Две прошедшие недели отвечала на смски, звонки от друзей и вопросы от коллег «как ты?» – «все нормально, я хорошо, мы давно этого ждали». Так исправно отвечала, что почти сама поверила.
В самом деле, человеку за восемьдесят, последние пару лет стремительное падение туда, где уже нет ничего, только темнота, последние полгода – угасание по дням, беспамятство, разум мерцает только в отдельные минуты.
– Мама, это кто к тебе пришел, узнаешь?
– Ты внучка. Ты – Марина? Нет, не Марина. Это Настя.
Примерно раз из трех она меня все же узнавала. Бабуля Маня.
***
Именно так, не бабушка Маша, уж тем более не «Света», как я называла мою вторую бабушку (какая, прости Господи, была бы из нее бабушка, светская блестящая дама, рафинированная и изысканная, но об этом в другой раз). Бабуля Маня из Донского.
Город Донской в Тульской области настолько мал и незначителен, что когда вводишь запрос в Яндекс, выпадает все что угодно. Князь Дмитрий Донской, пара монастырей, только не маленькая станция «Бобрик-Донской», поезда на которой все мое детство останавливались в четыре часа утра.
Дом бабули и дедули был ровно напротив станции, за линией гаражей. Двухэтажка, немного похожая на барак, с деревянной лестницей внутри, особым запахом этой самой лестницы, железнодорожной примесью.
И в этом ароматическом букете еще немножко щей. Скрипишь лестницей и знаешь, что сегодня на обед. А если правильно поныть, то суп есть не заставят, а дадут жареной картошечки. Внучка приехала, надо баловать.
Бабушка работала на гальваническом заводе. Знаете выражение «молоко за вредность»? Так это оттуда, три литра в бидончике. За эти три литра врач в реанимации уже в наши дни спрашивал, как так получилось, что организм настолько изношен? Почки, печень, всё.
В нефрореанимации лежали в основном с циррозами алкогольного характера, ну и наша бабушка. Молоком этим она очень гордилась, «место-то было хорошее, работать не то, чтобы легко, но место хорошее». Опять же молоко детям.
Дедушка – шахтер, потом рабочий. Простая семья, да не простая. Двоих детей выучили в вузах, выписывали 16 газет и журналов. Я помню очень отчетливо: дедушка, маленький, востренький, «в руках все горит», сворачивает козью ногу из табака в жестяной круглой банке и, развернув «литературку», сидит около подъезда на солнце.
Никто так не гордился моим дипломом, как она, дед не дожил. Второе поколение, «Настя-то в МГУ, как Сашка». Мой отец, парень из города Донского, после армии и военного училища поступил на истфак, специализировался по Югославии; то, что делала я, называлось красивым словом «советология». Все это было бесконечно далеко от города Донского.
Напротив дома – станция. По диагонали проход «в огород», на участки, которые давали рабочим с завода. Идти надо было мимо танцплощадки, где бедный мой дедушка вынужден был сопровождать меня на дискотеки, в шесть лет я очень уважала танцы под «Песняров».
На огороде мне разрешалось объедать любые ягоды и лежать в теньке с книжкой, меня, правда, очень баловали.
Если дойти до центра – единственный книжный магазин, каток и елка.
Город Донской
***
Я пишу в основном про себя, потому что я мало про нее знаю. Да, со всей своей советологией. Не было принято особо говорить, на расспросы она отвечала однообразно и скупо. Девять детей в семье, детство на линии фронта. Оккупация, потом месяцы в землянке на линии фронта, когда обстреливают и наши, и не наши.
Еще пару лет назад можно было бы пафосно написать «сегодня это невозможно представить», да только один из бабушкиных братьев сейчас в Донецке. Связи с ним у нас нет.
Жили сначала очень трудно, а потом просто трудно. Ведь двое детей, оба поехали учиться. Мама вспоминает про отца и его жизнь в общаге: стипендии он, конечно, не видал, как своих ушей, поэтому подработка дворником и грузчиком, а дальше родители старались прислать какую-то денежку, конечно, картошка, огурцы в трехлитровых банках и сало.
Сало бабушка солила лучше всех, стою на том и не могу иначе. Повторить ее рецепт, впрочем, не могу. Еще крутились «утопленники», особые рогалики, которые не черствели долго, очень долго. Перекладывались газетами и полотенцами, лежали в рюкзаке круглыми засахаренными боками, один к одному.
Город Донской
***
Под предлогом рождения у меня ребенка мы смогли ее оторвать от Донского. После смерти дедушки там, в общем, ничего и не было. Две пустые комнаты, сервант, сервиз «Мадонна» мне на свадьбу.
Его вручили на работе, когда она выходила на пенсию, страшно им гордилась, «для Настеньки». Руки не доходили забрать, куда ее, «Мадонну» эту, по съемным квартирам таскать. Собрание сочинений Дюма, приемник, хрусталики от люстры, папина коллекция спичечных коробков. Ходила уже медленно, из комнаты в комнату топталась, без особой цели.
Тетя рассказывает, приехали они с сыном к ней, она отошла, возвращается – братец мой сидит в большой комнате, а бабушка вокруг суетится и подает. Тетя возмутилась страшно, ты что, говорит, себе позволяешь, ты как это расселся? А брат, который в жизни в таком барстве замечен не был, тихо говорит, мам, да ее невозможно уговорить, посадила вот и бегает вокруг. Счастлива.
Так вот она поселилась у нас. Более всего была обеспокоена тем, чтобы никого не стеснить, не побеспокоить. Она, конечно, расцвела, потому что была Уля, Улечка, Ульяна. Ты, Настя, меня прости, говорила бабушка, но ты такой умной в детстве не была.
Ульяна крутила бабушкой как хотела, получала любые лакомства (ругалась я очень), любые игры и разговоры. И потом читала ей газеты, и последние годы говорила громко, очень громко, чтобы она слышала, и плакала два часа, когда бабушка умерла, не останавливаясь.
«Они встретятся с дедушкой Саней (мой папа умер раньше бабушки)? А она найдет там своего мужа? Мама, ты можешь взять одеяло, чтобы ей было не холодно? А где сейчас ее душа?»
***
Пару лет назад к нам заехал знакомый священник, она уже сильно не выходила никуда. Давайте, говорит, я причащу. Бабушка смутилась. Я, говорит, конечно, православная и крещеная, да только не «исповедалась» никогда и не умею я, и что сказать не знаю. Отец Даниил засмеялся, зная бабушкину жизнь, ох, Марь Васильна, говорит, таких как вы и не исповедуешь толком, какие у вас грехи.
Кстати, вот еще: люди, жившие тяжело, часто негодуют на чужую легкую жизнь. Дескать, уж мы-то в поле рожали, по 12 часов в сутки работали и не ныли, где вам. Бабушка же только восхищалась очередной детской пижамкой.
Настя, говорит, сколько же у вас всего. У нас ничего не было никогда, а сколько же всего у вас, у детей. Как ты много работаешь. Как много работает Сережа. Какие вы молодцы. Какие вы молодцы.
Не могу избавиться от привычки гладить майки Ульяне. Бабушка гладила все, вплоть до носков, я не могла ее остановить и вырвать утюг тоже не могла: будет колоться мятое-то, я быстро, погоди, да лягу, доглажу и лягу.
Лежать не любила, скучно.
***
Вертится и вертится название фильма Альмодовара «Все о моей матери». Глупости, конечно, ничего общего с бурной событиями лентой испанского режиссера. Да и не «всё о ней», куда там, даже не то немногое, что она рассказывала о себе.
В последние полгода она не всегда помнила, как зовут ее дочь, мало вставала и плохо ходила. Однажды нашла ее с бумажкой в руке: на ней были написаны имена «Уля и Тася», но это ей было без нужды. В самом беспамятстве она все старалась встать с кровати «девочек нужно укрыть», «пойду проверю Тасю», «Улю укачаю». Она боялась забыть, как их зовут, поэтому и записала себе.
Раба Божья Мария, 13 февраля 2015 года.