Что такое вера? По каким признакам можно узнать настоящего христианина, а не фарисея и лицемера? Как жить, чтобы быть счастливым? Предлагаем вашему вниманию отрывок из книги духовного писателя, философа и публициста Сергея Фуделя «Моим друзьям и детям».
Сергей Фудель
«Лучше поздно, чем никогда» — такое мое чувство при начале этих записей. Я слишком много видел, чтобы ничего не узнать. У меня большой долг перед моими детьми, и надо попытаться его начать отдавать. Есть у апостола одно особенное и, можно сказать, неожиданное указание: «Отцы, не раздражайте детей ваших, но воспитывайте их в… наставлении Господнем». Я не воспитывал, но раздражал, не передавал им «неисследимое богатство Христово», полученное мною от отцов.
Мне трудно писать не потому, что я не знаю, о чем писать, но потому, что не знаю, как писать. Я умею писать только суконным интеллигентским языком, на котором как выразить неизъяснимые и божественные вещи? Мои слова подобны тени смертной, а нужно писать о нетлении.
«О, Пасха велия и священнейшая, Христе! О, Мудросте, и Слове Божий, и Сило!» — вот что врывается в память и чем хочется заменить все свои нищие слова.
Слова, идущие от Слова или от Его служителей, благоухают своей первозданной простотой, они живые и живоносные — Дух дышит в их словесной плоти. Нет их, как райских плодов, в затемненной грехом душе, а иными, только лишь «богословствующими» словами как передать наставление Господне?
Доказать веру нельзя, можно только показать живым дыханием правды. Убедить можно только убедительностью своего личного счастья в ней, заразительностью своего божественного веселья веры. Только этим путем передается она, и для этой передачи рождаются слова духоносные. Поэтому-то так трудно «наставление Господне». Надо иметь «власть» для наставления, живую и горячую веру и — еще раз скажу — убедительность своего личного счастья в ней.
Всякая жизнь трудна и мучительна — хотя бы потому, что всякая жизнь кончается смертью.
Кто без тоски внимал из нас,
В ночи всемирного молчанья,
Глухого времени стенанья,
Пророчески-прощальный глас?
Поиски преодоления смертности жизни на путях веры есть самое вдохновляющее чувство, которое может испытывать человек, возлюбивший жизнь. Эти поиски не самоуверенные и не благодушные. Апостол учит: «Кто думает, что он знает что-нибудь, тот ничего еще не знает так, как должно знать». Тут не самоуверенное знание богослова, а скорбь, воздыхание и чаяние сердца. Тут не гордое отгораживание себя, как уже знающего, а жадное вслушивание в каждого, чтобы найти нечаянную радость и друга. И эти слова тютчевских стихов воспринимаются верующим сердцем почти как речитатив псалма. Общая ночь жизни — общая скорбь, и для верующего сердца тем большая, что он замечает, что другие не видят огней Воскресения.
Тот, в чьей душе не лежат драгоценным грузом воспоминания о пасхальных ночах, еще не знает, что такое христианство. Христианство — это пасхальная ночь человечества, стоящего у «врат Царства».
И в этот миг — сладчайший миг! —
Я на земле, согретой снова,
Читаю Огненное Слово
На белизне пасхальных книг.
В этой ночи — вся суть веры, все завершение христианства, пришедшего в ней после Голгофы, в ней — решающее утверждение Вечности. Но вот тут-то и начинается остановка. Не потеряли ли мы чувство Вечности? Нужна ли нам пасхальная ночь? Кажется иногда, что не нужна, кажется иногда, что мы ничего не хотим слышать, кроме изнуряющего хода своего тления.
У Исаака Сирина есть молитва для постоянного пользования: «Исполни, Господи, сердце мое жизни вечной». Мы же часто хотим быть бездумными мотыльками, порхающими два дня над травой, и притом это свое мотыльковое бездумье мы делаем своим убеждением, чем-то вроде религии. «Так легче жить», — говорим мы.
Вот, очевидно, почему промыслительно посланы человеку страдания в жизни. Когда они приходят, начинается серьезность. «Иных и страхом спасайте». Без них человек склонен окончательно потерять духовное зрение. Апостол Петр сказал совсем просто: «Страдающий плотию перестает грешить».
Мы приняли от отцов великую святыню веры в вечную жизнь человека, величайшее и неслыханное утверждение человека в вечном нетлении, — человека не платонического, а реального, с его телом и душой. И эту веру мы все время теряем.
«И сказал Господь: Симон, Симон! се, сатана просил, чтобы сеять вас как пшеницу; но Я молился о тебе, да не оскудеет вера твоя». Я всегда читаю это место с волнением, чувствуя, что это про всех нас.
Существует предание, что у апостола Петра, уже после Вознесения, глаза были всегда красны от слез, так как он каждую ночь под утро вставал, чтобы молиться и плакать, вспоминая свое отречение.
Осознаем ли мы, считающие себя верующими, свое оскудение веры? Мы ходим в Церковь и знаем Символ веры, но есть ли в нас вера? И знаем ли мы, что такое вера? Апостол сказал, что «вера есть… уверенность в невидимом», то есть духовном, мире. Весь предмет веры лежит в невидимой пока нами духовной области, в Царстве Божием, в государстве иных измерений и иных законов. Вот почему если нет духовности, то нет, по существу, и веры. Как это трудно! Воистину «блаженны не видевшие и уверовавшие».
И мы не только плохо верим в духовный мир и его не ищем, но нас пугает самый этот термин «духовный». «Ну, это для монахов, — скажем мы, — а мы и так проживем». «Благодать Божия призывает всех к такой (духовной) жизни, — говорит епископ Феофан Затворник, — и для всех она не только возможна, но и обязательна, потому что в ней существо христианства». Мы же даже не сумеем ответить, что, собственно, мы имеем в виду под понятием «духовный», — под тем понятием, которое нас или пугает, или смущает: благочестивую скуку при чтении некоторых, в прежнее время многочисленных, изданий «духовной литературы» или еще что-нибудь?
Я долго не знал, что значит точно и безусловно это выражение — «духовный мир» или «духовная жизнь». Я чувствовал ее в церквах как веяние нетленное и непостижимое, но я не знал, как ее определить. Наш ум вечно ищет определений, как хромой человек — костылей. Я помню, например, вечерний звон — не на картине Левитана, а в одном монастыре. Спускаешься по деревянным, чуть скрипучим ступенькам гостиницы. Подходишь к каменным воротам под колокольней. Солнце проложило в воротах золотую дорожку, и вот она, как живая, ведет тебя внутрь ограды. Смотришь на эту огненную стезю как на чудо и слышишь сердцем, что она ведет тебя в иной мир, в сокровенную жизнь с Богом.
В ирмосе Троичного канона поется: «Решительное очищение грехов, огнедухновенную приимите Духа рoсу, о чада светообразная церковная! Ныне от Сиона бо изыде закон — языкоогнеобразная Духа благодать».
И наконец, я прочел это место у апостола: «Вы не по плоти живете, а по духу, если только Дух Божий живет в вас».
Как все оказывается просто и страшно. «Жить по духу», то есть духовно, — это значит жить вместе со Святым Духом Божиим, жить так, чтобы в тебе пребывал Бог! В словах «если только» — переход к определению духовности. Духовный мир — это мир Духа Божия, и искание жизни духовной есть искание жизни в Нем. Вот как высок критерий понятия духовности: «Если только Дух Божий живет в вас», — действительное сопребывание Божие, а не формальная этикетка «духовного издания» или «духовного сословия». Тогда понятно, что истинная вера есть уверенность в невидимом духовном мире Духа Божия и уже осуществление жизни в нем.
Вера есть, по слову апостола, «осуществление ожидаемого». Полнота ожидаемого Царства в будущем, «в день оный», а сейчас, как говорит тот же апостол, «начаток Духа» (Рим. 8, 23), начало осуществления ожидаемого. Макарий Великий называл это «предвоскресением».
Только такая вера и есть, по существу, вера, — вера, «уверенная в невидимом», потому что уже «осуществляющая» частично, в меру сил каждого, будущую полноту жизни в Боге. Как она может быть не уверена, если она уже осуществляет будущую полноту духовности? Именно в «осуществлении» лежит причина «уверенности» и тем самым блаженства веры.
Обычно говорят с некоторой благосклонной улыбкой: «Блажен, кто верует, — тепло ему на свете». Это верно и в том небольшом смысле, который обычно имеется в виду, и бесконечно более верно во всем глубочайшем смысле жизни. Собственно, надо было бы сказать не «тепло», а «жарко». «Осуществление ожидаемого» — это вино бессмертия, которое начинает пить человек уже теперь на земле. Оно животворит, и радует, и обновляет ткань жизни, веселит предчувствием Вечности. Тут человеку дается сокровище, явно ощущаемое и сердцем, и умом, и телом. «Подобно Царство Небесное сокровищу, скрытому на поле, которое, найдя, человек утаил, и от радости о нем идет и продает все, что имеет, и покупает поле то». Величайшее человеческое счастье охватывает человека, получившего истинную веру, «осуществляющую» уже здесь, на земле, жизнь в Духе Божием.
Где у нас такая вера?
Без нее как непонятны и загадочны нам слова Господа о практических и неизбежных признаках веры! «Уверовавших же будут сопровождать… знамения… будут говорить новыми языками, будут брать змей… возложат руки на больных, и они будут здоровы» (Мк.16:17–18).
Оказывается, только одно требуется для того, чтобы исцелять больных: быть верующим, и, значит, с неумолимой логикой, если мы этих практических признаков не имеем и больных не исцеляем, мы не можем называться верующими — мы только «как бы верующие». Это факт непреложный, но вряд ли нами сознаваемый.
Поколение за поколением мы теряли веру, со спокойным благодушием держась за внешние признаки религиозного состояния. Или, что, пожалуй, даже лучше, отходили и от них. Лучше — по слову Божию: «Ты не холоден и не горяч; о если бы ты был холоден или горяч!». Всякое сохранение внешних признаков религиозности без внутреннего содержания есть состояние страшное и отвратительное. Это хорошо раскрыто в «Иудушке Головлеве», и эту книгу великой религиозной пользы следовало бы изучать во всех духовных школах. «Всякая внешность без внутренности ничтоже есть», — говорит Тихон Задонский. О внешних христианах конца XVIII века он сказал: «Вси таковии солгали Богу, и обетов своих не хранят, и вне Церкви святой находятся, хотя и в храмы ходят, и молятся, и Таин приобщаются, и храмы созидают, и украшают их, и прочие христианские знаки показуют».
«Показующие» одни «христианские знаки», и при этом даже «Таин причащающиеся», но не несущие при этом святой «внутренности», по слову Святителя (а не баптистского проповедника), «сильно на суде Христовом истязаны будут и более будут мучимы тамо, нежели турки и идолопоклонники» (Св. Тихон Задонский. Наставление христианское).
Почему же так страшно звучат эти слова и для нас, а не только для какого-нибудь Потемкина, или Юсупова, или иных современников Святителя? Да все потому же, что мы не имеем той веры, которая есть «осуществление» ожидаемого Духа Божия, потому что мы не живем в Духе и не ищем духовности, которая раскрывается и обновляется во внутреннем человеке, когда «внешний», по слову апостола, «тлеет». Настолько страшно звучит, что страшно и писать об этом, и я опять в нерешительности.
Но неудержимо хочется перед концом жизни подвести для себя какие-то итоги «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет». Кто-то сказал, что «жизнь — это есть совокупность сил, сопротивляющихся смерти». Всякий грех есть действие, ослабляющее это сопротивление, то есть нож в спину жизни, измена ей в пользу ее врага, измена чему-то драгоценнейшему и любимейшему. Вот почему, когда прожита жизнь греховная, жизнь полная измен Жизни, такая горечь в сердце и так жгут эти «горестные заметы».
Вот почему я дерзаю только на то, чтобы словами грешного писателя начать свои записи: «Те, кто достойней, Боже, Боже, да узрят Царствие Твое!»
Мы в поисках веры, как евреи в сорокалетнем странствии в пустыне, и кажется — мы так и не достигнем земли обетованной, а только с горы Нево увидим ее, увидим людей иного поколения, «хранящих таинство веры в чистой совести» (1 Тим.3:9).