Страшно, когда страдают дети, но особенно, если это хотя бы косвенно происходит по нашей вине. Страшно и омерзительно.
Протоиерей Игорь Прекуп
Всему виной… Да-да, я в курсе, что зло – от диавола, что все беды из-за нашей греховности, на почве которой вскипают с бесовской подачи всевозможные страсти, что мы поддаемся на искушения лукавого и впадаем в его сети, а он силен, а человек так слаб, так немощен…
Все это верно, только грехи наши, при всей такой общей основе, все же достаточно конкретно воплощаются. А потому и хорошо бы конкретней рассматривать корни всевозможных порождений греховности как таковой. Так вот, всему виной – дурно направленная любовь. Именно она – причина горя детского еще прежде рождения.
Влюбленность как упоение чувством
Прежде, чем говорить о дурно направленной любви, логично вспомнить о любви истинной. «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга, – обращается к Своим ученикам Господь, и добавляет: – как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга» (Ин. 13; 34).
Это очень важное уточнение: любить не абы как, а именно такого рода любовью, качественно иной, какой Он их возлюбил и являл им на протяжение всего периода общения, с момента призвания и вот, до этой прощальной беседы. О какой же любви речь? Апостолы, вероятно, понимали, что Он имел в виду. Ведь при них же Господь ответил искушавшему Его законнику, спросившему, какая заповедь наибольшая: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим (в Мк. 12; 30 еще сказано „и всею крепостию твоею“): сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждаются закон и пророки» (Мф. 22; 37–40).
Таким образом, всю сущность закона Господь Иисус Христос объял двуединой заповедью триединой любви к Богу, себе и ближнему; заповедью любви, которая «есть исполнение закона» (Рим. 13, 10).
Действует она в нас тройственным образом – в отношении к Богу, себе и ближнему.
Любовь к Богу видимым образом проявляется в усердии к молитве, в бережном хранении вероучительных истин с готовностью на любые жертвы, но если она не побуждает нас любить себя и ближнего, то говорить о любви к Богу неуместно и стыдно.
Любовь к себе – это желание блага себе, стремление к достижению этого блага, но в чем оно состоит? Если высшее наше благо мы полагаем не в Боге и не осознаем, что нашими благодетелями являются все те, по отношению к кому нам предоставляется возможность проявить любовь (в т.ч. и враги наши, которых «по-человечески» нам бы следовало ненавидеть), если мы изо всех сил и любой ценой стремимся достигать удовольствий и избегать страданий, то это лишь эгоизм, себялюбие – дьявольская личина любви к себе.
Любовь к ближнему – желание блага ему, но, опять же, как мы понимаем это благо? Уклоняемся ли мы в крайности, то заботясь лишь о его духовном преуспеянии, пренебрегая земными потребностями, то суетясь по поводу устроения его мнимого благополучия, забывая об основных потребностях его души, которой скорби иногда во благо – все эти уклонения происходят, во-первых, от недостатка любви к Богу (отчего теряется истинное понимание ценностей), а во-вторых, от недостатка истинной любви к себе (отчего мы перестаем заботиться о состоянии своей души), что, в свою очередь, является закономерным следствием оскудения любви к Богу.
В контексте темы защиты детей, из триединой любви уместно особо выделить, как это ни странно может показаться, любовь к себе. И вот, почему.
Защищать надо не только детей уже живущих, но и тех, которым надлежит родиться. В частности своих потенциальных детей. Сейчас эти слова и в самом деле могут показаться глупыми, отвлеченными от жизни. Однако в дореволюционной России дети уже с младенчества воспитывались в понимании, что взрослая жизнь – это жизнь семьей в обществе.
Мало кого сызмальства готовили к монашеству. Сами еще не достигнув отрочества (с семи лет), крестьянские дети, например, начинали нянчить своих младших братьев и сестер. К тому, что со временем у них будут свои дети, они готовились всем существом, в первую очередь духовно и нравственно, храня себя от всего, что могло бы дурно сказаться на потомстве. Что грех родителей может пагубно отразиться на детях, понимали все и большинство относились к этому серьезно. Не менее серьезно относились и к физическому здоровью, в том числе в аспекте будущей семейной жизни. Культа здорового образа жизни не было. Было просто здравое отношение к жизни.
Конечно, во все времена находились люди, злоупотребляющие дарами Божиими, калечащие себя физически и духовно. Однако и масштаб не тот был, что нынче, и представления о добре и зле (при любых отклонениях от идеала) были достаточно четкие, в отличие от нашей эпохи всеобщей относительности.
Так вот защита детей начинается с обеспечения человеком здоровья собственной души, с создания здоровой среды воспитания и здорового образа жизни потенциальных родителей. Получается, что защитниками детей должны выступать сегодняшние дети как потенциальные родители. В первую очередь это касается девочек (надеюсь, никому не надо напоминать, что все, чем они себя травят, пусть даже задолго до беременности, бьет по находящимся в них яйцеклеткам, создавая предпосылки для страданий тех, кому еще только предстоит родиться?).
Мальчиков тоже это касается. Осознание себя защитниками своих потенциальных детей, думаю, вполне могло бы способствовать более ответственному отношению к себе, своему образу жизни. Но, опять же, все упирается во взрослых: какие условия мы создаем детям, чтобы они всерьез отнеслись к этой идее? Какой мы пример подаем в этом отношении? Как говорится, «не надо воспитывать детей – они все равно будут похожи на вас; воспитывайте себя!»
Фото: clipart.net.ua
Однако забота о здоровье потенциальных детей, через заботу будущих родителей о себе – это лишь начало их защиты. Что же является продолжением? Продолжение – прекрасно… это – влюбленность и любовь. Да-да, те самые прекрасные романтические чувства и складывающиеся на их основе отношения. Обратите внимание – это разные чувства. Первое может перерасти во второе, а может и нет…
Начнем с того, как мы относимся к романтической любви вообще и влюбленности в частности. С чем у нас уже с пеленок ассоциируются слова «любовь», «влюбленность» и это поистине волшебное заклинание «я тебя люблю»? Простите за, быть может, кажущийся глупым вопрос, но все же?.. С чем: с жертвенностью, с ответственностью, с трогательной нежностью, готовой терпеть и ждать, боящейся осквернить святыню?..
Если и да, то редко и, как правило, лишь в последнюю очередь. А в первую – с упоением самим чувством. Этакое «искусство для искусства» или «чистая любовь», из которой выпарены все «обременяющие примеси»: честь, целомудрие, воздержание, брак, супружество со всеми прозаичными составляющими, как рождение и воспитание детей – это все шлак, балласт, засоряющий и обременяющий нечто прекрасное, возвышенное и, что самое главное, ни к чему не обязывающее… переживание.
Влюбленность – это, как правило, отклик на нечто вызывающее внутри – в душе и плоти – некий резонанс, встряхивающий и пробуждающий, вызывающий из самой глубины нечто мощное, настоящее; оживляющий что-то светлое, расцветающее в душе сквозь каждую клеточку тела. Это еще и благодарность за подаренное чувство: предмет любви вызвал к себе это неземное переживание, за это он возносится на пьедестал и ему готовы приносить любые жертвы, терпеть и прощать все, что угодно, лишь бы он продолжал исполнять функцию возбудителя упоительных «божественных» переживаний.
Прекрасно, если влюбленность взаимна и не становится поводом для злоупотреблений, если она перерастает в любовь, не вступая при этом в конфликт с заповедями, например, о любви к ближнему, вообще с нравственными нормами, например, о хранении целомудрия и супружеской верности. А если не так?..
Порой влюбленность вырождается в какую-то психосоматическую зависимость, сродни наркотической, которую сам одержимый, как типичный наркоман, пытается рационализировать (то есть, не понять пытается, а рассудочно (не рассудительно) объяснить и обосновать). Там уже и былого чувства нет, все истерзано и вытоптано, однако, этот возлюбленный продолжает вызывать прежние реакции «химии чувств», без которых жертва Купидона уже не может жить, как без систематических впрыскиваний, поэтому расставание возможно лишь при появлении другого «впрыскивателя», а он не может появиться, потому что его место в сердце, вопреки всему, занято…
К сожалению, наш организм так устроен, что половая функция не только не угасает пропорционально помрачению ума, но даже наоборот – еще и активизируется, окончательно подсаживая человека на эндорфин (а уж в сочетании с адреналином!). И все бы еще ничего, да только вот, опять же, так устроен организм, что от этой функции естественным образом происходит зачатие нового человека. И чем этот ребенок виноват, что его зачали в пьяном угаре – пусть не алкогольном не под каким-нибудь иным «рукотворным» наркотиком, а под автогенным (почитайте на досуге, что из себя представляют эндорфины) – неважно, главное, что в отношениях, диктуемых и определяемых состоянием, при котором все здравые рассуждения автоматически вытесняются в лучшем случае на периферию сознания, если вообще попадают в его поле.
Какое там чувство ответственности? Перед кем? Перед Богом, существование Которого если и сознают, то весьма размыто представляют, какое Он вообще отношение имеет к этому миру и конкретно к каждому из нас? Или, может, перед родителями? Так ведь они не указ взрослому (честнее, правда, было бы сказать «половозрелому», хорошо, если еще совершеннолетнему) человеку! Перед собой, что ли?! Смешно! Сам человек выбирает свою судьбу; его жизнь – это его собственность, что хочет – то и делает с ней… Перед детьми своими? Что за глупости?!.. Как можно чувствовать ответственность перед тем, чего (именно, «чего», а не «кого») еще нет, и неизвестно будет ли когда-нибудь?.. Причем это, по меньшей мере, похабное и циничное отношение к будущему ребенку, как несуществующему, зачастую распространяется на него даже, когда выясняется, что он уже есть, т.е., когда становится известно о его зачатии.
Ведь, пока «плод» еще не успел естественным образом (или, пусть при хирургическом вмешательстве, но в процессе принятия родов, а не аборта на позднем сроке), оказаться вне материнского организма, это как бы и не совсем человек, а всего лишь «плод». Людей убивать нельзя, а плод – это, что-то «нейтральное», на него не распространяются права человека, в частности, право на жизнь, его можно убить, лукаво назвав это «прерыванием беременности», как если бы речь шла о каком-то этически-нейтральном биологическом процессе, а то и не биологическом даже, а все равно, что прервать, скажем, разведение каких-нибудь овощей на подоконнике…
Прежде, чем продолжить, спешу уточнить, что все эти мои гневные филиппики о патологии сознания на почве влюбленности относятся не к самой влюбленности и, тем более, не к любви, а именно к патологиям в этой области (это я еще не коснулся ситуаций, когда ни о какой влюбленности вообще речи нет – одна похоть).
Внутренне здоровый человек и влюбляется, и любит, да и вообще все переживает, чувствует и осмысливает здраво, а у кого мировоззрение со сдвигом и эгоцентричность зашкаливает, или еще какие проблемы психологического или этического порядка, или какие-то поврежденные представления об отношениях мужчины и женщины, о браке и семье, о сексуальных отношениях и деторождении – тут не приходится удивляться, что и чувства такого человека – с вывихом, несомненно, опасным для детей, которым угрожает родиться в результате урагана таких вот вывихнутых чувств.
«Разруха в головах»
Можно ли что-то сделать, чтобы защитить детей, когда количество людей с «контрацептивным мышлением» (мировоззренческая позиция, характеризующимся установкой на уклонение от деторождения или его жесткое ограничение) угрожающе преобладает? Ведь, если вдуматься, потенциальных детей многие боятся и ненавидят уже заранее за то, что они могут своим зачатием «испортить жизнь» радостным, строящим планы на будущее, ни в чем не повинным людям (их родителям/братьям/сестрам и пр.)…
Особенно это касается тех, кто находится в так называемых «свободных отношениях». Ничто, ограничивающее возможность «жить в кайф» и «брать от жизни все», в планы большинства из них не входит. Им безразлично, что гормональный контрацептив может не только предотвращать зачатие, но и препятствовать имплантации эмбриона, т.е. производить микроаборт. Предпочитают не знать, не думать об этом и не портить себе настроение. Контрацептивное мышление, ориентируется, однако, не только на предотвращение беременности, но и на ее прерывание, в случае незапланированного зачатия, т.е. детоубийство подразумевается, планируется заранее, в процессе развития прекрасных, романтичных чувств, вперемешку с ними, более того, как их защита от губительной рутины унылых будней: «Убей своего ребенка; не парься и будь счастлив!» Прямо такими словами эту позицию не декларируют, предпочитая не думать о «черном сценарии», но при этом заранее уже решили, что в случае чего, ребенка не будет…
Так можно ли что-то сделать, чтобы, если уж не уничтожить этот тип мышления, то хотя бы свести на нет распространенное в современном обществе легкомысленное, эгоистичное, потребительское, зависимое отношение к сексуальности, браку, семье и деторождению?
Многие пожимают плечами, разводят руками и раздраженно морщатся, когда их призывают, как им кажется, объять необъятное… А вот не надо ручками разводить и плечиками пожимать, дескать, это во все времена было и не нам пытаться что-то изменить, тем более, в наше развращенное время всеобщей апостасии. На самом же деле многое, очень многое зависит от воспитания. Точнее от формирования этического вкуса и ценностной иерархии. Попросту говоря, надо самим учиться любить, и прививать это своим детям, чтобы естественная способность любить не увлекла на сторону, будучи дурно направленной.
Фото: clipart.net.ua
Кто ж спорит, обстановка в обществе не благоприятствует воспитанию детей в христианских традициях (вряд ли тут надо что-то кому-то доказывать), слишком уж много вокруг соблазнов, изощренность и вездесущие которых, благодаря СМИ и соцсетям, казалось бы, не знает пределов. Однако всевозможные конспирологические представления, порождающие пораженческие настроения, в любом случае контрпродуктивны. Как сказал Бертольд Брехт: «Если вы боретесь, вы можете проиграть, но если вы не боретесь, – вы уже проиграли».
Как бороться? – Просто посильно способствовать изменению ложных мировоззренческих установок, но, что важно, начиная с себя, и тогда только продолжая в ближайшем окружении (в первую очередь – в своей семье) и далее – в обществе, государстве, в мире, наконец. Не надо стесняться благородных амбиций, даже если они, на первый взгляд, неприличны взрослому человеку, кому-то кажутся мечтательным юношеским прожектерством, кому-то – политическим авантюризмом, а кому-то «проклятым идеализмом» или просто глупостью.
Речь ведь не о том, чтобы достичь глобальных изменений, а чтобы хоть сколько-нибудь сдвинуть ситуацию с мертвой точки и хоть чуточку кому-то помочь, хоть кого-то выручить, защитить, оснастив ориентирами, помогающими отличать добро от зла, чтобы придерживаясь первого, не вляпываться в последнее, и гнушаясь злом, не отождествлять с ним добро, которое им перемазано.
Воспитывать детей надо способными к глубоким, горячим и пламенным чувствам, но при этом внутренне свободными, умеющими достаточно себя контролировать, чтобы у них совсем уж не сносило башню на этой почве, и чтобы в человеке противоположного пола (кстати, тоже очень актуальная, к сожалению, деталь: на формирование половой идентичности в наши дни надо обращать особое внимание, а то ведь под влиянием пропаганды мнимой толерантности утрачиваются практически все табу нашей хотя и пост-, но все же христианской культуры), так вот, чтобы в человеке противоположного пола привлекали бы и вызывали восхищение в первую очередь добродетели, а порочность (желательно только без переноса на своего носителя, но с устойчивым желанием держаться подальше) вызывала бы отвращение.
Это вранье, что влюбленность естественным образом предполагает какую-то психическую и этическую неадекватность, слепо-глухоту к любым здравым советам и размышлениям, и если мы хотим, чтобы влюбленные время от времени включали голову, то мы ни больше, ни меньше как пытаемся зарезать священную корову – романтическую любовь.
На естественное мы не посягаем, но все же лучше бы нам обходиться без идолопоклонства! Детей надо воспитывать в целомудрии, состоящем не в гнушении половой жизнью и чувственностью, а в способности целостно видеть всю картину жизни и умении определять, что и когда выводить на первый план, что отодвигать на второй, что на периферию, а чему и вовсе не место нигде, никогда и ни при каких обстоятельствах. Целомудренный человек – не «сухарь», не скопец; не равнодушный или расчетливый прагматик; он просто умеет с Божией помощью видеть и оценивать реальность и регулировать свои стремления.
К примеру, возьмем типичную ситуацию с женщиной, воспитывающей ребенка самостоятельно (в данном случае неважно – мать-одиночка, разведенная или вдова). Допустим, она осознает, что в ее сердце зарождается чувство и нет никаких препятствий, к тому, чтобы устроить свою личную жизнь: ее возлюбленный и сам пылает страстью, готов, как это принято говорить, «взять ее с ребенком» (что само по себе уже почему-то воспринимается как героизм, за который можно все простить, ноги мыть и воду пить). О чем она думает уже в самом начале, едва только в трепещущем сердечке что-то наметилось, напряглось и готово лопнуть и раскрыться как весенняя почка? – О том, каково ее ребенку будет, насколько ее возлюбленный будет хорошим отчимом.
Случаются, конечно, ошибки, даже когда женщина думает наперед о благе детей, но мы не об этом, как и не о том, что полно примеров, когда женщины себя обманывают, закрывая глаза на явные признаки невозможности построения здоровой семьи (будь то из-за каких-то вредных привычек избранника, будь то из-за его безнравственности или просто из-за психологической несовместимости с ее ребенком, а то и просто потому, что человек не способен принять ее ребенка как своего и пр.).
Суть в том, что любая достойная мать, прежде чем дать волю зарождающемуся чувству, подумает о своем ребенке и позаботится о нем. То же самое относится к любой женщине, потому что она – мать, если не фактически, то потенциально, и должна в этой ситуации думать о своих детях, независимо от того, есть они у нее уже, или предполагаются. Разница лишь в том, что о уже родившемся ребенке думать и заботиться проще, чем о нем же, но до его зачатия. Во-первых, о том, кто уже есть проще думать и заботиться, потому что вот он – реален, и все сделанное ему, хорошее и плохое – реально, а того, которого пока нет (и неизвестно, будет ли) трудно осознать как реальную личность, а стало быть, и чувствовать по отношению к нему что-либо, в том числе и ответственность – очень трудно. Во-вторых, осознанию ответственности перед своим ребенком во многом помогает еще материнский инстинкт, который тоже, кстати, бывает, пробуждается с некоторым опозданием, и не только не до рождения ребенка, но иной раз и не сразу после.
Все сказанное выше об ответственности женщины как матери приложимо и к мужчинам как отцам, ответственность которых еще выше в силу их иерархического положения от сотворения Адама. Почти с тех же времен мужчины пытаются, сохраняя за собой первенствующий статус, переложить на женщин любую ответственность (в том числе за «несвоевременное» рождение детей и недостатки их воспитания, за аборты и бесплодие…). На самом деле, женщины потому зачастую дезориентированы, что нет мужчин, которые способны быть «во главу жены». Ситуация отягощается еще и тем, что если у женщины хотя бы инстинкт в какое-то время включается и помогает ей мобилизоваться адекватно своей природе, заточенной под продолжение рода и хранение очага, то у мужчин этой инстинктивной опоры нет, и его чувство ответственности основывается исключительно на Божией милости и домашнем воспитании.
Получается, что защита детей, которым еще только надлежит родиться, начинается с воспитания их родителей, пока те еще сами дети.
Чужое – не трогать
О защите детей, явившихся в наш мир и осваивающих его в разных, подчас самых неблагоприятных, условиях, можно очень много говорить долго, рассматривая все многообразие проблематики: это и вопросы семейного воспитания ребенка, и ребенок в «казенном доме», ребенок на улице, ребенок и гражданская война, и многое другое. В рамках одной статьи это невозможно обозреть, поэтому ограничимся малым и коснемся хотя бы такой щекотливой темы как наша ответственность за «чужих» детей: детей из чужих семей.
Тема, в самом деле, очень неудобная, потому что, во-первых, в связи с ней встает вопрос о критериях пределов дозволенного участия «посторонних лиц» в делах «чужой семьи», во-вторых, уже на подступах к проблеме чувствуешь напряжение на разрыв между заповедью любви с одной стороны и перспективой отгрести кучу неприятностей, если примешь эту заповедь всерьез, во всей ее полноте и многообразии – с другой.
Проставленные кавычки указывают на скептичное отношение автора к поименованным понятиям. Нельзя не отдавать себе отчет в том, что у каждой семьи – своя жизнь и границы этой жизни нарушать нельзя. Все, кто не являются ее членами – «посторонние», потому что – со стороны, не изнутри. «Чужая» она не в смысле чуждости, а в том смысле, что ее внутренняя жизнь – это «неприкосновенное». «Чужое» – то, что нельзя трогать, брать, присваивать, в данном случае: вмешиваться во внутрисемейные отношения без того, чтобы кто-то, например, из супругов об этом просил, но действовать, как бы присваивая себе статус члена семьи, вторгаться и вести себя так, словно являешься одним из них. Нельзя посягать на то, что тебе не принадлежит, и неважно, что именно: чье-либо материальное имущество или интеллектуальная собственность, чей-то статус, роль, функция или заслуги, например, и т.п.
Однако что же из этого следует? Что семья – это новая «священная корова»? Неужели все, что происходит внутри семьи – исключительно ее внутреннее дело? И физическое насилие, и психотеррор, и преступления на сексуальной почве – это все «внутреннее дело семьи»? – Что ж, приходилось сталкиваться и с такой позицией. Но это не только не по-христиански, но даже не по-человечески. Нет таких границ, которые нельзя нарушить по человеколюбию, когда ближний (а таковым, согласно притче о милосердном самарянине (Лк. 10; 30–37), является каждый человек, оказавшийся в досягаемости нашего поля зрения, которое нынче, благодаря средствам информации и коммуникации, расширилось глобально, т.е. всякий человек, о проблеме которого мы узнаем, и которому, в той или иной степени и форме можем помочь) тем более, ребенок – в беде или опасности.
Но где же проходят границы и каковы признаки: 1) когда можно вмешиваться в происходящее в чужой семье и 2) когда мы уже морально обязаны это сделать? Даже в тех случаях, когда дети не являются непосредственными жертвами, когда, например, муж куражится только над женой, это в любом случае детям вредит, хотя бы опосредованно, потому что дети «считывают» модель семейных отношений, которая, затем становится определяющей в их собственной жизни. Это не значит, что, например, если девушка выросла при авторитарном и вечно орущем отце, то ей будет нравиться именно такой тип мужчины.
Вовсе необязательно. Возможно, что как раз наоборот, она будет осознанно искать мужа – полную противоположность своему отцу. Но при этом не исключено, что подсознательно она будет провоцировать к себе интерес именно таких мужчин как ее отец, именно с такими, как он сможет завязывать устойчивые отношения. Однако даже найдя противоположность своему отцу, она своей неспособностью адекватно реагировать на его обращение, вскоре вынудит его или к расставанию, или к усвоению привычной ей модели отношений. При этом она будет обижаться, замечая, что ее избранник «стал совсем как отец», но на иное обращение адекватно реагировать не будет (например, на просьбы или замечания, сделанные спокойным, мягким голосом).
Фото: delfi.ua
Ну что?.. Развести руками и произнести серию штампованных фраз, типа «мы не вправе», «ничего не поделаешь – это чужая семья, их дело», «она терпит, значит, ей это нравится» и пр., и жить так, словно рядом с нами ничего особенного не происходит? А потом, когда женское терпение лопается и происходит убийство на бытовой почве, кто виноват?! Разумеется, только не мы, привычно продолжающие разводить руками… И не шевельнется же в подлом сердце мысль, что если бы не строили из себя слепо-глухо-немых, а давали бы, по меньшей мере почувствовать (именно почувствовать) хаму-соседу, что его скотство взывает к нему адекватное отношение окружающего сообщества, приложили бы сравнительно малое усилие, чтобы защитить хотя бы детей, чьи нравственное сознание и чувства в такой обстановке калечатся, чья психика превращается в свалку комплексов, глядишь, и поумерил бы тот свой пыл, и не дошло бы до непоправимого…
А как быть, когда нам становится известно, что в «чужой» семье происходят преступления, предусмотренные УК? И покрываются они как раз за счет расхожих штампов «невынесения сора из избы», представлений о том, что «стыдно своих сдавать и становиться предателем», и, в особенности (когда подавляемая сторона – жена) – из страха перед мужем и его родней. А если речь не о «чужой» семье, а о своей или о семье родственников? А если речь идет о семье, члены которой ходят в тот же храм, к той же Чаше, что и мы? Или словосочетание «приходская семья», «родство во Христе», обращение «братья и сестры» – все это ни к чему не обязывающие метафоры?
А каково быть пастырю, который узнает о таком кошмаре в семье своих прихожан?.. И где границы, каковы критерии определения их, и каковы пастырские методы, адекватные данной ситуации? На что может и на что должен пойти пастырь, сталкивающийся, например, с преступлением на почве педофилии в семье кого-то из своих прихожан?
Понятно, что он не имеет права разглашать то, что узнал на исповеди, а дальше что? Молиться, поститься и слушать Радио «Радонеж», а там уж – как Господь управит?.. Ограничиться советом (самой жертве или, допустим, ее/его матери) обратиться в полицию (а ведь есть такие клирики и миряне, кто из мнимо-христианских соображений даже от этого шага отговаривают, и даже порицают за него) или, зная, как эти вопросы обычно «полюбовно» решаются внутри семейного круга, непосредственно позаботиться о поддержке жертвы и об ее ограждении от давления с чьей бы то ни было стороны?
Пастырская помощь в подобных ситуациях может состоять не только в том, чтобы исповедовать и утешать пострадавших, но, если необходимо, и в помощи с поиском юридической и психологической поддержки, с привлечением внимания государственных, муниципальных или общественных структур (конечно, желательно, через соответствующих лиц на приходе, но если таковых нет – непосредственно пастырем).
А если эта усиленная забота будет интерпретирована его руководством как «чрезмерное вмешательство в дела чужой семьи» с жестким предписанием самоустраниться? Что ему делать в этой ситуации? Заткнуть своей совести рот ложной интерпретацией 39-го Апостольского правила («Пресвитеры и диаконы без воли епископа ничего да не совершают»), как если бы это «ничего» распространялось на все сферы его жизни (в т.ч. личную и гражданскую) и, что самое щекотливое, как если бы оно предписывало повиновение архиерею независимо от заповедей Божиих? Или все же вспомнить слова апостольские о том, что «должно повиноваться больше Богу, нежели человекам» (Деян. 5; 29), а в дополнение к апостольским – и святоотеческие наставления (прпп. Варсануфия и Иоанна, Аввы Дорофея, свт. Игнатия (Брянчанинова) и др.) о том же?
Слишком уж много вопросов, и они отнюдь не высосаны из пальца. А ведь речь идет о защите детей.
Ювенальная юстиция
Защита детей – это святое. А желающих нажиться на святом деле или прикрыть священной целью какие-нибудь гнусные намерения, всегда полно было. Через что человек не переступит сам по себе, через то он переступит, или, по меньшей мере, «отнесется с пониманием», когда переступят другие, во имя великой, а еще лучше, святой цели.
Выдающийся идеолог ордена иезуитов Эскобар (Antonio Escobar y Mendoza) еще в XVII в. произнес гениальную фразу, ошибочно приписываемую, как его называл Ленин, «одному умному писателю по государственным вопросам» – Николо Маккиавели: «Цель освящает средства (Finis sanctificat media, лат.)». Впрочем, в данном случае, авторство непринципиально, поскольку в разных формулировках эта идея встречается у многих мыслителей. Важна суть.
Применительно к теме защиты детей, эта суть представлена в таком явлении современной социальной политики как ювенальная юстиция (далее – ЮЮ). Иногда в российских СМИ приходится слышать это словосочетание. Мало, кто понимает, о чем речь, но из общей массы и тона сообщений напрашивается вывод, что российскому обществу пытаются навязать какую-то западную пакость: у родителей под надуманными предлогами детей отымают да в детдома заключают – словом, террор и геноцид, демографическая война и катастрофа.
К сожалению, не так уж беспочвенны опасения тех, кто по этому поводу бьет тревогу. В Эстонии эта система существует еще с 1993 г., и сегодня у нас при любом соцотделе вы найдете Службу защиты детей (Lastekaitse talitus). Согласитесь, у нас как-то благозвучней название. Какая-то «юстиция» (само по себе это слово для русского уха уже чужое и подозрительное, вызывающее ассоциации с прокуратурой, а стало быть, с обвинением, преследованием в судебном порядке и т.п., ничем хорошим не светящим), да еще и «ювенальная» (опять незнакомое слово, что-то вовсе чужое, а значит, потенциально враждебное)… – надо очень плохо разбираться в этнопсихологии, чтобы так называть проект, внедряемый в России (Ленин бессмертен: «Страшно далеки они от народа!» (о декабристах, которые, на мой взгляд, лучше бы, все ж-таки, не будили Герцена)).
Те, кто внедрял ЮЮ в Эстонии были не мудрее своих российских коллег, просто они ориентировались на соседей, а в Финляндии аналогичная служба называется Lastensuojelu, в Норвегии – Barnevern. Кстати, именно Норвегия – «маяк» наших законотворцев по части счастливого детства. В свете весьма противоречивой информации о происходящем в Норвегии как раз в области ювенальных технологий, это еще больше настораживает.
Первое, что стоит отметить: Служба защиты детей, к сожалению, нужна, независимо от того, как она называется и существует ли она как отдельное ведомство или действует в рамках Службы опеки. Преступления против детей, в том числе и совершаемые внутри семей, представляют собой особую категорию (в том числе и в силу специфики, требующей особой компетентности), поэтому нет ничего удивительного, что для их выявления и предотвращения предлагается учреждение особой правоохранительной системы.
Если кто-то думает иначе, не торопитесь мне возражать, а сначала ознакомьтесь хотя бы с фотографиями детей, подвергающихся в своих семьях систематическим избиениям, почитайте истории о внутрисемейном насилии (в том числе и сексуальном) или послушайте кого-то из вашего окружения, кто об этом знает не понаслышке. Словом, наберитесь информации, тогда и поговорим предметно.
Итак, нужна ли служба, заботящаяся о защите детей, на повестке дня не стоит. Проблема в другом: в целях и, обусловленных ими, методах. Вот тут возникает масса вопросов, потому что декларируемые понятия «защита интересов ребенка», равно как «благополучие ребенка», «ребенок, находящийся в опасности», толком нигде не раскрыты и на практике оказываются просто поводом для оправдания изъятия детей из семьи под совершенно надуманными предлогами, когда благополучию детей это явно не способствует. Если же таковы методы, может, и цели не соответствуют декларируемым? Прошу понять меня правильно и не спешить обвинять в конспирологии: одно дело – сотрудники (люди всюду и во все времена разные), другое – так называемые «ювенальные технологии».
Так сложились обстоятельства, что с работой ЮЮ в Эстонии мне пришлось очень плотно столкнуться, и с ее плюсами и минусами я знаком не понаслышке. В первую очередь, справедливости ради, следует отметить, что сама по себе работа в этой структуре очень нелегкая, поскольку ее сотрудники в основном имеют дело с человеческими трудностями, скорбями и бедами, и порой вынуждены оперативно принимать жесткие решения. Низкий поклон тем из них, кто искренне и добросовестно, человечно исполняют свой долг.
Однако ни в действующем законе, ни в подозрительно последовательно продавливаемом новом законопроекте «О защите детей», наряду с широкими полномочиями, предоставляемым чиновникам ЮЮ, никак не предусмотрена ответственность ее сотрудников за не адекватное конкретной ситуации поведение, за необоснованные решения, за голословные обвинения и клевету, и, в конце концов, за любое злоупотребление властью, начиная с бестактного, бесцеремонного поведения, и заканчивая необоснованным изъятием детей.
Каковы критерии вышеупомянутых понятий («интересы ребенка», «благополучие ребенка», «ребенок, находящийся в опасности» и др.)? Это вопрос наиважнейший, ведь закон позволяет сотруднику ЮЮ, руководствуясь интересами ребенка и заботой о его благополучии, самостоятельно оценивая его ситуацию как опасную, принимать экстренные меры, вплоть до изъятия ребенка из семьи в досудебном порядке. И не факт, что родители потом смогут доказать в суде необоснованность изъятия, не говоря уже о том, чтобы призвать к ответственности садиста-чиновника (а что такого?.. – исходя из якобы поступившей информации, необходимо было срочно принимать меры для пресечения опасной ситуации, предотвращения преступления и т.п. – чиновник чист перед законом: он руководствовался своими представлениями о благе ребенка, действуя в его интересах).
В законопроекте масса других моментов, требующих доработки, но от кого это зависит? Только ли от чиновников или парламентариев? Нет, это зависит от народа в целом, насколько каждый человек, живущий в демократическом государстве использует свой политический ресурс.
Идеальных законов не бывает, но ради наших детей, думаю, можно постараться, чтобы закон, регулирующий участие государства во внутрисемейной жизни вплоть до отъема детей и определения их в детские дома и приемные семьи (конечно же, только в крайнем случае и только в интересах самих детей во имя всеобщего светлого будущего, да-да, кто ж сомневается?..), был доведен до ювелирного совершенства.
Хорошо бы как-то всему обществу поактивней да поответственней вписаться в этот процесс. Дело ведь касается не условий содержания морских свинок в Северной Баккардии, а нас с вами и наших детей. Напрямую. Всех. Во всем нашем многообразии этническом, мировоззренческом, культурном, социальном, политическом, независимо от гражданской принадлежности и страны проживания – всех.
Тема защиты детей обостряется в связи с новым законопроектом, потому что некоторые его положения, отличающиеся от действующего закона (тоже далеко не идеального, но чуть более соответствующего традиционному пониманию семейных ценностей), создают впечатление, что они «заточены» под полным ходом идущий в Европе процесс педерастизации общественного сознания и законодательства (например, выпало, прописанное в ст. 24(1) действующего закона, принципиальное положение о том, что семья – естественная среда развития и воспитания ребенка, а также симптоматично, что в новом законодательстве опущено положение ст. 41 о том, что обучение детей должно исходить, в том числе, из половых отличий).
Все более актуальной становится угроза «справедливого» перераспределения детей из якобы «неблагополучных» традиционных семей в «благополучные» однополые (в Эстонии пока Закон о семье в ст. 1(1) предусматривает, что брак – это союз мужчины и женщины, однако, долго ли, умеючи, внести в него поправку, особенно, если учитывать, как, вопреки достаточно широкому общественному протесту, в правящих верхах энергично, стабильно, последовательно продавливается, находящийся на данный момент уже в Парламенте Эстонии, Закон о совместном проживании, смысл которого – легализация однополого сожительства).
В России, слава Богу, удалось притормозить внедрение ЮЮ, перспектива легализации «голубых браков» тоже пока неактуальна. Однако за пределами РФ тоже проживают ее граждане. Некоторые из них – в стесненных материально-бытовых условиях, благодаря чему они попадают в зону пристального внимания ЮЮ. Наконец, российские граждане тоже иногда умирают и оставляют своих детей сиротами. Я понимаю, что Российское государство не может напрямую влиять на законотворческие процессы за его пределами, но кто ж запретит ему выступать с проектами совместного сотрудничества в сфере защиты детей, и в частности, обеспечения культуросообразного воспитания русским детям, по тем или иным причинам оставшимся без попечения родителей?
Заключительная пара слов
Сознанию современного человека зачастую присуща характерная дезинтеграция представлений о генетически взаимосвязанных ценностях. Ювенальные технологии, концептуально базирующиеся на приоритетности государства перед «биологической» семьей – порождение доминирующей парадигмы массового сознания, согласно которой человек – самодостаточное существо, свободное в своем самоопределении и развитии от каких-либо заданностей: будь то замысел Божий о нем, будь то половая принадлежность, будь то нравственные нормы – все относительно и переменчиво, все должно подчиняться воле каждого человека в отдельности с условием ненавязывания другому человеку выбора относительно него самого.
Отсюда и раздельное отношение к сексуальной жизни и детородной функции, отсюда же и разделение детородной и воспитательных функций. Человек сам определяет, должно ли быть у половой близости естественное плодоношение? – Прекрасно! А государство за него решает, предполагает ли рождение с необходимостью воспитание человека именно его биологическими родителями, или же родовая функция – всего лишь временный этап на пути развития пока несовершенных биотехнологий. Все логически-последовательно. Противостоять этой дегуманизированной логике можно только вернувшись к вневременному ценностному фундаменту теоцентричного сознания, полагающего не человека (если уж совсем по Протагору, то каждого в отдельности) «мерой всех вещей», а Бога.
Поэтому защита детей начинается с защиты их от безбожия, которое, и не настаивая на том, что Бога нет, побуждает жить без Него, как если бы Его и в самом деле не было.