После вечерней службы, когда сестры расходятся по кельям, а ей надо доделать кое-какие бумажные дела и разослать письма, она может включить программу Skype и выйти на связь с психологом. По словам сестры N, полгода общения со специалистом принесли большую пользу ее духовной жизни. Своих денег у нее нет, но для такого случая ей жертвует подруга из мирской жизни. Признается, что ей повезло: инокиня живет в относительно небольшом городском монастыре, и ее послушание – канцелярия.
Почему монахине не хватает духовника
– А что, духовника не хватает? Зачем тебе психолог?
– Затем же, зачем и всем. У меня есть проблемы, которые мешают мне жить и развиваться.
– А исповедь?
– А при чем тут исповедь? Покаянием врачуются грехи и страсти, а я речь веду о другом. О навязчивом поведении, например. Почему я постоянно ем, будучи сытой? Почему настолько зависима от того, как выгляжу в глазах других, что до слез обижаюсь на любую, даже справедливую критику?
– Может, это просто чревоугодие и гордость?
– Одно другому совершенно не мешает. Просто я никогда не избавлюсь от чревоугодия, болезни духовной, если не решу проблему более примитивную – нарушение пищевого поведения. Иначе я так и буду всю жизнь приходить на исповеди и повторять, как попугай: «Я опять за ужином съела две порции картошки вместо одной; я опять съела все конфеты и все печенье в канцелярии; я опять лазила за хлебом в течение дня, что уже граничит с воровством».
Я читала у кого-то из современных психологов, что проблемы надо решать по мере возрастания. Ты не можешь вырасти духовно, если не поправишь что-то в сфере душевной, то есть психологической.
– Как в твоей жизни появился психолог?
– Когда меня направили на послушание в канцелярию, где есть компьютер с интернетом, я как-то написала подруге письмо с просьбой о молитве – у меня были серьезные проблемы в душе, все время плакала. Она ненавязчиво стала выяснять, что за проблемы – и в какой-то момент посоветовала обратиться к психологу.
Сначала я стала доказывать, что это просто я такая грешница – вот как ты спросила. А подруга неожиданно жестко ответила, что я навсегда таковой и останусь, если не найду этому причину, а буду продолжать все эти православные заговоры про бесов, мешающих спасению.
– А они не мешают?
– Мешают. Но Бог не создавал меня грешницей. И ревой-коровой не создавал. Да, я повреждена первородным грехом, как и все люди, но бес цепляется за уже возникшую У МЕНЯ ЛИЧНО проблему. Иначе мы должны предположить, что Крещение – это чисто формальный акт.
От меня же бесы должны отскакивать, как мячики – я ведь крестилась, отреклась от диавола, сочеталась Христу. А они не отскакивают. Потому что в момент выхода из крещальной купели от грехов-то я очистилась, а психологическая проблема никуда не уходила.
В общем, мне пришлось задуматься, откуда все это во мне – проводить археологические раскопки эпидермиса собственной души с помощью специально обученного человека. Обычно психолог работает как раз с этим верхним слоем. Но само ядро души – это уже объект совместной работы монаха с духовником. А с чем-то монах остается вообще один на один.
– Как с тобой работает психолог?
– По-разному. Вспоминаем. Обсуждаем. Есть физиологические практики: глубоко дышу, закрываю глаза и пытаюсь визуализировать и вербализировать невысказанные ранее ощущения. Они обычно всплывают в смутных, едва различимых образах.
Сегодня у меня качественно иные слезы
– Есть положительные результаты?
– Мне сложно оценить, я же со стороны себя не вижу. Одно знаю точно: я стала значительно меньше капризничать и плакать по внешним причинам, зато гораздо серьезнее отношусь к исповеди. И вот на исповеди уже плачу, стала глубже понимать суть таинства Покаяния. Я плачу о страстях, которые не могу преодолеть, или о серьезных грехах: обидела кого-то, перед кем по объективным причинам сложно извиниться.
Например, с детства я была очень обижена на одну родственницу, как мне казалось, совершенно справедливо. Дело в том, что у нас дома был запрет на телесные наказания. Тетушка – назовем ее тетушка Полина, чтобы были ассоциации с Томом Сойером – как-то разозлилась на мои выходки и отходила меня ремнем. Даже не ремнем, а поясом от халата. Было не больно, но ужасно обидно. Родители потом перестали меня с ней оставлять.
Но, поговорив с психологом, я вспомнила, что совершенно целенаправленно тетю Полину злила. Она мне долго грозила, что «всыпет», и мне было ужасно интересно: как это – «всыпет»? Я знала от сверстников, что родители иногда бьют, и мне это казалось дикостью. А тут – тетя Полина предлагает мне эту дикость показать.
То есть я намеренно провоцировала тетю. И это не о том, что я «сама виновата, дура». Тете нет никакого оправдания, но я очень хорошо и по-взрослому поняла: сознательная провокация – это некрасиво, опасно и вредно. Оказывается, и в детстве я уже занималась манипуляциями, использовала людей для собственных интересов.
– Почему ты думаешь, что это не продолжение твоих капризов и не элементарный невроз, а именно духовный рост?
– Потому что неврозу тут не с чего быть – все открыто, как на ладони, и вины никакой я не чувствую – только ответственность. Невроз был как раз раньше, когда причины слез забивались куда-то, в итоге я считала себя виноватой непонятно в чем, но отвечать за это не могла, потому что не знала, за что отвечать.
Сегодня у меня качественно иные слезы. Я не обвиняю других, не ропщу на Бога, а главное – не занимаюсь самобичеванием, которое у нас иногда ошибочно принимают за покаяние.
А ведь на самом деле ничего менее продуктивного для духовной жизни, чем псевдоправославная мантра «я хуже всех», не существует. Она не дает направления к выходу.
Фото: Александр Бурый
Матушка в психологов не верит
– У тебя канцелярия – основное послушание?
– Нет, я там только три-четыре дня в неделю. Вообще я в трапезной обычно. Это не сложно: сестер человек семнадцать, вместе с послушницами; трудников и паломников обычно примерно столько же. В большинстве своем – это несчастные, сами нуждающиеся в помощи, в том числе и психолога, люди.
Известных святынь у нас нет – чтимый список иконы Божией Матери «Державная» и частица мощей одного из новомучеников. К нам приходят в основном, когда некуда податься. Заглянул на днях такой трудник – мужичок пьяненький. Ну понятно все, жена за дверь выставила. «Хочу, – говорит, – потрудиться во славу Божью!» Ну ладно, бери метлу и лопату и трудись во дворе. На опохмел не дадим.
Или приехали из села мама с дочкой помолиться. День молятся, два молятся, неделю… А потом их удается разговорить, и выясняется, что папочка мамочке все ребра пересчитал. Она поохала пару дней и отправилась молиться о семейном благополучии. И дочурку с собой прихватила, пока папаша ее не покалечил.
Еще через неделю он начинает ей названивать на мобильник, просить прощения, обещать золотые горы и кодирование от пьянства, и она, окрыленная, мчится домой, приговаривая: «Молитва помогла!»
Хотя по мне – так никакая молитва тут ни при чем, просто там созависимость. Через месяц опять приедет в синяках. Уже даже матушка сказала, что ей надо с этим недоразумением в брюках разводиться и бежать подальше. Вообще-то – угроза жизни и отказ от лечения алкоголизма – вполне каноническая по современным правилам причина для развода.
Матушка хочет для таких несчастных приют открыть, но денег пока нет, и в ближайшее время не будет. Вот где нужны будут психологи! Только она в них особо не верит.
– А как же ты?
– А она не знает.
– Это как? Ты от игуменьи скрываешь такие вещи? А откровение помыслов?
– У нас нет такой практики, и, кстати, я из своего небольшого опыта никому не советую монастырь, в котором она есть. Откровение помыслов до революции-то не везде применялось, а сейчас, когда мы во многом занимаемся реконструкцией монашества, это может быть просто опасно.
Одно дело, когда сестры приходят к умудренной опытом старице, ради советов которой, может, и монастырь этот выбрали. И совсем другое – когда обитель возникла на приходе, существует двадцать лет, игуменье – пятьдесят, и она бывшая мирянка-староста. Или прислали из другого монастыря – то есть она пытается создавать свой быт, не учитывающий то, как сестры жили до нее.
При этом она не обязана хранить тайну исповеди, на ней огромная ответственность, у нее нервы на пределе, ее духовник – старец, до которого она добирается хорошо, если раз в два месяца. Ей и так страшно тяжело. Взваливать на нее свое тайноядение или обиду на сестру, косо взглянувшую на другую сестру – это просто подводить ее к духовным проблемам.
Наша матушка это и сама понимает, и всем, начиная с послушниц, говорит: «Вы можете прийти ко мне за советом, я, если увижу у вас какие-то конкретные проблемы, могу позвать вас для беседы – но в обязательном порядке лезть к вам в душу не буду».
– Очень мудрая женщина! И ты думаешь, она бы не поняла твоего общения с психологом?
– Совершенно уверена. Матушка взрослела физически, когда психологи в народе считались чем-то вроде психиатров, но не для полных психов, а так, на подступах. А духовно воспитывалась она в 90-е, когда особо благочестивые батюшки приравнивали психологов к колдунам. Поэтому, пока речь не зайдет – сама говорить с ней на эту тему не буду.
– А если зайдет?
– Тогда и посмотрим. Пока матушка отмечает у меня некоторые перемены к лучшему, хотя непосредственно духовной жизни они не касаются.
– А духовник твой тоже не знает о том, что ты общаешься с психологом?
– Знает. К счастью для меня, он считает психолога блажью и дурью, но не запрещает. Говорит, наиграюсь – сама прекращу. Ну зачем православному человеку, тем более монаху, психолог?
Фото: VK / Симбирская митрополия
Когда я разбила тарелку, меня повели к компьютеру
– Ты знала, что тебя ждет канцелярское послушание с компьютером, а не коровник, к примеру?
– Нет, я шла в обычный монастырь. Коровника, слава Богу, у нас нет, но есть курятник. Курятник убирала. Курочек кормила. Яйца доставала. Грядки полола на жаре плюс тридцать, дрова рубила на морозе минус тридцать.
Трапезная до сих пор на мне – целиком, вместе с составлением меню. Со мной на кухне еще две сестрички, но если на завтрак гречневая каша с кабачковой икрой из баночки, то я их отпускаю. Кроме приемов архиерея – тут уж матушка всем распоряжается, я только готовлю вместе со всеми и посуду мою. Вообще посуду мою я. Всегда. Даже после таких приемов, человек на семьдесят, все равно мне в лучшем случае одна сестричка помогает вытирать.
– Наказали когда-то?
– Ну, почти. Я какое-то время подшивала сестрам подрясники, но они в ответ устроили бунт, чуть монастырь не разнесли. Дело в том, что шить я не умею категорически, ни на руках, ни на машинке. Матушка очень рассердилась, кричала даже (вообще она редко голос повышает), говорила, что я безрукая (вполне справедливо, я считаю – я шов прострочить ровно не могу), и сказала, что ничего более серьезного, чем мытье посуды, мне доверять нельзя. Вскоре, правда, я разбила тарелку прямо на глазах у матушки. Но она уже успокоилась, только вздохнула тяжело и повторила, что руки у меня не из того места.
Зато благодаря этому разносу в мою жизнь вошла канцелярия. Матушка вспомнила, что у меня есть высшее гуманитарное образование и, рассмотрев внимательно осколки, задумчиво и иронично произнесла: «С паршивой овцы хоть шерсти клок», – и повела к компьютеру.
Поскольку в канцелярии я не каждый день и не с самого утра (заступаю после дневной трапезы, даю задание сестрам-соратницам по кухне на вечернюю – и только часа в два сажусь за компьютер), делать мне приходится в два раза больше, чем если бы я там сидела всю неделю. Так что ложусь я в три-четыре. А то и в пять, если правило прочитать не успела.
Матушка даже сжалилась и разрешила на полунощницу ходить через день. Встаю часам к семи-восьми. И побежала! Трапезную-то никто не отменял. К часу должен быть обед, к восьми – ужин, еще бы в храм хоть иногда успевать.
Психолог учит принимать жизнь в целом
– Психолог должен содействовать тому, чтобы человек обрел уверенность в себе. Как это соотносится с монашеской жизнью? Например, со словами преподобного Антония Великого: «Все спасутся, я один погибну»?
– Психолог должен помогать решать задачи, а слова преподобного вообще о другом. Я погибну не потому, что другие хорошие, а я плохая – для меня свое-то духовное состояние – загадка, я уж не говорю о других. Просто я верю, что Господь всех помилует по Своему милосердию. А по справедливости-то я должна погибнуть!
Преподобный Силуан Афонский выразил это более понятным для нашего современника образом: «Держи ум свой во аде и не отчаивайся». Да, я достойна ада. Я это абсолютно трезво понимаю. Но у меня есть надежда на Божье милосердие. Он же и меня любит.
– А Антония не любит?
– Любит. Но преподобный рассуждает в духе апостола Павла: «Я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти» (Рим. 9:3).
– Апостол говорит о готовности к самопожертвованию…
– Так и преподобный примерно о том же. Он себя считает недостойным милосердия, но рассчитывает на милосердие для других.
– А такие мысли – «недостойна милосердия», «достойна ада» – это не тот ли же самый невроз? Не разрушает ли это нас как личностей?
– Могу только посоветовать помолиться поусерднее и в лоб, что называется, спросить у Господа – зачем Он Сам в Евангелии сказал такие «невротические» слова: «Когда исполните все повеленное вам, говорите: мы рабы ничего не стоящие» (Лк. 17:10).
Меня не разрушает. Кстати, вот чему психолог учит, так это целостному восприятию жизни. Бывает так и так. Это нельзя изменить, отменить, вычеркнуть. Это надо принять. И в жизни очень много таких внешних и внутренних противоречий, а Христос и есть Путь, Истина и Жизнь. И Слово Божье.
И Евангелие – Слово Божье, карта этого Пути к Вечной жизни. Его нельзя раздергивать на пословицы и изящные афоризмы. Им надо жить. Его надо принимать всем сердцем, а не цитировать к случаю.
Христос говорил не только «рабы ничего не стоящие», но и «радуйтесь и веселитесь». И неврозом, если я верно понимаю своего психолога, попахивает как раз попытка выдернуть одну фразу и жить строго по ней, не замечая всего остального.
Фото: pinterest
– У тебя раньше было такое?
– Было, но в противоположную сторону. Я была склонна к апокатастасису – к вере в Доброго Боженьку, Который обязан всех простить, любую гадость и подлость – Он же добрый-предобрый, прямо как Дедушка Мороз. И все святые вокруг Него – это такие олени и эльфы, которые разносят подарочки.
Это детский сад, безответственное отношение к собственной жизни и несерьезное – к миру в целом. Работа с психологом подвела меня к осознанию ответственности, а вместе с тем произошел и некий скачок в духовной жизни.
У меня в голове и сердце, наконец, сложилось ранее известное, но на практике – какое-то мутное понятие «синергия». Как говорится, картинка со звуком совпала. Не Добрый Боженька, а Всемилостивый Господь. Без моего волевого движения навстречу Ему Он меня спасать не будет, потому что волю мою Он не ломает. Банально, но факт.
– А как с этим соотносится монашеский отказ от своей воли?
– В идеальном случае ты отдаешь свою волю, чтобы духовный наставник ее исправил, починил и потихоньку возвращал. На практике редкий и по-настоящему духовный наставник отказывается от такого «счастья», как обладание чужой волей, но мне повезло – Господь сохранил от таких волков в овечьей шкуре.
Хотя на начальном этапе отказаться от воли полезно в пользу вообще всех окружающих. Сестер, паломников, матушки, всех батюшек. Очень тренирует.
– А если они все хотят разного? Или, что еще хуже, странного[1]?
– Опять же, открываем патерики, авву Дорофея, Иоанна Лествичника и прочую классику до святителя Игнатия (Брянчанинова), читаем внимательно и постигаем: послушание простирается до пределов верности Богу, в том числе и вероучительных истин, и нравственных законов. Если от меня потребуют снять подрясник и пойти в тренировочных штанах класть плитку в сестринском корпусе, я внутренне буду бунтовать, потому что плитка будет положена плохо, но надену штаны и пойду. А вот если от меня потребуют отречься от Церкви из-за нового паспорта и трех шестерок на каждой странице – спасибо, нет. Это совращение меня в ересь. Или если мне скажут выгнать паломницу в джинсах – ни за что. Это нарушение заповеди о странноприимстве и любви к ближнему.
В любом случае, отказ от своей воли – это не цель, а средство в монашестве. А цель монашества такая же, как и у всех христиан. Спасение души. Богообщение. Царствие Небесное.
– Разве мирянам это принципиально недоступно? Зачем же мы выбрали такой сложный путь?
– Сложный? Он совершенно не сложный. Он гораздо проще, чем жизнь в миру. Монашество – удел маленьких и слабеньких. Мы своими силами со своей больной, изувеченной, греховной волей не справляемся. Но мы хотя бы это признаем. Тот пьющий беспробудно мужик с ней тоже не справляется, но зачем-то пользуется, считая себя свободным человеком и ломая жизнь себе и близким.
– Это тебе тоже психолог объяснил?
– Психолог ничего специально не объясняет.
Если тебе психолог начнет что-то объяснять, вбивать тебе в голову некие постигнутые им смыслы – гнать его в шею. Это шарлатан, а не психолог. Психолог помогает тебе посмотреть на мир в его целостности, как я уже сказала, своими глазами.
Психолог – не Гэндальф, он за тебя ничего не решает
– А скажи честно: если бы ты в процессе работы с психологом поняла, что справляешься со страстями и грехами своими собственными силами – ты бы ушла из монастыря?
– Затрудняюсь ответить. Я же могу только из нынешней ситуации рассуждать. А, находясь в ней, я вижу, что моей воли не хватает. Почему, ты думаешь, я плачу на исповеди?
– Ну… может, ты плачешь о неисправимом чревоугодии, а вот справишься с расстройством пищевого поведения – и все, победа.
– Очень наивно. Когда отцы говорили, что по мере духовного развития находишь в себе новые грехи и страсти, они не кокетничали. Это факт. Я же не только о чревоугодии плачу. Иногда такая муть всплывает – диву даешься, откуда это? И руки бы опустились, если бы не помощь духовника.
– Может, и не надо было расчесывать? Жила себе как-то раньше, тебе это не мешало.
– Мешало, и еще как. Просто я этого не замечала и не осознавала.
– Ну и справлялась бы дальше с психологом.
– Духовные и психологические проблемы – это не разные проблемы, а разные уровни. И психолог за тебя ничего не решает. Он не Гудвин, не Гэндальф и даже не профессор Дамблдор. Он работает до определенной границы, а потом ты должен работать с собой сам. Вот я и работаю с собой. С помощью духовника.
– Что тебе дает духовник, чего не дает психолог? Что тебе дает психолог, чего не дает духовник?
– Ну вот простейший пример. Психолог не занимается глубиной моей молитвы. Батюшка, как и матушка, не занимаются внезапно подавленным состоянием. Психологу не очень понятно, зачем нужна молитва, матушка не знает слова «депрессия». У них разные методы работы и разные взгляды на происходящее во мне.
– Ну хорошо, у тебя есть психолог. А были случаи, когда проблемы были куда серьезнее, а из монастыря не отпускали лечиться?
– Слава Богу, нет. Если матушка видит, что сестру совсем понесло, она ей отпуск дает, в паломничество в тепло отправляет. В одном случае – сама стала врача искать.
Да, я отдаю себе отчет в том, что мне невероятно повезло и с настоятельницей, и с духовником. Читаю всякие «Исповеди бывших» – и не устаю благодарить Бога.
У нас есть тоже свои странности и «закидоны». Например, если сестры без уважительной причины не было на утреннем или вечернем правиле (уважительная причина одна – то или иное благословение матушки), ее ставят на дополнительные сто поклонов. Для пожилых – пятьдесят. Тоже хорошо.
Или вот еще, самое мучительное для меня: в начале Великого поста нам не ставится трапеза. После первой Преждеосвященной получаем по просфоре и стакану кипятка. Только в пятницу что-нибудь готовим. Я-то просто злюсь (напоминаю: у меня основной повод обращения к психологу – расстройство пищевого поведения), а сестры с больными желудками как? Послабление на пост им просить неловко.
Но в целом – у нас очень дружно, семейно, никто никого не травит, нам не запрещено общаться.
Так что вернусь к вопросу о том, ушла бы я из монастыря, если бы поняла, что справляюсь со страстями и грехами сама. Я нашла верный ответ. Никуда бы я не ушла. Лично мне отсюда до Бога ближе, а хочу я именно к Нему, родному и любимому. А психолог – это совсем другая история.
[1] «Хотеть странного» – выражение из повести братьев Стругацких «Попытка к бегству». На планете Сауле господствует дикий феодализм с разделением населения на аристократию и практически рабов, над которыми ставят эксперименты и заставляют работать. В рабство попадают за различные провинности, одна из которых – «хотеть странного», т.е. стремиться изменить явно нездоровый ход событий.