«2020 год превзошел все по вредительству в онкологии». Михаил Ласков — о том, как лечить рак в пандемию
— Сейчас все обсуждают скандал с кражей онкопрепаратов. Как врачи-онкологи восприняли его?
— К большому сожалению, ничего нового в этой истории нет. Это происходит не только в Петербурге. В Москве это было недавно. И год назад это происходило. Проблема в том, что поймали только среднее звено, и у этой глобальной системы воровства онкопрепаратов есть более высокие ответственные.
В стране медицина государственная. Онкологические препараты пациенты должны получать бесплатно. Но люди, чтобы купить препарат, который должны выдавать бесплатно, продают квартиры. Как же так получается? Потому что кому-то не выдают то, что положено, правильно?
— Но есть мнение, что врачи не виноваты…
— Неважно, кто виноват, это абсолютно технический момент, могли быть врачи виноваты. Мы не знаем, суда не было. Виноват может быть курьер, виноват может быть главврач, виноват может быть еще кто-то — это совершенно неважно. Надо понимать корневую причину.
Корневая причина в чем? Существует большой неудовлетворенный спрос на онкопрепараты, которые люди должны получать бесплатно, исходя из Конституции, госгарантий и прочее. Это как с дефицитом в Советском Союзе — был спрос на то, чего не хватало, и поэтому были спекулянты.
Государство декларирует, что всех лечит бесплатно, а на самом деле препаратов на всех не хватает. Значит, есть спрос. Значит, появляются вот такие темные схемы. У одних украсть — другим продать. Этих посадят, появятся другие. Потому что есть большое количество людей, которые не могут получить лекарства бесплатно. Но они хотят жить, и они будут их покупать как угодно.
Эти же ворованные препараты продаются горбольницам, в тендерах выигрывают. Потому что преступники могут продавать их дешевле. Главврач, который закупает, может и понимает, что таких цен не может быть, но, во-первых, больнице это выгодно, потому что это дешевле, во-вторых, он просто по закону не может покупать дороже, если в тендеры вышли поставщики дешевле, его сложно в этом упрекнуть и, в-третьих, он ничего не может с этим сделать. Он же не полиция.
— Насколько это масштабно, как давно существует эта проблема?
— Это происходит годами. Как только появились таргетные дорогие препараты, это началось.
Схем много. Препараты получают по рецептам не те, кому они назначались, назначают другую дозу, а оставшееся воруют… То, что эта история годами существует, говорит не о том, что о ней не знают, а о том, что всем нормально.
Корень зла в том, что у нас якобы есть бесплатные онкопрепараты для всех. А это совсем не так. Поэтому препараты будут воровать и продавать тем, кому их не хватает.
Зачем воровать и перепродавать, если для всех есть бесплатно? Если бы сказали: «Ребята, мы подумали, денег нет, это нормально. Таких-то лекарств не будет. Или мы будем их дотировать, но полностью не оплачивать, например, 50% мы даем, а 50% сами». Это было бы честнее. А так обещают все, а на деле этого не происходит.
Вот в Петербурге поймали преступников, которые воровали онкопрепараты, отлично. А кто-то сказал: «Спасибо, рынок наш». Само воровство онкопрепаратов происходило и будет происходить.
Почему бесплатных онкопрепаратов не хватает
— Почему пациентам не хватает препаратов?
— Проблема, как обычно, комплексная. Финансирование недостаточное, бюрократия, препараты закупают с опозданием, чиновники не умеют работать. Импортозамещение, фармацевтические компании уходят с рынка.
— В чем причина их ухода?
— Какие-то компании ушли с рынка из-за проблем с системой маркировки лекарств. До этого многие покидали его, потому что предельные отпускные цены формируются так, что невыгодно работать. А закон о госзакупках устроен так, что закупать можно только самое дешевое, а значит, не всегда качественное.
Справка. Компания «MedacGmbH» (Германия) вывела с российского рынка онкологические препараты «Медак», японская компания «Такеда Фармасьютикалс» прекратила поставки трех лекарств: «Амитриптилин Никомед», «Метронидазол Никомед», «Атенолол Никомед». Международная компания «Сервье» больше не продает в России противоопухолевый препарат «Мюстофоран».
Суды наши не защищают патентообладателей. В России регистрируют препараты, находящиеся под патентной защитой. Посмотрели на Индию, там так делают, мы тоже будем так делать.
— Речь о принудительном лицензировании?
— Принудительное лицензирование — когда сторонняя фармкомпания начинает производить дженерик/биоаналог препарата, хотя он еще под патентной защитой — возможно. Это правило, которое существует в ВТО.
Но когда это происходит? Если возникает форс-мажор, и правообладатель отказывается продавать жизненно необходимый препарат в другую страну по каким-то исключительным причинам. Война, например.
А у нас это происходит не из-за форс-мажорных обстоятельств, а потому что кому-то очень хочется легко заработать. Уже несколько дел в судах.
— С какими препаратами это уже произошло?
— Я читал материалы по препарату «Леналидомид» для лечения множественной миеломы. Наш российский суд согласился с тем, что «Натива» может его производить, несмотря на то, что патент на этот препарат у американской фармкомпании Celgene. И этот леналидомид наше государство закупает на 7–9 млрд рублей в год.
Онкобольные не смогут лечиться в других регионах
— Как сейчас обстоят дела с обеспеченностью онкопрепаратами?
— Они продолжают исчезать по той же совокупности причин, о которой мы говорили. Вообще, по степени вредительства в онкологии 2020 год превзошел абсолютно все остальные.
Первое, исчезло максимальное количество препаратов. Второе, еще хуже — обсуждают новый порядок оказания медицинской помощи, по которому люди с онкологическими заболеваниями не смогут выбирать, где лечиться, а будут это делать только там, где им скажут региональные чиновники. Если утвердят такой порядок, это будет самое плохое, что происходило с онкологией за последние годы.
— Это приказ Минздрава о новом порядке оказания онкологической помощи. Он уже официально опубликован?
— Приказ проходил общественное обсуждение. Поднялся такой не особо громкий вой. Его убрали, сейчас вывесили опять, и там ноль изменений, касающихся закрепления людей за медучреждениями. В общем, конечно, это катастрофа будет, если все так останется. Пациенты не смогут выбрать себе клинику.
— Но это же незаконно. Пациент имеет право выбирать, где лечиться.
— Сделано это, видимо, для того, чтобы полностью контролировать денежные потоки территориальных фондов ОМС. Так как неудобно, когда человек из одного региона лечится в другом. Регион лишается денег, которые идут за ним по системе ОМС.
Чиновники должны администрировать бюджетные деньги в интересах людей. Они, я думаю, перепутали себя с кем-то, они решили, что деньги их, после того как они попадают в бюджет ОМС. Никто им не может напомнить, что это совсем не так. Сейчас нужно как можно больше внимания привлекать к этому вредительству.
— Как должна быть организована маршрутизация пациентов с онкологией?
— Надо дать людям возможность идти к тем врачам, к которым они хотят, если их клиники работают в системе ОМС. Если вы считаете, что врач, про которого вы прочитали в интернете, поспрашивали рекомендации, вам подходит, но при этом находится во Владимире, а в Москве нет нужного вам специалиста — вы сами поедете во Владимир, и за вами пойдут деньги по ОМС.
В итоге что получится? Одна больница будет переполнена, другая пустая. Это и называется конкуренция. Пустой больнице придется конкурировать за пациентов. Обучать врачей, вкладывать в оборудование.
Выбор пациента и должен повышать качество онкологической помощи. Если он этого выбора сделать не сможет, о каком повышении качества может идти речь?
— Приказ касается только взрослых.
— Я хотел бы напомнить, что в целом детская онкология — это капля в море по сравнению со взрослой онкологией. Я работал и там, и там, и жить хотят одинаково все, и дети, и взрослые.
— Вы сказали, что очень много препаратов исчезло в этом году. Это пандемия так повлияла?
— Кризис ничего нового с собой не приносит, он лишь ускоряет те деструктивные процессы, которые были раньше. И наоборот, активизирует те позитивные процессы, которые тоже были до этого.
Та массовая деструкция, которую производит наше медицинское управление, катализировалась и развивается с тройной скоростью.
Желание контролировать чужие деньги и распоряжаться ими — это все, к сожалению, ускорилось катастрофически.
— Врачи говорят об этом?
— Сейчас начали затыкать всем рты, это следующий пласт. Затыкать рты стали с двух сторон. Первое, через распоряжение Минздрава, чтобы врачи не высказывались. Второе, действия Следственного комитета. У меня уже двух знакомых врачей дернули в Следственный комитет из-за публикаций в прессе. Я думаю, что вполне вероятно после этой нашей публикации меня это тоже может ждать, потому что это началось не так давно, месяца два как. Проверки совершения преступления. Российский вариант fake news. Теперь высказывание — это преступление.
— Вашими коллегами заинтересовался Следственный комитет после высказываний о ковиде?
— Да, это высказывания касательно ковида, но нигде в законодательстве не написано, что ковид является единственной темой для фейк-ньюз. Понятно, что ковид у них в топе внимания.
Позитивные изменения
— Частные услуги включены в ОМС. Пациент может получить лечение в частной клинике по полису, если государственные недоступны?
— Частные клиники сейчас в тяжелом положении, работать по ОМС удается не всем. Иногда им просто не платят. Мне известны случаи уголовного преследования.
Например, случай с клиникой «Гармония», они лечили людей по ОМС очень много, потом выяснилось, что там возбудили уголовные дела на руководителей. Обвиняют их в том, что они лечили мертвые души. Я не суд, я не могу сказать, что они не лечили мертвых душ. Но я точно знаю, что очень много людей благодаря им получали очень хорошую терапию бесплатно.
— Что-то позитивное в медицинской онкологической помощи вообще происходит?
— Что пациенту надо? Пациенту надо три вещи: как можно дольше жить, выздороветь, если возможно; второе, чтобы у него было меньше осложнений; третье, чтобы ему было легко — помощь оставалась доступной, быстрой и по возможности с максимальным сохранением привычной жизни.
Позитивное изменение за последние годы — как государственные, так и частные клиники вложились в оборудование. Я сейчас говорю не только про Москву. Если раньше, лет десять назад, нельзя было увидеть выписку из региона с КТ и МРТ, сейчас это диагностическое оборудование доступно в поликлинике, другой вопрос, какого качества.
Появилась ПЭТ/КТ — позитронно-эмиссионная томография — ее назначают, когда надо и когда не надо, второе случается чаще. Стали доступны новые линейные ускорители. Раньше были страшные советские машины. Какие-то частные клиники начали лечить людей по ОМС. Это было очень хорошо.
— Что сейчас происходит в лечении онкологии нового, что нам пока недоступно?
— Нам пока недоступно самое главное — разумный подход к организации онкологической помощи. Есть техника, а лекарства, если не разрушать рынок, тоже будут. Знаете сказку про программистов? Волк разрушает домик, который поросята строят быстрее, чем волк разрушает. У нас волк проворнее. Поросята пытаются восстановить.
Как пандемия повлияла на доступность лечения
— Если говорить о ковиде и онкологии, были опасения, что из-за сложностей в получении онкологического лечения во время пандемии вырастет смертность от рака. Появилась ли какая-то статистика?
— У меня нет данных для того, чтобы я мог аргументированно показать, что смертность растет. И потом еще рано делать такие выводы. Через полгода-год ситуация станет очевидной. Будет конкретная зарубежная статистика и наша.
Но я вижу, что многие люди, мои пациенты, которые ко мне обращаются, они не могут получить своевременно онкологическую помощь.
— Их не госпитализируют?
— Их не госпитализируют, увеличиваются очереди, увеличивается время выполнения исследований. У человека рак легких, он хочет сделать КТ, но ему надо очень долго ждать. И теперь это не только бесплатной медицины касается, а вообще всей системы. Человек хочет сделать за деньги, но негде, потому что все КТ легких при подозрении на ковид делают. В частных клиниках тоже очередь.
Да, ухудшается доступность медицинской помощи — это то, что я вижу по отдельным историям. Сейчас, в связи со второй волной, ситуация будет ухудшаться. Люди не могут вовремя сделать анализы, попасть на госпитализацию, время ожидания амбулаторной консультации увеличивается.
— О том, как ковид влияет на течение онкологии, есть данные?
— Да, естественно, ковид — это дополнительный слой риска для онкологических больных. Если ты болеешь ковидом, а тебе надо, например, делать химиотерапию, то… лучше сначала, чтобы прошел ковид.
— Для каких видов рака наиболее опасно это сочетание?
— Естественно, для тех, которые дыхательную систему затрагивают. Для тех, у кого интенсивная химиотерапия, которая сама по себе может приводить к пневмониям и ослаблению иммунитета.
— Как пандемия повлияла на онкологию в мире, на методы ее лечения? Уже было время принять какие-то новые решения о рутинных процедурах лечения. Что изменилось у них и что изменилось у нас?
— У нас в институте была военная кафедра, и никто не знал, зачем она. А там учили делать медицинскую сортировку. Условно, медицинский пункт полка развертывается, и первое, что там делается, — медицинская сортировка: этот вроде бы умер, этот вроде бы жив, но умрет; этот жив, но тяжело ранен, еще есть шанс и будем лечить; этот легко ранен — «иди отдыхай». Эта медицинская сортировка вошла в жизнь всего мира сейчас.
То есть иногда она шла по жесткому сценарию в Италии в марте, когда «пожилых не будем госпитализировать, все равно умрут», вот это был ужас, который никто не ожидал в цивилизованной Европе.
В целом сейчас в онкологии, например, все методические рекомендации дополнены некой сортировкой людей по тому, насколько быстро нужно выполнить определенное вмешательство. Например, какой-нибудь малоагрессивный рак простаты, который раньше схватили бы и прооперировали, не оперируют, говорят: «Сейчас ковид. Это риски».
Если приходит пожилой человек с сопутствующими заболеваниями, ему говорят: «Вы от рака сейчас точно не умрете, а если вы в больнице заразитесь ковидом, это гарантия, поэтому операцию откладываем». Раньше такого не было — этому мы операцию откладываем, этому наблюдаться после проведенного лечения не надо… Элементы военной медицинской сортировки сейчас вошли в рутинную практику лечения не только онкологии.
— Среди ваших знакомых врачей много человек заразились?
— Много. И некоторые погибли. Например, Григорий Федорук, вы писали об этом на «Правмире». Он был прекрасный хирург-ортопед, мы с ним общались много лет. Да, есть врачи, которых я лично знал, и они погибли.