“Юрий Николаевич, хотим вас поздравить, вам выпала великая честь написать сценарий о Серафиме Саровском.” О том, почему сценарист, который так хотел стать священником, отказывается от подобных предложений.
Юрий Арабов – один из самых известных сценаристов современного российского кино, по его сценариям снят «Фауст» — обладатель главного приза Венецианского кинофестиваля, фильмы «Чудо» — о Зоином стоянии, «Орда» — о митрополите Алексии Московском, нашумевшие «Молох», «Телец» и «Солнце». В начале 2017 года Арабов получил «Нику» и «Золотого орла» за сценарий фильма «Монах и бес», к которому в Церкви — неоднозначное отношение. Недавно в киноклубе Российского православного университета состоялся показ этого фильма. На вопросы зрителей ответил сам Юрий Николаевич.
О том, как в детстве хотел стать священником
Я раньше (в юности) думал о том, не стать ли мне священником, – и долго мучился этим вопросом. Когда я кончил школу – это был 1972 год – я подумал: все, время настало! Я сам из семьи репрессированных в годы правления Сталина, и я только сейчас понял, под каким страхом жила моя мама. Тогда я это понял не сознательно, а инстинктивно – понял, что если я сейчас брошу вызов советскому обществу, пионерии, комсомолу, пойду в священники, то это будет для мамы абсолютный удар. Я потихоньку мысль эту оставил и, наверное, не жалею, что не стал священником. Но, тем не менее, я время от времени мучаюсь всем этими вопросами, а прав ли я в своем выборе? И как-то в городе Бари я поведал на исповеди настоятелю о своих мучениях, и он ответил:
— Что вы мучаетесь? Отдавайте десятину Церкви.
— Как это? Из гонораров что ли?
— Да нет. Во славу Божию пишите, и это будет «ваша десятина».
И знаете, он снял этот конфликт для меня!
Как появился «Монах и бес»?
Прежде всего, режиссер Николай Досталь попросил меня написать сценарий о «монахе и черта», что-то вроде нашего с Сокуровым «Фауста», но «для народа». Я стал думать, как эту идею претворить в жизнь, что мы еще не сказали в «Фаусте»?
И кое-что вспомнил. В моей памяти отпечаталась одна житийная история, фольклорного характера. О том, как старец молился вечером, а к нему в келью влетел чёрт, поскользнулся и упал в чан со святой водой. И закричал:
— Спаси меня, отче! Тону!
А старец ответил:
— Ты сам себя спасешь.
— Это как?!
— А славь Бога! Может, Он тебя спасет.
— Как это? Я не умею!
— Ну, говори: «Господи, помилуй», «Господи помилуй».
И чёрт, сначала косноязычно, шепотом, вполсилы, а потом все громче стал твердить: «Господи, помилуй!», превратился в ангела и улетел.
Это похоже на анекдот, глубокий и емкий, как большинство фольклорных сюжетов. Я подумал: вот что нам нужно! Мы сделаем историю о том, как чёрт искушает святого, но в результате этого ангелом не становится, а становится человеком. Когда это было придумано, написать сценарий не составляло труда. Естественно, в эстетике я ориентировался на Лескова и Гоголя. И написал попытку жанра, которого вообще нет в нашем кино: религиозной комедии с драматическим исходом.
Материал сразу лег на душу Николаю Николаевичу (Н.Н. Досталь, режиссер – ред.). А потом начались мытарства. Не только душа мытарится после смерти, но и любой сценарий мытарится, как и душа: никому не нужен ваш сценарий, ни частным, ни государственным деньгам, никаким продюсерам…. И мы пошли по кругам если не ада, то чистилища, но я уже 40 лет своей профессиональной деятельности хожу по этим кругам, так что мне почти безразличны подобные мытарства…. В общем, если бы не помощь Церкви, этого проекта не было.
О спорах вокруг покаявшегося беса в фильме
Ряд иерархов поддержали наш фильм, другие говорили, что я сильно «загнул»: ты что ли, как Булгаков, хочешь, как в «Мастере и Маргарите» — положительного беса продвинуть?… Но я отбивался тем, что написал сказку – а Досталь ее снял – в сказке возможны разного рода трансформации. И потом если Господь есть любовь, то если Он всемогущ, то даже бесы, видимо, могут выполнять какую-то провиденциальную роль. Во всяком случае «Мастера и Маргариту» я воспринимаю именно так. Часть иерархов боится, что в романе Воланд положительный, но я так не считаю. Он – судья и палач, то есть, с ним связаны глумление и насилие. Он судит и рядит… Идея о том, что даже князь тьмы в конечном счете исполняют волю Божью – это вопрос крайне глубокий и неоднозначный в богословском смысле. Для ортодоксального сознания сие «слишком смело», но для художественного…. Именно с такими противоречивыми вещами культура и работает. Она, прежде всего, ставит «неподъемные» вопросы. А человечество (в целом) на них отвечает своей историей.
Как мне кажется, мысль о том, что Бог сильнее чёрта, не погубит души зрителей… Это для меня значительно важнее: что Бог победит в этом мире, который разорван, чрезвычайно жесток, пошл, негуманен. И я надеюсь, есть не то что Божий план, но милость Божия и благость Божия, которая умнее «наших принципов», нашей начитанности, и умнее чёрта.
О страхе писать сценарии о бесах
Страшно ли мне писать такие сценарии? Мне жить страшно. Я в окно выглядываю – страшно: опять все раскопали в Москве…. Вот где ужас! А писать, знаете, не столько страшно, сколько приятно Особенно, когда что-то получается. Я прохожу какой-то свой личный путь, и, как мне кажется, это – самое главное. Читатель и зритель может это не понять и «не разделить», но для меня, по большому счету, это неважно. Отними у меня творчество – и что останется? Любовь к ближнему. (если она есть). Для меня через любовь к ближнему познается любовь к Богу. Но без писания – я не выражу этой любви или выражу недостаточно…. Конечно, лучше дать денег взаймы и сказать ласковое слово. Ближнему это важнее. Я его понимаю, но и он должен понять меня. Без собственного творчества я буду, скорее всего, проклинать его (из-за чувства неудовлетворенности) и деньги, чтобы давать взаймы, быстро кончатся.
О русском желании страдать и взаимопомощи
Христианская любовь для меня, прежде всего, — во взаимопомощи. В уважении друг к другу, в уважении к чужим взглядам, в видении в незнакомом человеке образа Божьего. . Я знаю, есть «истовые христиане», которые говорят: «Мы людей не любим, мы Бога любим». Для меня это абсолютно неприемлемо. Помогите кому-нибудь делом, – вот это самый «низкий» уровень любви и самый верный! …
Вообще это очень старый русский комплекс – страдания за весь мир. У тебя в доме неприбрано, сам ты пьешь и грешишь, но зато страдаешь за то, что происходит на Ближнем Востоке…. Смешно, конечно, звучит. Но, по большому счету, мне это понятно и симпатично. В этом смысле, я наверное русский до мозга костей…. Эмоционально и психологически. Хотя разумом знаю,- не надо на себя брать слишком много.
Не виноваты мы в грехах Ивана Ивановича, не виноваты мы в грехах Петра Петровича! Растите детей, любите семью, давайте нищим копеечку, отдавайте себя людям, и к вам это все вернется. «Любовь, которую ты отдаешь, равна любви, которую ты получаешь»,- спели в прошлом веке одни британские поэты, аккомпанируя себе на электрогитарах. Но не ждите благодарности от тех людей, которым вы что-то дали – нет, они будут неблагодарны. Дети будут неблагодарны, муж изменит с куртизанкой, потом раскается — это все общие места, это неинтересно… Но к вам эта любовь все равно вернется — вы обязательно получите помощь из неизвестного вам источника.
Этот «низший» уровень любви – взаимопомощь – для меня сейчас, пожалуй, наиболее действенный и наименее демагогичный. Мне кажется, не надо брать на себя прерогативу Иисуса Христа – страдать за весь мир,- надо быть проще, доступнее, действеннее. И мне кажется, что в малом мы можем Богу уподобиться, а не в несении креста… Хотя он, крест, итак всегда с нами. Тем более, в России всегда найдутся добрые люди, которые крест поднесут и гвоздями проткнут тебе запястья. И еще скажут: мы же пожертвовали на вас гвозди, а они нам сами были нужны!… Для дачи. Жить в России – одно удовольствие.
О симпатии к страстному атеизму
Мне кажется, что сегодняшняя мировая культура заострена на отсечение всякого мистического плана в самой себе – это ее магистральная линия. Этакий хай-вэй, по которому несутся респектабельные машины толерантности. Бог на экране и Бог в жизни изгоняется равнодушием к тому, что «нельзя пощупать» и рационализировать. И в этой конкретной культурной ситуации даже «веселый чёрт» на экране свидетельствует о каком-то «другом» мире, от которого современный человек пытается обособиться. Как это не кощунственно звучит…. Скажу более, страстный атеизм для меня симпатичен.. Потому что я знаю, русский страстный атеист – это свой человек: мы говорим с ним на одном языке, об одном и том же. И предмет разговора для нас один и крайне важен . Кроме того, я видел несколько раз в жизни, как страстный атеизм превращается вдруг в горячую веру.
А бесстрастность, равнодушие к философско-религиозным – вот это весьма скучная вещь. Кастрация культуры как таковой. И я в этом вижу главную опасность. А что касается панибратства с чёртом, то любой сайт или журнал с гороскопом делает для этого больше, чем наша с Досталем скромная картина, поверьте мне!…
О «прогнившем Западе» и о том, без чего искусство скучно
Как мне представляется, мы все-таки работали в парадигме русской культуры. Культура есть артикуляция связей – не больше и не меньше – связей между человеком и человеком, между государством и человеком, между человеком и природой, между человеком и Богом. Последнее – одна из главных тем русской литературы. Читаете ли вы Достоевского, Толстого, Гоголя, Лермонтова, это для них главная тема. Без этой темы русской литературы нет как феномена.
Говорят, что только таких «отщепенцев», вроде нас, волнует тема связи человека с Богом, а вот прогрессивный Запад это совсем не трогает. Не точно. На Западе до сих пор существует мощная теологическая мысль, только она не распиарена, она находится в своеобразных катакомбах, но создаются произведения – в частности, в кино – достаточно глубокие в религиозном смысле. Там и есть эта артикуляция,- современное понимание взаимоотношений человека и Бога Чаще всего, это тема «богооставленности», «молчания» неба. Это, например, ирландский фильм «Голгофа» или «Меланхолия» Ларса фон Триера. Но как знать…. Может быть, цели Бога по отношению к человеку изменились. Может быть, оттого не происходит Страшный суд, что божий замысел неожиданно скорректирован… Это не моя мысль,- о корректировании Божьей воли. Это мысль Карла Юнга, который считал, что Ветхозаветный Яхве точно также познает свое творение (природу и человека), как мы познаем Бога. И меняется вместе со своим познанием (и удивлением от этого). С богословской точки зрения эту мысль трудно комментировать. Но в художественном своем качестве она чрезвычайна глубока…
О «Фаусте» и очереди «на прием к чёрту»
Снимаете ли вы экранизацию «Фауста» или пишете современное произведение, вы должны ориентироваться на эхо современности. Раньше, когда христианство было значительно моложе – настолько, что позволяло себе разного рода неприятные эксцессы вроде сжигания «еретиков» – чёрту было выгодно гоняться за нашими душами. Сейчас же, в современной жизни мы видим длинную очередь людей, стоящих к чёрту на прием, для того, чтоб он их искусил их и что-то дал… Мы об этом с Александром Николаевичем сделали «Фауста» — об искушении человеком чёрта, абсолютно перевернутая концепция. Мы сделали фильм о том, что человек зашел настолько далеко в своем тщеславии, гордыне и зле, что чёрт никакой и не нужен… Человеку не нужна санкция на зло. Точнее, он сам теперь дает такую санкцию с высоты своего знания об окружающем мире.
О радости жизни и культурной экспансии России
Христос говорил нам: «Радуйтесь!», и вот мы должны быть радостными. Мы, художники, для которых небезразлична культурная традиция, часто находимся в оборонительной позиции, причем бьют со всех сторон. С секулярной стороны кричат: ну что влезаешь со своими чудесами? Этот же мракобесие! А от «своих» получаешь еще больнее: «Бесы не могут покаяться!» Ну, не могут… и дальше что? То что вы так громко кричите, как раз и показывает невозможность смирения не только со стороны беса, но и человека.
Мы – наследники русской культуры, которая имеет общемировое значение. Она, по сути, весьма абстрактна и при этом,- очень эмоциональна. Этакая страстная исповедь человека, который никак не найдет своего места в окружающем мире. Например, по книгам Диккенса легко вычленить парадигму, как «надо жить». Надо жить добродетельно, «возделывать свой сад», как написал Вольтер. Но по русским книгам, например, Достоевского, вы никогда не поймете, как «надо жить». Вы поймете одно,- как «жить не надо». Никогда и не при каких случаях. Мне эта позиция ближе.
Я вообще считаю, что русская традиция вполне экспансионистская. Благодаря своей относительной уникальности. Подражание французской литературе во времена Пушкина привела нас к неожиданному результату: из дилеммы «миру ли провалиться или мне сегодня чаю не пить», мы выбираем последнее,- мне сегодня чаю пить, а мир пусть катится ко всем чертям! …
Этот эгоцентризм, конечно же, очень вреден в практическом смысле, но в художественном, скорее, полезен, потому что предполагает ситуацию «только я и Бог». Гипертрофированное «русское эго» выводит нас на драматический диалог с Создателем, конечно же, с печальным исходом для нас… Но эта русская обреченность очень заразительна. Она – созвучна душе любого подростка. А мы, по большому счету, и есть подростки, которые отказываемся оттого, чтобы расти, чтобы стать холодными, мудрыми и старыми.
Я против территориальной экспансии, для меня это абсолютно чуждо. А вот культурная экспансия России может быть при сохранении архетипа, которому посвящен наш разговор. Правда, как выразился Гоголь «пользы от подобных сюжетов никакой. Ни Отечеству, ни юношеству…» Соглашусь. Утилитарная польза равна нулю. Потому и говорят, что светское искусство не должно ставить религиозные вопросы. А почему? А что оно вообще должно «ставить»? Разумные коммунальные тарифы?… Эйзенштейн в свое время обещал экранизировать «Капитал» Маркса. Но почему-то этого не сделал. Думаю, что скучно ему стало и грустно….
О миссионерстве Тарковского
Я у покойного Кайдановского (Александр Кайдановский, актер – ред.) однажды спросил:
— Как ты Сталкера играл? Какие тебе Тарковский задачи ставил?
— Никаких. Приходишь на съемочную площадку, спрашиваешь: «Что мы играем?». Он говорит: «Ну, вот читай Евангелие» — и всё, уходит, ставит кадр и прочее.
Я не знаю, насколько это справедливый подход, но он характерный. Тарковский, безусловно, был миссионером. Можно спорить, каким именно миссионером. Но это был человек, который пытался над пропастью безбожия проложить свой мост. Из собственных костей. Из собственного здоровья и благополучия. Раздутое «эго» и самоотречение естественным образом уживались в одном человеке, имя которому А.А. Тарковский. А сейчас я не вижу подобного уровня людей. Есть люди замечательные в смысле «эго», а с самоотречением труднее… Для этого нужна идея, в которую фанатически веруешь. Но такой идеи не предполагает коньюктура — ни художественная, ни политическая….
Александр Кайдановский в фильме «Сталкер»
О фильме «Чудо» и крещении режиссера
Когда мы снимали «Чудо», режиссер, Александр Прошкин, покрестился. Я подумал: как странно! Например, «Литературная газета» обвинила мой роман, легший в основу фильма, в глубокой безграмотности, непросвещенности, и вообще, в идиотичности автора, который «загубил» русское кино…. А режиссер, его экранизировавший, крестился…. Так что, в принципе, идиоты вроде меня , могут наставлять людей на путь истинный. Или, наоборот, неистинный, как горячо веруют атеисты.
О величайшем искушении в жизни и вере в Бога
Игумен в «Монахе и бесе» – идеальный персонаж, который принимает людей, имеющих проблемы. Это противоречит моему опыту… Потому что я в 1984 году дрался с одним известным игуменом, который полез на меня с кулаками. А я приехал, чтобы помочь восстанавливать монастырь. Это, конечно, меня не оправдывает – я поехал легкомысленно, без благословения, без молитвы, но, тем не менее, помыслы мои были высоки хотя бы тем, что за свою работу я не требовал денег. Игумен, по-видимому, обиделся именно из-за этого и хотел меня побить, но я не дам себя бить никому. Если бы у меня не было юмористического настроя (по жизни), это стало бы величайшим искушением в моей жизни. Я приехал в Москву, хохоча и недоумевая, как такое могло случиться. Рассказал об этом Заманскому (Владимир Заманский, актер – ред.), а тот говорит: «Успокойся. Он до этого переломал ребра старцу».
Через год, по-моему, после этого этого замечательного события Патриарх Алексий разжаловал моего героя и «закатал» куда-то далеко. И уже в наше время имя боксера от веры (и не только от нее) всплыло в одной очень популярной книге в качестве «положительного примера», которые дает нам Бог в назидание… Для меня же назиданием было одно — держаться подальше от подобных персонажей.
Слава Богу, в этой жизни я сталкивался не только с дракой с высоким саном, я сталкивался еще и с чудом. В полном смысле этого слова. Поэтому для меня не существует вопроса – есть Бог или нет. Я — человек многогрешный, но сомнений в существовании Бога у меня никогда не было. Это, кстати, разочаровывает во мне многих исповедников. Когда они слышат от меня на исповеди твердую уверенность в существовании Бога, они сразу теряют ко мне интерес и отпускают грехи с разочарованием, — он, видите ли, не сомневается… Тогда, вообще, что он делает в церкви?!…
О «православности» на экране
Мне часто звонят продюсеры, считая меня «проводником духовности», и сообщают:
— Юрий Николаевич, хотим вас поздравить, вам выпала великая честь написать сценарий о Серафиме Саровском.
— Надеюсь, за бесплатно?
— Почти. Для вас мы сделаем исключение.
Я говорю:
— Спасибо. Но я занят.
— Чем? — спрашивают они.
— Ничем. Сижу и смотрю на улицу.
И это — истинная правда.
— Ну как же… Это же святой Серафим!… Как можно смотреть на улицу, когда вам предлагают подобную работу?
— Какая же это работа? — отвечаю я, — Смотреть на улицу без отвращения (развороченную вечным ремонтом) — вот это работа. А то что предлагаете вы… Это что-то другое. Я ведь работаю с конфликтом. Я могу лишь написать, как становятся Серафимом, но не саму святость. Путь героя, но не его конечное состояние.
На этом разговор кончается. И ничто уже не отрывает меня от лицезрения канав, которые копают добрые рабочие из ближнего зарубежья.
И вот у нас идут косяками все эти «князья Владимиры» – «святые» герои с плохим гримом, на который потрачены большие деньги. Говорят, что это православие и есть. Спасибо. Это не про меня. Я – из другого кино и из другого понимания религиозного сюжета.
О режиссере Н.Достале и о своей «звездности»
Николай Николаевич Досталь – замечательный человек. Он три с половиной года отказывался от другой работы, сидел в долгах, ждал этого проекта («Монаха и беса» — ред.). Для меня это наиболее важный момент — то, что человек так верен работе. То, что произошло с картиной на национальных премиях, когда все призы отошли ко мне, для режиссера — великое искушение. Потому что несправедливо — если оценивают сценарий, то это значит, постановщик постарался его снять…. А я все забрал – у меня целая корзина этих призов! У человека, который смотрит на улицу. И, в общем, я хочу выразить ему свое сочувствие и свою любовь! Будем надеяться, что за следующую картину, к которой я напишу сценарий (кто бы ее не снял) я не получу ни шиша.
Ведь я, по сути, никто. Хоть и «звезда» для кого-то. Но это на меня никак не влияет.
Подготовила Валерия Михайлова, по итогам открытого кинопоказа и обсуждения фильма «Монах и бес» на факультете психологии РПУ в Москве