В издательстве «Никея» готовится к выходу книга Марины Михайловой «Эстетика молчания: молчание как апофатическая форма духовного опыта». В преддверии этого события с автором беседует главный редактор издательства «Никея» Владимир Лучанинов.
Марина Михайлова – кандидат философских наук, закончила филологический факультет Ленинградского государственного университета.
Молчание актуально всегда, но в 21 веке – веке навязчивой саморекламы — оно оказывается сильной стратегией сохранения внутренней свободы личности. В книге представлен феномен молчания в его психологическом, социологическом, богословском аспектах. Автор показывает молчание агрессии, любви и молитвы, молчание народа, власти и человека.
М. Михайлова говорит о роли молчания в культуре. Так ли бесплоден протест постмодернистов? Или же это вызов пустоте многословия?
Молчание – не только отсутствие речи, молчание ведет к полноте жизни, и о таком молчании книга М. Михайловой.
— Марина, мы живем в эпоху потребительского сознания и преобладания рыночных отношений не только в бытовой сфере, но и в области культуры и отношений между людьми. И умение ярко презентовать свои убеждения, мысли и возможности, даже нарочито приукрашивая и переоценивая их, является основой преуспеяния и комфортного существования человека в современном мире. Возможно ли стремление к безмолвию и созерцанию сегодня, в 21 веке? Не низведет такое устроение человека в область маргиналитета?
Марина Михайлова. Фото grad-petrov.ru
— Владимир, Вы задали интересный вопрос, затрагивающий сразу несколько важных тем современности. С Вашего позволения, отвечу пространно, тем самым, возможно, слегка испортив свою репутацию эксперта по молчанию, но в данном случае, как мне кажется, дать отчет в своем уповании важнее, чем сохранить имидж.
Вы точно поставили диагноз современности: безудержная экспансия потребительского сознания и товарно-денежных отношений в те сферы жизни, которые прежде строились на совершенно иных основаниях. Во все времена здоровая культура имела два полюса: храм и рынок. Кстати, петербургский философ Борис Васильевич Марков несколько лет назад написал книжечку, которая так и называется – «Храм и рынок» – и рассматривает вопросы философской антропологии именно с точки зрения соотношения сакрального и прагматического.
Сегодня не надо быть специалистом, чтобы констатировать, что мы живем в эпоху разрушения ценностных иерархий и замещения безусловных связей, построенных на метафизических основаниях, всеобщими рыночными отношениями, когда предполагается, что купить можно все, вопрос лишь в цене.
В классической культуре мир предстает как пир, где есть Творец, Хозяин дома, а мы – гости, приглашенные на праздник, что обязывает нас быть учтивыми с Домовладыкой и друг с другом. В этой системе отношений жизнь – дар, ответ на дар жизни – благодарность, каждый человек – неповторимая самоценная личность. Рынок – только часть жизни, и весьма ограниченная, а за пределами его действуют царственные законы пира.
Современность навязывает нам образ мира как рынка, где все обменивается уже даже не на золото, а на некую фикцию мировых денег. На рынке все превращается в товар, главное достоинство человека – умение прибыльно торговать, в том числе и собой, о чем Вы справедливо сказали, а ценность человека относительна и определяется суммой денег, находящейся в его распоряжении.
Вы совершенно правы и в том, что для многих наших современников упаковка много важнее содержимого. Есть замечательная история о том, как однажды зимним утром в нью-йоркском метро человек играл на скрипке. Мимо него валом валил народ, но лишь редкие пассажиры останавливались на пару минут, немногие бросали мелочь в футляр скрипки, по большей части люди проходили мимо, не обращая внимания на уличного музыканта.
Правда, маленьким детям хотелось послушать музыку, они пытались помедлить, но родители брали их за руку покрепче и энергично вели дальше. Вещи, которые играл музыкант, принадлежали к виртуознейшему скрипичному репертуару, в его руках была скрипка Страдивари, а звали его Джошуа Белл. Это один из лучших скрипачей Америки, его концерты всегда проходят при полном зале, и билеты на них очень дороги. С одной стороны, эта история, казалось бы, подтверждает тезис о важности яркой презентации.
С другой стороны, задумаемся: чего стоит успех у людей, которые так легковерны и невнимательны, что имеют уши и не слышат, проходят мимо отличного музыканта, играющего прекрасную музыку? А следующий шаг размышлений даже страшноватый: если люди реагируют только на фантик и не видят содержимого, не говорит ли это о том, что современный человек абсолютно управляем, и путем нехитрых приемов можно манипулировать им как угодно и заставлять его восхищаться платьем голого короля?
Тогда встает вопрос о том, не является ли безоговорочная вера наших современников в базовые постулаты постиндустриальной цивилизации результатом одной из манипуляций. Действительно, современный мир утверждает в качестве высших ценностей материальный комфорт и победу в битве за статус. Но еще в XVIII веке Даниэль Дефо проделал литературный эксперимент: поместил своего героя в чистые лабораторные условия, на необитаемый остров, и исследовал структуру его потребностей. Оказалось, что истинные потребности определяются жизнеобеспечением, остальное – императив цивилизации.
Робинзон говорит, что мог бы нагрузить целые корабли зерном и виноградом, но выращивал ровно столько, сколько было потребно ему, поскольку у него не было соперников и конкурентов и не нужно было утверждать свою власть. Вспомним, что кораблекрушение постигло героя в тот момент, когда он занимался работорговлей. Человека, сильно подверженного страстям обогащения и властвования, Провидение приводит к пониманию того, что ему для счастливой и полной жизни немного нужно, а остальное навязывает ему социум.
Фото: Julia Hayes, orthphoto.net
Недавно я прочла у Дэвида Смита, автора замечательной книжечки «На пути в Эммаус», что современный человек утратил веру в свою ценность (которая, заметим, прямо зависит от веры в Бога: «Ты есть – и я уж не никто», как сказал Державин в своей непревзойденной оде «Бог»), а потому с большими усилиями и внутренними потерями пытается искусственно придать себе ценность через богатство, власть и славу.
Кто читал Евангелие, сразу заметит, что эти три вещи, декларируемые современной цивилизацией в качестве главных призов, есть не что иное, как три искушения, которые сатана предлагает Христу. То, от чего Господь отказался, нам навязывается как смысл жизни. Поймите правильно, я нисколько не против рынка, политики и публичности как таковых, но все хорошо в своих границах. Когда деньги, власть и слава становятся божествами, от этого страдает человек. Если все на свете выставлено на продажу, то и я сам становлюсь рыночным товаром, не более того. При этом человек даже может умом соглашаться с таким положением вещей, но бессмертная его душа никогда с этим не смирится. Отсюда всяческое несчастье и неблагополучие, поражающее современный мир вопреки потребительскому изобилию и процветанию индустрии развлечений.
Кроме того, логика успеха и комфорта действует только в этом мире, а ведь каждому из нас предстоит умереть, совершить переход. У меня вызывает глубокое изумление многозаботливость людей по части мира сего и полная беспечность в отношении того, что за гранью этого мира. Как будто удержаны глаза их.
Представьте себе человека, который, предположим, готовится выйти на яхте в море. Он просчитает все возможные риски, он запасется едой, водой, медикаментами, спасательными жилетами, навигаторами, средствами связи и не знаю еще чем, хотя всего-то ему надо выйти в море – оказаться на лоне нашей великой матери. Тот же самый человек мог бы предположить, что Бог есть – тоже в порядке возможного риска. Ну то есть, конечно, продвинутые наши современники понимают, что религия – это только устаревшая мифология и идеология, но все-таки было бы разумно допустить один шанс из ста, что христианство содержит в себе нечто большее, чем отправление культа и корпоративную деятельность.
Если совершить это допущение, разверзается бездна. Вдруг оказывается, что кроме нескольких кратких десятилетий нашей суетливой, милой, бедной жизни перед нами вечность, в которую нам предстоит войти. Мы не сможем взять туда ни одной вещички – ничего, кроме того, чему радовалась, что любила, чему удивлялась наша душа.
Только в этом модусе пробужденности сердца и ума и возникает в XXI веке стремление к безмолвию и созерцанию. Поэтому, отвечая на Ваш вопрос, скажу, что практика молчания не для всех, в определенном смысле она элитарна, как элитарна культура в принципе – но она и демократична, как и вся культура, поскольку отвечает истинным потребностям человеческой души. Другое дело, что человек во все времена склонен вести жизнь внешнюю, поверхностную, в конечном счете мертвую, глубинные желания своего сердца игнорируя. Но тот, у кого открылись глаза, кто ужаснулся пустоте и бессмысленности кипящей вокруг суеты, возжелал для себя чего-то большего, чем быть деталькой машины потребления, откроет в молчании источник радости и крепости.
Вы спрашиваете, не окажется ли взыскавший молчания маргиналом. Думаю, это вовсе не обязательно. История ХХ века показала, что человек может работать где-нибудь в музее или университете, ничем от своих коллег не отличаться, разве только простотой и скромностью, но это в глаза не бьет, – а потом оказывается, что он был монахом. Взращивать и хранить внутреннее безмолвие может любой человек, оставаясь в мире и не устраивая манифестаций.
Но почему, собственно, мы так боимся оказаться маргиналами?
Само понятие маргинальности предполагает, что есть некий стандарт, середина (можно сказать – посредственность), а есть поля, границы, которые с точки зрения посредственности маргинальны. Но ведь центр моего мира там, где я нахожусь, здесь и сейчас. Почему я должен все время оглядываться на мнение посредственного большинства? Почему быть офисным планктоном, потребительской массой – хорошо, а быть чудаком, странненьким – плохо? Маргинал – это тот, кто отличается от остальных.
Если мир охватило безумие, разумный человек с неизбежностью окажется в глазах своих сумасшедших собратьев маргиналом. Более того, христиане – маргиналы по определению: жить ради Царства – для одних соблазн, для других безумие. А в глазах Божиих маргиналов не существует: солнце Его светит на праведных и неправедных, и дождь поливает поля добрых и злых.
— Вы призываете людей к определенной духовной практике, но многие авторитетные святые отцы предостерегают христиан от аскетических упражнений без руководства опытных духовников. Нет ли в подобном подходе опасности столкнуться с подменой духовной жизни психологической экзальтацией?
— Нет-нет, моя книжка вовсе не является призывом к какой-то духовной практике. Как внимательный читатель Вы, Владимир, конечно, заметили, что я стараюсь держаться в рамках философского исследования: пытаюсь письменно отдать себе отчет в тех мыслях, которые вызывает у меня феномен молчания.
Другое дело, что всякое письмо обращено к другому (даже если это монологическое, тоталитарное письмо: оно пытается подчинить, заговорить другого, – но я надеюсь, это не мой случай), а всякая философия в конечном счете является практической (на философском факультете СПбГУ профессор Константин Семенович Пигров уже много лет проводит конференции «Практическая философия», подчеркивая связь философской мысли и жизни человека).
Действительно, в конце книги содержатся несколько простых советов для тех, кто решил вступить на путь молчания. Эти рекомендации по большей части не мной придуманы, они почерпнуты в Евангелии, в богословской и святоотеческой литературе и проверены на практике. Я бы не дерзнула придать им статус аскетических упражнений, которые требуют руководства опытных духовников: скажите, нужно ли особое благословение на то, чтобы не говорить злых пустых слов или поменьше смотреть телевизор?
Вообще мне кажется, что распространенное в православной среде стремление окормляться у духоносных батюшек, на каждый шаг брать благословение, по любому поводу получать пространные пастырские советы – это некоторый духовный инфантилизм. Отец Сергий Булгаков ответил одной из его духовных дочерей, когда она утратила возможность регулярно у него исповедоваться и по этому поводу сокрушалась: «У тебя есть Христос и Евангелие – этого достаточно». Не подумайте, что я против практики духовничества. Я благодарна Господу и моему духовному отцу за силу, радость и мир, которые они мне дают через исповедь.
Но во всем важна мера, ко всему надо подходить с разумением. Если в Евангелии сказано о молитве, молчании, незлобии, ответственности за свои слова, этого вполне достаточно для того, чтобы в своем личном христианском делании стремиться к этому без дополнительных руководств и консультаций. Евангелие не является кастовым достоянием, которое дается народу только через комментарии и толкования священнослужителей. Нет, оно написано прямо каждому человеку. Господь через эту книгу с нами говорит.
Вы выражаете опасение, что практика безмолвия может привести к подмене духовной жизни психологической экзальтацией. Конечно, для людей психологически уязвимых, неуравновешенных, склонных к эксцессам такая опасность всегда существует. Но, как правило, молчание, тишина, слушание способствуют трезвению, внутреннему покою, здоровому устроению души. Многословие может опьянять и уводить от реальности. Молчаливое предстояние Слову и миру Божьему отрезвляет, пробуждает.
— Вы достаточно часто цитируете в своей работе не только католических мистиков, но и современных постмодернистов и даже Лао-Цзы. Не опасаетесь ли Вы в таком многообразии мировоззрений потерять христианское миросозерцание или даже дезориентировать читателя?
— Однажды после лекции по истории религии ко мне подошла студентка и спросила: «Скажите, а нельзя ли быть буддистом и одновременно христианином? Вы так хорошо про Евангелие рассказываете, но буддизм мне тоже очень нравится». И я сказала, что нет, это невозможно, как невозможно, мучительно, неестественно быть женой или мужем одновременно в двух семьях, – но, принадлежа Церкви Христовой, можно уважать мудрость Будды, а будучи членом сангхи, можно иметь почтение ко Христу и Евангелию.
Не думаю, что чтение хороших книг может повредить христианину. «Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною», – говорит апостол Павел (1 Кор. 6, 12). Господь же говорит апостолам, посылая их на проповедь: «Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков: итак будьте мудры, как змии, и просты, как голуби» (Матф. 10, 16). Согласно одному из истолкований, мудрость змеи – это ее способность своим язычком, как сканером, собирать информацию о различных объектах, а простота голубиная – полное доверие и верность Господу.
Мы живем в мире, более того – мы в этот мир посланы для того, чтобы проповедовать Евангелие даже до концов земли. Если будем замыкаться в узком православном кругу, мы не сможем исполнить эти слова Христовы. Уже поэтому нам следует знать мировую культуру, в том числе философскую и религиозную.
Все перечисленные Вами персонажи – даже современные философы-постмодернисты, а уж тем более католические мистики и смиренный мудрец Лао Цзы – это люди, которые искали ответы на самые живые вопросы, в конечном счете искали Бога так, как это было возможно в тех персональных, исторических и культурных условиях, в которых они находились. Разве это не интересно? Господь нам заповедал любить ближнего, а не «идеологически близкого», любить человека. Любовь же прежде всего предполагает внимание, умение выслушать другого. Конечно, это не значит, что мы непременно должны разделять все его взгляды и позиции, но проявить к ним внимание и интерес достойно и разумно. Хотя бы для того, чтобы мог состояться конструктивный диалог.
Если честно, в самой постановке вопроса о том, что знание «чужого» опасно, дезориентирует и проч., мне видится некоторая слабая и неверная исходная посылка. Как будто христианство – это такая лавочка, которая существует на конкурентных началах с другими, а потому дорожит каждым покупателем и старается его не информировать о торговых точках по соседству, чтоб он туда не переметнулся. На самом деле все, конечно, не так. Христианство – это жизнь со Христом, жизнь в доверии и в любви, и с этим ничто сравниться не может. Это такая полнота и радость, от которой и в голову не придет отказываться.
Я очень люблю евангельскую историю о том, как после проповеди Господней о Хлебе Жизни, сходящем с небес, многие ученики смутились и оставили Его, и Господь спросил Двенадцать: «Не хотите ли и вы отойти?» И тогда Петр ответил: «Господи! К кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни» (Ин. 6, 68).
Здесь все замечательно: и то, что Господь не упрекает, не удерживает, оставляет полную свободу. Он не говорит: «Ага, вот, те меня предали, но уж вы-то, конечно, останетесь со мной». Нет, он спрашивает: «Не хотите ли и вы отойти?». И Петр отвечает ему: «У тебя глаголы вечной жизни». Слово, исходящее из уст Христовых, для нас источник вечной жизни – и куда, зачем нам идти?
Другое дело, что бывает так, что человек, который по внешним признакам уже христианин, но еще не пережил личную встречу с Господом, на некоторое время отходит от церкви – но отходит именно для того, чтобы туда вернуться не ради идеологии, национальной идеи, красоты обряда, «духовности» и проч., а ради живого Господа Иисуса Христа. Так что знание других традиций для верующего человека только подчеркивает красоту и истинность православия.
Как прекрасна работа отца Александра Меня «В поисках Пути, Истины и Жизни», где он рассматривает все религии с первобытных времен и до начала Новой Эры! Приступая с уважением и вниманием к каждой традиции, всякий раз батюшка имеет в виду Истину Христову и показывает, почему та или иная вера при всех своих достоинствах уязвима и неполна в сравнении с Евангелием, где Бог открывает Себя.
— Вы пишете, что современная культура, сформированная во многом на катафатическом преобладании в западном богословии, уже находится в тупике многословия. И определенный возврат к здоровой христианской апофатике сознания Вы видите, напротив, через культуру, причем приводите в качестве примера некоторых постмодернистов, чувствующих интуицию благоговения перед священным и трансцендентным. Действительно ли я правильно Вас понял? Ведь многие исследователи склонны думать, что постмодернизм в своих религиозных интенциях, по своей сути, близок скорее к буддизму, а не к христианству.
— Слово «постмодернизм» многими православными людьми воспринимается как ругательство, как обозначение разрушительного и ложного взгляда на мир. Татьяна Михайловна Горичева, авторитетный православный философ, написала в свое время хорошую книгу «Православие и постмодернизм». Ее анализ тем более заслуживает доверия, что она много лет живет на Западе и знает ту философскую среду изнутри. Взгляд Горичевой трезв и объемен, она показывает сильные и слабые стороны постмодернизма, при этом постоянно сохраняя христианские ориентиры.
Поэтому интересующихся читателей я бы отослала к этой книге. Что же до религиозных интенций философов-постмодернистов, они различны у разных авторов в разные периоды, и я не думаю, что их можно однозначно свести к некоему буддистскому тяготению. Для меня важно, что философам-постмодернистам невыносим обезбоженный – в конечном счете и обесчеловеченный – мир, а потому в их писаниях звучит отчетливая тяга к священному. В этом знак надежды: современная мысль не собирается обслуживать машину потребления, но напротив, подвергает ее остроумной критике и ищет духовную альтернативу.
— Вы в своей научной деятельности, в частности на лекциях, не стесняетесь говорить о своей вере и рассказывать об опыте жизни в Православной Церкви. Не испытываете ли Вы в связи с этим неприязнь и противодействие атеистически настроенных коллег?
— Нет. Поскольку мне не свойственны декларации, напор и пафос, конфликтных ситуаций или личной неприязни не возникало. Мне кажется, все зависит именно от интонации: если христианство предлагается не как единственно верная идеология (каковой оно, кстати сказать, ни в коей мере не является), а как личная позиция, это не задевает и не раздражает людей. Они могут не соглашаться, но не обижаются.
— Я знаю, что Вы помимо основной преподавательской деятельности еще ведете несколько программ на радиостанции «Град Петров», преподаете в воскресной школе на своем приходе и являетесь многодетной мамой. Расскажите, пожалуйста, как Вам удается все это совмещать в своей жизни? И главное, как при такой загруженности можно безмолвствовать, хотя бы время от времени?
— С Божьей помощью действительно кое-что удается, а что не удается, значит, нет на то святой воли Господней. У меня был период, когда мне хотелось совершить множество дел одновременно, и я огорчалась, если что-то не успевала. Но потом я поняла, что это типичный невроз суетливой современности – не получать радости и удовольствия от того, что ты делаешь и сделал, а угрызаться сожалением по поводу того, что не сделал. Пришлось учиться смирению и благодарности.
Где в такой жизни, и впрямь интенсивной, место для безмолвия? Много лет назад мне довелось служить переводчицей замечательному католическому священнику Даниэлю Анжу во время его приезда в Петербург. Некоторые его книги переведены на русский язык, и это очень достойное чтение для подростков и их родителей – с таким тактом и любовью отец Даниэль умеет говорить о самых болезненных и трудных жизненных вопросах. Тогда мои дети были еще очень малы, я готовилась к поступлению в аспирантуру, и расписание мое было очень плотным.
Я сказала Даниэлю о том, что мне трудно держать молитвенное правило, и получила такой ответ: «Молитва может быть непродолжительной и многократной в течение дня. Как только тебе приходит мысль о Боге, внутренне обратись к Нему и помолись. Это как вспышки света в темноте». Совет этот помог не оставлять молитву даже тогда, когда не было, казалось бы, для нее ни сил, ни условий.
Подобным образом обстоит дело и с молчанием. Конечно, есть великие молчальники, с которыми мне и рядом не стоять никогда, есть целые монашеские общины, всерьез, глубоко практикующие священнобезмолвие. Но даже для человека, живущего активной жизнью в миру, в большой семье, молчание вполне возможно как некая точечная практика. Время от времени, несколько раз в день, ненадолго остановиться, обратиться к Господу и послушать внутреннюю тишину – это возможно.
У нас множество моментов, для этого пригодных: когда идешь от остановки к дому, занят какой-то простой физической работой, спокойно пьешь свою чашку чая… Иногда удается на какие-то часы, может быть, на день или два остаться в одиночестве за городом. И очень редко, раз в несколько лет, появляется возможность провести в молчании и чтении Писания несколько дней подряд.
— Расскажите о Вашей программе «Культурная реакция» и о работе на радиостанции «Град Петров». Можно ли услышать ее ваше радио за пределами Санкт-Петербурга?
— Конечно, можно. Радио Санкт-Петербургской митрополии «Град Петров» (главный редактор прот. Александр Степанов, программный директор Ольга Николаевна Суровегина) вещает в интернете, и нас слушают по всему свету.
Кроме того, на сайте радио множество материалов, которые отражают нашу работу. Концепция радио миссионерская и просветительская. Знаю, что нецерковные и даже неверующие слушатели с удовольствием слушают нас, так как на нашем радио есть и литературные чтения, и классическая музыка, и детские передачи, и лекции по истории, философии, богословию. У нас нет агрессивной назойливой рекламы. Общий тон радио уважительный, доброжелательный, я бы сказала даже – классический, что большая редкость в наше время, когда происходит «игра на понижение», как называл отец Александр Шмеман тенденцию к измельчанию, примитивности и низменности, поразившую мир.
На радио «Град Петров» я веду несколько программ, это «Бог и человек в мировой литературе», «Словарь» и «Культурная реакция». Первая представляет собой попытку прочтения великих классических текстов с христианской точки зрения. Иногда говорят, что христианину подобает читать христианскую литературу (Ваш вопрос о том, не повредит ли верующему человеку знание Лао Цзы, как я поняла, отражает именно такую позицию определенного круга православных).
Но дело в том, что нередко книги, по формальным признакам христианские («душеполезная литература» про батюшек, святых, прозорливцев, чудеса и т. д.), по сути своей вредны, так как редуцируют тайну христианства до простых морализаторских или, того хуже, магических историй. И наоборот: авторы, по внешним признакам «светские», раскрывают нам такую интенсивность бытия, являют такое глубокое, любящее, понимающее воззрение на мир и на человека, что они-то как раз и передают божественное присутствие, а потому развивают и возделывают душу. Рассмотрение произведений мировой литературы я начала с «Илиады» и намерена, если даст Господь дней жизни, довести рассказ до современности.
«Словарь» – это метафизика простых вещей. Логика программы следует развертыванию универсума, как оно представлено в книге Бытия. Каждая передача посвящена одному из слов, которые рассматриваются в том порядке, в каком они появляются в священном тексте. Размышление о словах языка весьма актуально в эпоху симуляции и симулякров. Мы всерьез и напряженно заняты тем, о чем через месяц и не вспомним, и пренебрегаем тем, что может здесь и сейчас сделать нас радостными и живыми.
Современный человек живет среди искусственных предметов и отношений, что разрушает его изнутри. Однако разрушение возможно до определенных оснований – во всяком случае, хочется в это верить, иначе мы должны будем признать, что в настоящее время происходит необратимая мутация человеческого рода. Существуют неразрушимые простые вещи: камень, вода, солнце, тьма, звезда. На них можно смотреть. До нас на них смотрели поколения наших предков.
В этом и состоит задача «Словаря»: созерцание простых вещей, означенных словами родного языка. Словарь – образ мира, за каждым словом стоит реальность, с которой мы уже вступали в какие-то отношения, да и прежде нас она была освоена и мифологически, и поэтически, и научно, и философски. Обо всем этом и ведется разговор, причем воспоминания детства уравниваются в статусе с текстами великих поэтов, а сновидения настолько же интересны, насколько и пересказ философских концепций. В дело идет все, что пришло в голову собеседникам. Иногда люди говорят: «Но я же не специалист, как я могу говорить об этом». Это еще один морок нашего времени: все на свете передоверить специалистам.
На самом деле мир, как и дар речи, принадлежит каждому человеку. Мир принадлежит тебе, потому что ты принадлежишь Божьему миру. Эта взаимная принадлежность осуществляется в языке. Если мы об этом помним и даем себе труд видеть, изумляться, радоваться, ужасаться тому, что нас окружает в повседневности, а не вихрю картинок на экране, да еще и делимся своими созерцаниями друг с другом, – мы живы. С другой стороны, каждое слово, указывая на некую плотную реальность, обращает нас и в сферу общего культурного опыта. Все слова уже были произнесены в дивных контекстах, и когда мы их вспоминаем, становится очевидно, сколь многим мы обязаны тем, кто жил до нас, но стал частью нашей жизни, нашего видения.
Для меня важно и то, что каждая передача «Словаря» строится как устное диалогическое философствование: мы не знакомим слушателей с результатами проделанной работы – нет, смысл рождается в разговоре, и все слушатели приглашены благодаря прямому эфиру к участию в нем.
Наконец, «Культурная реакция» – это программа, которая открыта не к классической традиции, как «Бог и человек», и не к онтологической вечности, но к актуальным событиям сегодняшнего дня. Круг вопросов, обсуждаемых в этой программе, неограничен и включает все, что составляет нашу жизнь, но все эти вопросы рассматриваются с единой евангельской позиции. Мы смотрим на современность с позиций христианской культуры, на что и указывает название программы.
Во-первых, мы готовы реагировать, откликаться на жизнь общества, нашему радио чужд религиозный эскапизм: мир-де во зле лежит, а наше дело – спасаться.
Напротив, мы считаем, что задача христиан в мире – свидетельствовать об истине и о любви Господней, а потому мы должны ответственно присутствовать в жизни социума, не впадая, конечно, в суетливый активизм. Во-вторых, мне дорого словечко «реакция», поскольку оно противостоит революции. Судорожная привязанность к всякого рода переворотам и инновациям, как мне кажется, указывает на слабость человеческого духа, на нежелание внимательно и разумно взглянуть на опыт отцов. Центр мира и образ совершенства для нас – это Христос, и в этом смысле все уже задано. Мне не хотелось бы еще больше раскачивать лодку, во что бы то ни стало порываясь вперед. Напротив, задача «Культурной реакции» – спокойно и уверенно опираться на Краеугольный Камень. Если смотреть на Господа, можно ходить по водам, как посуху.
— В своей книге Вы касаетесь вопроса о месте и служении женщины в Церкви. Сейчас эта тема широко обсуждается. Например, М. А. Журинская заметила, что системное заблуждение феминизма заключается в том, что он, в сформировавшемся виде, ратует за равноправие в греховном образе жизни, который общественное мнение раньше было готово снисходительно прощать только мужчине, в то время, как Христос призывал к равноправному преуспеянию в любви и добродетели. Что Вы можете сказать на этот счет?
— В основу книжки легла диссертация, написанная двенадцать лет назад. Тогда мне было интересно продумать некоторые сюжеты, связанные с молчанием женщины, которое может быть очень разным, от свободно избранной позиции смиренного, молитвенного, принимающего молчания до молчания-протеста и даже молчания-агрессии как реакции на жесткое давление «мужского» мира. Однако и тогда, и теперь меня вовсе не увлекает феминизм или гендерная проблематика.
Много более значительным мне представляется вопрос о человеке. Поясню, что я хочу сказать. Мои жизненные наблюдения (поверьте, достаточно широкие, у меня много друзей, родственников, учеников и знакомых) показывают: чем меньше человек озабочен своей мужественностью или женственностью, чем полнее его жизнь трудом, творчеством, служением, общением, не маркированными специально как мужское/женское, – словом, чем больше он приближается к исполнению своего призвания как человека в мире перед Богом, тем чудесней расцветает его мужественность или женственность во всей своей полноте и красоте. Жалки и смешны как мужчины, которые постоянно тщатся подчеркнуть свою мужественность, так и женщины, которые ни на секунду не могут отвлечься от шлифовки своей женственности.
Если мы с чем-то носимся, как с писаной торбой (со свободой, интеллектом, гендерной идентификацией и проч., и проч.), это верный признак того, что у нас именно это и ущербно, подвержено порче. Забывая же об этом, растворяясь в большем, что назначено нам Господом, Который упразднил перегородки между эллином и иудеем, мужеским полом и женским, мы и обретаем удивительным образом, получаем из рук Божиих свою женственность или мужественность. Кстати, ровно так же обстоит дело и с личностью: только тогда, когда мы отвергнемся себя и всю жизнь свою вполне предадим Христу Богу, выяснится, кем мы способны стать по замыслу Творца.
Что же до положения женщины в христианстве, очевидно, что Господь любит женщин и доверяет им. Чего стоит беседа с самарянкой, когда у колодца обсуждаются вопросы об истинном поклонении Богу в духе и истине, или исцеление кровоточивой, чье прикосновение Он отличил от множества касаний людей, теснивших его в толпе, или самая радостная и светоносная встреча с Марией Магдалиной в саду у гроба… Очевидно и то, что любовь женщин к Христу, их труд, их преданность и верность от времен евангельских и до сегодняшнего дня поддерживают Церковь (впрочем, ровно то же самое должно сказать и о любви, верности и труде мужчин).
Мне кажется, что женщина, которая хочет послужить Господу и Его Церкви, всегда найдет для себя достойный путь в молитве, в делах милосердия, просвещения, в семейном труде, в церковном искусстве, в заботе о храмах и монастырях – возможностей множество, было бы желание что-то делать. С другой стороны, восстановление института диаконисс, на мой взгляд, пошло бы на пользу православной церкви (кстати, о необходимости возрождения чина диаконис с определенностью говорится в Итоговом документе Межправославной богословской консультации «Место женщины в Православной Церкви и вопрос о хиротонии женщин», которая состоялась осенью 1988 года на Родосе).
Скажу даже, что меня нисколько не шокирует женский пасторат у протестантов, поскольку по-настоящему убедительных содержательных аргументов против женского священства мне не удалось найти в богословской литературе, посвященной данной теме, более того, такие серьезные богословы, как еп. Каллист (Уэр) и Элизабет Бер-Сижель выражают серьезные сомнения в его невозможности.
Однако понятно, что традиция мужского священства общепризнанна, о диакониссах давным-давно забыли (мы, конечно, помним Олимпиаду, которая состояла в переписке с Иоанном Златоустом, и еще кое-кого, но в целом это воспринимается как предание глубокой старины, а не как живая возможность для современной церкви).
На сегодняшний день общественное церковное сознание не готово к каким-то изменениям, касающимся женщин. Плод должен созреть, поэтому не имеет смысла тратить силы на полемику и борьбу за свои права, когда так много более серьезных вопросов не решены и так много живых дел предлагает нам Господь. В конце концов, статус – вопрос второстепенный, а по существу женское присутствие в Церкви столь же плодотворно, живо и действенно, как и мужское.
— Вы рассказываете о системе манипуляции общественным мнением СМИ и навязывании выгодных стереотипов, после чего, действительно, начинаешь сомневаться в личностной принадлежности своих мыслей и убеждений. Возможно ли противостояние подобной информационной обработке, не уходя от общественной жизни?
— Уверена, что такое противостояние возможно, и именно молчание в этом смысле действенно и благотворно. Видите ли, пока мы находимся в вихре высказываний, нам трудно отделить правду от лжи и добро от зла. Но если человек способен хотя бы на некоторое время занять позицию вне, у него возникает такая возможность. Не хочу сказать, что все так просто: отъехал от города в тишину – и сразу стал мудрым, нет, конечно.
Но возможность появляется. Когда мы отдаемся ритмам природы, слушаем хорошую музыку, произносим в тишине слова молитвы или читаем Евангелие, происходит понемногу перенастройка, очищение внутреннего слуха и видения, что и позволяет проявиться в нас дару различения духов. Если же мы сполна погружаемся в информационный поток, мы не даем себе и Господу шанса.
Вы говорите о том, что отказ от информационной обработки имеет вероятным следствием уход от общественной жизни. Я так не считаю. По-настоящему важные новости распространяются молниеносно, для того, чтоб их узнать, не надо часами сидеть у телевизора. Кроме того, наивно было бы думать, что СМИ дают достоверную картину общественной жизни. Они предлагают лишь отформатированный определенным способом (стало быть, во многом ложный) ее образ. Участие в реальной общественной жизни, с моей точки зрения, достигается не через приобщение к искаженной в чьих-то интересах картинке, а через общение с живыми людьми на работе, в школе, где учатся дети, на улице и т. д. И еще один очень важный момент для размышлений.
СМИ – это мощная машина наведения эмоций, а это даже серьезнее, чем искажение информации. Я это поняла во время гибели «Курска»: увидела и почувствовала, как меня весьма технологично погружают в депрессию и отчаяние. Конечно, я оплакивала гибель моряков и молилась за них и за их близких, но в телевизионном дискурсе было совсем другое – именно жесткое наведение определенного состояния на многомиллионную аудиторию. И мне лично это противно. Я хочу жить своими мыслями и чувствами, а не пребывать в телегипнозе (кстати, есть исследования, которые показывают, что состояние мозга телезрителя подобно гипнотическому сну).
— Многим кажется, что сегодня на фоне определенной культурной и духовной деградации с одной стороны, и нашего бесправия перед коррумпированной властью и социальной инфантильностью с другой стороны, назревает желание возврата к ежовым рукавицам, то есть к тоталитаризму, в связи с чем возникают попытки исторической реабилитации и даже канонизации, например Ивана Грозного или даже Иосифа Сталина. Как Вам кажется – это маргинальные выпады узких движений или же это манипулирование сознанием масс и подготовка почвы для нового (хорошо забытого старого) общественного порядка?
— Володя, я Вам напомню хорошо известные стихи. Вот Пушкин пишет в 1823 году:
Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.
А это Некрасов, на пятьдесят лет позже:
Я книгу взял, восстав от сна,
И прочитал я в ней:
«Бывали хуже времена,
Но не было подлей».
Швырнул далеко книгу я.
Ужели мы с тобой
Такого века сыновья,
О друг-читатель мой?..
Это я к тому, что коррумпированность власти и инфантильность народа для России, увы, не новость. Равно как и культурная и духовная деградация: перечитывая, скажем, Салтыкова-Щедрина, разве не испытываем мы ужас?
Можно, конечно, обсуждать степень тяжести этих болезней в тот или иной исторический период, и, пожалуй, есть основания оценивать сегодняшний кризис как один из самых глубоких, с непредсказуемым исходом. И тем не менее, существует великая русская культура, прекрасная природа, множество хороших людей. Библия учит нас, что народ спасается малым остатком. Если хоть кто-то призывает Имя Божие и стремится жить по правде и в красоте, народ жив. Так что у нас есть все основания с уверенностью смотреть в будущее.
Что же до сталинизма и вообще тоски по великим вождям, о которой Вы говорите, мне кажется, это не столько идеология экстремистских маргинальных групп или манипуляция сверху, сколько народная мифология: неизжитое вековое желание переложить ответственность на барина, а самим жить помаленьку. Многие все еще продолжают ждать какого-то волшебного персонажа на белом коне, который все враз обустроит и уладит. Не думаю, впрочем, что сегодня возможен возврат к тоталитаризму в формах, известных нам по сталинскому и гитлеровскому режимам.
Современные демократии не менее тоталитарны, но их тоталитаризм скрытый, прозрачный. Концлагеря – громоздкая и дорогостоящая машина, а сегодня их репрессивные функции с успехом выполняют СМИ. Зачем лагеря, если все и так сидят в гетто – у телевизора?
Хочу подчеркнуть, что в основе призывания «твердой руки» лежит вполне праведное чувство неудовлетворенности нынешним положением вещей, цинизмом власти и нравственным разложением масс. Но история указывает нам, и это важно понять, что жесткие меры никогда, ни разу не дали стойкого результата. Все, что насильственно насаждается, не имеет корня и пропадает мгновенно, как только ослабевает давление извне.
Свободу, справедливость, милосердие, любовь невозможно предписать и вменить в обязанность, можно только вырастить эти качества в своем сердце – вернее, раскрыть образ Божий в глубине собственной личности. Глубоко убеждена, что единственный путь – это просвещение, образование, социальная солидарность и христианская любовь. Это медленный путь, он не дает ярких результатов сразу, и по нетерпению и неверию нашему нам кажется, а не лучше ли взять дубину покрепче и загнать этих баранов в светлое будущее.
Кстати, почему-то мы всегда склонны себя выносить за скобки и к баранам не причислять – но опять же исторический опыт показывает, что машина террора слепа, и никто не может быть уверен, что ему удастся занять безопасное место. Надо отметить, что Русская Православная Церковь – это одна из сил в обществе, которая сегодня занимает последовательную позицию противостояния неосталинизму.
Канонизация и почитание новомучеников, строительство мемориальных храмов в Бутово, в Левашово, установка памятного креста на Соловках, панихиды на Ржевском полигоне – эти и многие другие шаги, предпринимаемые Церковью, свидетельствуют о том, что она дает четкую нравственную оценку преступлениям тоталитарного режима. Поэтому просталинские высказывания в православной среде могут рассматриваться как выражение персонального мнения говорящего, не более того.
— Несомненно, опыт безмолвия занимает важное место во многих религиях, но ведь этот опыт является средством, в то время как цели могут быть совершенно разными, что естественно откладывает отпечаток на опыт и ставит под вопрос возможность рассуждения об общности различных практик. Есть ли, на Ваш взгляд, нечто общее в опыте безмолвия, что можно было бы отнести к первозданному религиозному выражению Образа Божия в человеке?
— Совершенно согласна с Вами в том, что само по себе молчание может быть вписано в самые разные контексты, и всякий раз надо смотреть, во имя чего предпринимается эта практика. Тем не менее, я уверена, что можно выделить некий общий вектор «чистого» молчания. Собственно, моя книжечка этому и посвящена. Сколько мне удалось понять, молчание всегда противостоит многоглаголанию, удерживающему нас в рамках даже не видимого мира, а дискурсов о нем. В этом его апофатическая ценность.
Безмолвие вводит нас в состояние слушания: «Говори, Господи, готово сердце мое». В этом состоянии возможна реальная встреча с Богом. Другое дело, что когда созерцатель вернется в рамки катафатического, положительного богословия, он сможет описать свой опыт в тех терминах, которые получил от своей традиции, и здесь начнутся существенные расхождения между христианином, даосом, мусульманином, буддистом, иудеем.
Мне как верующему православному воцерковленному человеку очевидно, что полнота откровения – во Христе Иисусе, Который нам открывается через Таинства и Писание, но я не могу вовсе отказать другим религиям в некой им присущей, для них возможной исторически мере постижения Бога.
Не дерзаю утверждать, но предполагаю, что поскольку религиозный опыт имеет источником Бога (если б Он не призывал к себе душу, она бы к Нему и не стремилась), в нем всегда есть некая доля божественного света, и открывается она именно в молчании. Так что – да, готова с Вами согласиться в том, что опыт безмолвия сущностно связан с образом Божиим в человеке, который является неизгладимой печатью и не зависит от конфессиональной и религиозной принадлежности. В молчании мир открывается нам как Присутствие Божие, даже если мы не имеем языка, чтобы такими словами свое переживание назвать.