Предлагаем вашему вниманию материал из сентябрьского номера журнала «Вода живая».
В 1922 году большевистским правительством была выпущена серия декретов, касающаяся изъятия ценностей у религиозных общин Советской России. Декреты положили начало массовой кампании экспроприации, которая продолжалась всего несколько недель… Но ее последствия российское общество ощущает до сих пор. О судьбе церковных ценностей рассказывает советник директора Государственного Эрмитажа, доктор исторических наук Юлия Кантор.
Юлия Кантор
Цель, средства, результат
— Декларируемой целью экспроприации была помощь голодающим Поволжья. Были ли другие цели?
— Большевики преследовали несколько целей. С одной стороны, боролись с инакомыслием, с другой, пополняли казну. Они не просто отбирали золото, серебро и драгоценные камни, но и стремились вбить клин между Церковью и народом, дескать, «церковники держатся за свое золото, а вы голодаете и людоедствуете».
Была и еще одна цель — расколоть саму Церковь. Часть православных считала, что нужно делиться, другие возражали: «С этой властью? Даже ради народа? Нет!». И этот раскол большевики усугубляли средствами пропаганды.
— А почему изъятие ценностей произошло спустя пять лет после революции?
— Борьба с инакомыслием началась еще в 1918 году, но сначала нужно было расправиться с оппонентами нерелигиозного толка: эсерами, кадетами, меньшевиками, просто с мыслящей интеллигенцией. Да и Церковь занимала выжидательную позицию: за исключением нескольких уездов, на приходах не было резкой антибольшевистской агитации. Поэтому до поры до времени Церковь не трогали.
А в 1921 году, когда страну — от Кронштадта до Тамбова — захлестнула сильнейшая волна народных восстаний, вызванных преимущественно социально-экономическими проблемами, в очередной раз встал вопрос: как менять ситуацию? Кого грабить теперь? На очереди стояла Церковь, до тех пор не сильно пострадавшая (не будем забывать, что новая власть грабила и уничтожала не только Православную церковь, но и другие конфессии).
— Операции по изъятию проходили неспокойно…
— Да, в Петроградской губернии, в Подмосковье и других местах‚ иногда в результате агитации духовенства, иногда своей волею‚ люди выходили против партийных комиссий и чекистов. Где-то ситуация была прямо противоположная: церковные предстоятели категорически отказывались отдавать ценности, но голодные крестьяне выходили с вилами, чтобы помочь красноармейцам…
— Церковь в лице патриарха Тихона была согласна без боя отдать те ценности, которые не входят в необходимый для «отправления культа» минимум. Почему большевики отказались от такого варианта?
— У большевиков и у Церкви были разные понятия о том, что нужно и что не нужно.
Кроме того, в ряде случаев настоятели храмов или монастырей не соглашались отдавать вообще ничего. Дескать, почему я должен ценности, которые хранятся в моем храме с XII века, отдавать неизвестно кому, не имея даже возможности проконтролировать, на что эти средства пойдут?
У партийных комиссий были кардинально иные представления. Допустим, церковники выдали 12 предметов. А Губкому или ГубЧК нужно отчитаться за 20, потому что по каким-то спискам в этом храме их должно оказаться именно столько.
— На что пошли деньги?
— Значительная часть средств, которые большевикам удалось выручить от продажи (по демпинговым ценам!) экспроприированного имущества, действительно тратилась на помощь голодающим. Но, как и национализация, изъятие церковных ценностей не принесло тех плодов, ради которых официально это все затевалось.
Ситуация повторилась и в конце 1920‑х годов, когда пострадали лучшие музеи страны. Экспонаты из Эрмитажа, других музеев страны мы видим сейчас в крупнейших музеях Англии, Америки… Национальное достояние продано, а дивидендов никаких, вернее, отрицательные — когда государство начинает торговать своим культурным достоянием, это наносит колоссальный урон его репутации. Я убеждена, что ни при каких обстоятельствах культурные ценности на продажу выставлять нельзя.
— Но часть ведь просто украли?
— Да, вероятно, что-то оседало в карманах тех, кто производил экспроприацию, и чиновников, составлявших описи. Что-то оставалось в селах: если изъятие производилось с помощью местных крестьян, с ними тоже рассчитывались награбленным. Такие случаи описывают, например, старожилы на Псковщине и Новгородчине. Но все же самое ценное поступало в госструктуры, от которых и зависела судьба вещей.
Ценой жизни
— Как церковные ценности оказывались в музеях?
— От продажи и переплавки с огромными трудностями удалось спасти многие ценнейшие (как с художественной, так и с религиозной точки зрения) вещи.
Происходило это так. Зачастую перед выставлением предмета на аукцион партработники привлекали специалистов из «классово чуждых» — прекрасно образованных музейных сотрудников или бывших хранителей крупнейших коллекций дворянских родов. Советской власти требовалась экспертная оценка. Порой специалист «из бывших» замечал: «Нет, эта вещь ничего не стоит. Но — как предмет культа — пусть она полежит у нас в запасниках. А мы организуем экскурсию, разоблачающую церковников, и расскажем, как они наживались на крови трудового народа».
Многим музейщикам, которые таким образом фактически спасали церковные ценности от неизбежной продажи или уничтожения, подобные деяния стоили тюрем и лагерей и даже жизни.
— Наверное, поэтому и конфликт музеев с Церковью протекает настолько остро…
— Конечно, музей, как и Церковь, пострадал от большевистского государства! Не нужно забывать, что первое постановление ВЦИК об изъятии ценностей, золота, серебра, драгоценных камней и т. п. касалось именно музеев (декрет от 2 января 1922 года). Церковь шла под номером два. Поэтому когда сегодня государство пытается отдать долг одному ограбленному за счет другого ограбленного, мне это непонятно.
Понимаете, многие вещи, экспроприированные большевистским государством, но сохраненные ценой жизни музейных работников, имеют не только религиозную, но и художественную ценность, и потому духовно значимы не только для православных. Они нужны любым людям, которые интересуются историей, культурой, философией, религией своей страны. Они полезны и верующим других конфессий: ведь мусульманин не пойдет в храм смотреть на уникальную икону, а в Эрмитаж пойдет. Церковный предмет, помещенный в музейный контекст, способен возбудить интерес к религии даже у атеиста и при этом способствует усилению веротерпимости.
Жертвы войны
— Много ли музейных экспонатов удалось эвакуировать после 22 июня 1941 года?
— Из-за того, что Советский Союз не готовился к войне на своей территории, эвакуационных планов у музеев не было, а если были, то сугубо номинальные.
Например, в соответствии с одним из таких документов, из Павловского музея-заповедника во время войны должны было вывезти 4 000 экспонатов. Вы понимаете, что для такой сокровищницы 4 000?! Это одна сотая даже не всех, а только уникальных предметов.
Планы эвакуации имели только ленинградские музеи. И то эти планы поспешно корректировались из-за Финской войны.
С периферии, например, из Новгорода и Пскова, которые обладали уникальными коллекциями, в том числе богатейшими собраниями икон, фактически не было вывезено ничего. Скажем, из четырех вагонов, запрошенных в самом начале войны для эвакуации музея новгородскими властями, был выделен только один. Паковать экспонаты и формировать их списки центральные власти тоже запрещали — «во избежание паникерства». А 15 августа Новгород уже был занят немцами. Поэтому огромное количество церковных ценностей было захвачено нацистами. После войны вернулось немногое.
— Что мешает проследить судьбу этих предметов?
— Многие составленные немцами списки ценностей утрачены или уничтожены. К счастью, кое-что сохранилось. Например, описи штаба рейхсминистра восточных оккупированных территорий Альфреда Розенберга. Благодаря им многое удалось вернуть уже в первые послевоенные годы…
Долгое время никто не занимался проблемой утрат, время упущено, ушли живые свидетели, в том числе германские искусствоведы — не нацисты, участвовавшие в приемке ценностей.
Еще одна проблема — во многих наших музеях после войны не было составлено сравнительных описей утраченных вещей: что было, что пропало, что возвращено.
— А довоенные описи?
— На них и основываются сейчас. Но часть из этих описей тоже погибла во время войны.
Например, бесследно исчезла одна из богатейших художественных галерей — Сталинградская, в которую попали после революции вещи из купеческих собраний, и описи ее сгорели. Списки коллекций восстанавливались только по чудом сохранившимся выставочным каталогам 30‑х годов. Этот трагический пример — один из множества…
Но, тем не менее, работа ведется, несколько лет назад появился проект «Культурные ценности — жертвы войны» (lostart.ru). Это бесконечно пополняемый каталог утраченных и возвращенных предметов старины. Поиски продолжаются!
Беседовал Тимур Щукин
Читайте также: