала в такой лагерь, который назывался Майнлойз. Немцы смеялись — Майнлойз в переводе на русский значит «мои вши». Опять-таки, взяли его под покровительство американцы, и тогда появились такие комиссии, как УНРО, потом ИРО, это организованная союзниками – французами, англичанами и американцами — забота о миллионах беженцев.
Туберкулез
Потом приехал «Красный крест» и всех стал осматривать насчет всяких болезней. И у меня нашли туберкулез. Меня оттуда, из восточной части Баварии, отправили сюда в горы. Здесь, возле Оберсдорфа есть «Тифенбах», такой туберкулезный санаторий, я здесь провела три года, детонька. И чудом вот эти самые организации союзников нас всех стали отправлять в Америку, Канаду, Австралию, Южную Америку. По всему миру — мы! По всему миру!
Виктория Мондич
— Вы тогда в Америке оказались, да?
— Чудом, потому что Америка туберкулезных не брала, мне помогли совершенно невероятным образом. Помощь мне пришла от директрисы нашего лагеря «Майнлойза», куда приезжали наши из армии СМЕРШевцы и забирали всех насильно, всех уехавших из России. Это было очень трагично. В этих лагерях были казаки, которые целыми семьями, станицами уходили из России.
А в Тегеране договорились Сталин, Рузвельт и прочие, что союзники не будут препятствовать, а даже помогать выдаче советских граждан, и не просто так, а насильно. Мы все из Советского Союза должны были пройти комиссию на выезд обратно на Родину.
А что такое «на Родину» — мы все знали. Военнопленные отказывались, казаков выдавали насильно, они перерезали себе вены. Казачки с маленькими детьми бросались в реку, тонули, только чтобы не уехать туда. Почему? Потому что в советское время в казачьи станицы заходили карательные отряды и всех из домов выгоняли, и пулеметами стреляли. Всех – мужчин в первую очередь, женщин, детей, стариков. Казачьих станиц больше не существовало. Вот почему казаки ушли.
Та директриса помогла, лично просила американского консула и американского доктора, лично просила дать мне визу в Америку, вместе с бабушкой, это было очень трудно, потому что не пускали. Она почему-то ко мне воспылала симпатией после визита чекистов, которые:
Кто вы?
— Виктория Семенова.
— Откуда?
— Из Ростова-на-Дону.
-Так поедем на Родину?
— Не поедем.
— Как так?. Я говорю:
А я антикоммунистка! — они обалдели все! Наши все меняли фамилии, биографии, а я нет – из Ростова-на-Дону, донская казачка, то-то, то-то, так и так, не поеду.
Потом уже врачи, Америка, толстовский фонд… Приехали туда, работала на фабрике, там масса было русских наших. Там был актер художественного театра, который основал театр в Нью-Йорке по русским образцам, по Станиславскому и так далее. Я играла главные роли, вот тут началась вроде бы как нормальная жизнь, но очень трудная.
Семья
Встретила там своего суженого, замечательного человека, он в Советском Союзе никогда не был. Он карпаторос, но русский патриот, написал страшную книгу, которая называется «СМЕРШ». Его взяли в этот СМЕРШ, когда пришли на Карпаты, потому что он знал все местные языки, и им нужен был переводчик. СМЕРШ вылавливал всех нас, чтобы нас обратно вывозить. Потом он оттуда сбежал, перебежал границу в Баварии и здесь он был членом национально-трудового союза.
Мой жених, Михаил Дмитриевич, был из патриотической русской семьи, с Карпат. Там у них много было церквей. Он увидел меня с бабушкой в церкви, как раз в Чистый четверг, во время Великого поста. Очень интересный был сюжет: перед этим я репетировала.
Мы репетировали любимую пьесу этого самого режиссера, Сергея Николаевича Дубровского, пьесу Сомерсета Моэма, где девушка-рыбачка едет в большой город для того, чтобы там сделать карьеру, но карьера не удается, она должна заниматься очень грязным делом, становится проституткой, но потом возвращается обратно в эту деревню, а он не знает об этом, любит ее.
И вот я должна была играть эту героиню. И после нескольких репетиций он меня подзывает и говорит: «Вика, не обижайтесь, у Вас ничего не получается, мы с Вами еще поиграем, Вы будете во многих еще играть, но эта роль у Вас не получается». Это было в первый раз в жизни, что у меня не получалась роль. Я ему: «Сергей Николаевич, я постараюсь!». Я уж и так, и так – не выходит проститутка.
Ничего не поделаешь. Я в великом горе еду домой, захожу в церковь в Бруклине, недалеко от нашей квартирки, становлюсь рядом с бабушкой и громко плачу, а там, на другой стороне, стоит мой будущий муж, я его еще и не знала. Он смотрит, значит, на нас – Боже мой, девочка из России, с бабушкой, на чужбине, Великий Пост, плачет… Так он меня и заприметил.
— Это он настоял, чтобы венчаться, да?
— Да. Что значит настоял?! Это моя бабушка настояла! Я уже была подготовлена, я знала, что мы в Америку попали, благодаря молитвам бабушки перед иконой Тихвинской Божьей Матери, и эта иконка всегда со мной у меня была бумажная, она и сейчас у меня есть.
Я тогда вообще и не знала, что есть такая и такая Церковь, понятия не имела. В Бруклине, где я стояла, плакала, это была Американская Церковь. Мы понятия не имели, мы только в Америку приехали. Церкви мы не различали, а венчалась я в Зарубежной.
— То есть для Вас не было разницы?
— Пока не было, а потом мы узнали, что такая есть и такая. Мы, конечно, остались при Зарубежной.
Она ближе нам была, потому что они у нас по лагерям ездили, они переехали в Америку и там обосновались, там остался их центр. В Америке была зарубежная церковь, куда мы определились. Когда мне предложили приехать на работу американцы, после театра, после моих ролей и после моего венчания… жили мы там очень скромно, я работала на фабрике, получала 35 долларов в неделю, и на эти деньги мы с бабушкой жили.
Обвенчались мы с Мишей. Он очень тяжело работал на стройках, из блоков строили бунгало, очень тяжелая работа.
После успеха нашего театра Сергею Николаевичу предложили приехать в Германию. Здесь Америка строила радио «Свобода» и ему предложили стать художественным руководителем продукции. Его спросили: «Вот Вас, как мужской голос, мы имеем. Не можете нам посоветовать равный женский голос?»
Он сказал: «Да, я могу, вот Семенова». И для нас с мужем это было совершенно неожиданно, что мы получаем такое место здесь, на радио «Свобода», и это подходило, и радовало нас во всех отношениях. Во-первых, против коммунизма, детонька. Не против России – против коммунизма. И еще – не фабрика, не стройка!
— Вы были голосом радио «Свобода»?
— Абсолютно. Я первая выступила у микрофона при открытии радиостанции и сказала: «Говорит радио «Освобождение». Сначала это было «Освобождение», потом переменили через несколько лет на «Свободу». Там нам было правильно и хорошо, там я была редактором и автором многих программ, начала делать религиозные программы, у меня есть замечательные, и до сих пор у вас там нет таких по вашему телевидению.
Церковь — все в моей жизни
Церковь всегда была в моей жизни. Я еще маленькая была, дедушка и бабушка, они были верующие люди. Мама и отец обращались к деду и бабушке: «Не настраивайте Викторию, не делайте ее религиозной, у нас другая здесь страна, ей здесь жить». Дедушка говорил: «Григорий, иди в свою квартиру!».
С бабушкой я выехала, бабушка во всех условиях, в лагерях церковь искала. А в лагеря приезжали священники, у нас не было церкви, но священники приезжали, какой-то барак устанавливали, начиналась литургия, а я с нею. Потом даже в лагере Германии, перед Америкой, владыка архиепископ Иоанн Рижский к нам привез чудотворную икону — Тихвинскую Божью Матерь. Она красавица какая, огромной величины и вся покрыта червонным золотом с драгоценными камнями, изумрудами!
У нас в самом центре Мюнхена была музыкальная школа и низ, все два этажа, были свободны. Какая в войне музыкальная школа? Нам комендатура дала эту церковку на Сальватор плац. Если бы не было церкви, мы бы все разбрелись. Ведь многие столько пережили в Советском Союзе, что, как ни страшно это сказать, ничего не хотели слышать, знать о России. «Я женился на немке, у меня немецкая семья» — таких было немало.
— Как Церковь объединяет всех русских?
— Есть такие, которые себя неразрывно
связывают с Россией, которые очень много узнали здесь, за границей, по книгам, напечатанным и изданным еще первой эмиграцией. Мы здесь только узнали настоящую историю России, ведь в Советском Союзе ее не преподавали, или она была полностью искажена.
Я росла в России, я ничего там не знала, никого, никаких царей, никаких князей – этого ничего не было. У меня было такое представление, что существовало какое-то скопище до октябрьской революции и эта масса ждала революции.
***
Была сегодня в церкви? Видела наших, русских? Русские церковью живут, от воскресенья до воскресенья, они очень нелегко живут. Кто-то вышел замуж по объявлению. Но они не то ожидали. Думали, что тут все олигархи — автомобили, яхты. Это немцы, лысые, старые, которых немки не подобрали, они наших девочек выписывают. А наши девочки, рабыни – умные, красивые, с высшим образованием.
— Получается, что только свои, русские, их здесь поддерживают?
— Конечно! Это Германия! Он хочет, чтобы она дома была, она убирала, чтобы все вовремя, чтобы было все, как следует. У него своя идеология, он любит свою Германию. А они все спасаются в церкви, они все духовные дочери отца Николая. Стоят до выхода к нему в очереди на исповедь, и все. Они стоят как свечечки все, уперевшись в алтарь, напуганные и так далее… Не туда попали! Только церковь – самая отрада. И наши праздники, и общение с нами, сколько можно мы им помогаем.
Жили мы всегда только Россией! У нас самый большой русский патриот – владыка Марк, немец. Он всех гоняет этих молодых девчонок, приехавших из России, чтобы дети учили русский язык. У нас в церкви преподают закон Божий и русский язык. Я все сорок лет своего сестричества, помимо сестричества, украшения храма, облачения и всего, что нужно для богослужения, еще каждый год на русское Рождество делала детские спектакли, елки.
Чудо о Иверской
Юноша-чилиец, католик, ходил на учение, а потом и на работу всегда мимо русской православной церкви в Чили и слышал песнопения. Эта церковь была в доме, и он каждый день это слышал, а потом он зашел и священнику объявил, что хочет быть православным. А тот сказал: «Ты еще несовершеннолетний, родители тебе, наверное, не позволят. Когда будешь совершеннолетний, тогда…».
Это случилось! Он принял Православие и поехал на Афон, и там захотел купить икону, икону Иверскую. Ее купил, привез к себе домой, ходил в эту православную церковь, оттуда не выходил, совершенно сделался православным, стал изучать русский язык, и в один прекрасный день в его доме эта икона замироточила.
Одна Церковь
До Патриарха Алексия всё было очень негативно, очень негативно! Молились, молились и ждали того момента, когда рухнет коммунизм, и не верили, что он рухнет, проклятый. Потому что сила была страшная! Ничего не было похожего на то, что Россия станет опять Россией.
С Церковью у нас вообще не было никаких контактов. Ну какая Церковь, если Церковь поддерживает коммунистическую безбожную власть, которая подвергла геноциду весь русский народ и уничтожила все Православие? Сталин вернул во время войны священников из ссылки. Это же все фарс, это же все ложь! Братья и сестры! Нашел братьев и сестер — а потом вылавливали всех наших из России и привозили в концлагеря.
Где же это возвращение прежней России? Где оно? Это все, значит, надо было для победы? Мы все это наблюдали, мы все это ждали. Когда это произошло, это была великая радость, мы все это ждали. И сейчас мы рады, что нам возвращена Родина!
Читайте и смотрите также:
Единство верных: фильм митрополита Илариона (+ ВИДЕО)
Дмитрий Менделеев о фильме Единство верных
5 лет после воссоединения единства: идет нормальная жизнь