Какую организовать комиссию и какими полномочиями ее наделить для того, чтобы наши дети вернулись из мира компьютерных стрелялок в лунную ночь в Отрадном, где Наташа у окна, и князь Андрей еще жив, и мир, и луна такая, что вот сейчас полетел бы к ней, плача от счастья и огромности жизни вокруг…
Что с ними, лопоухими, сотворить, чтобы он не умирали со скуки над нежным, тонким, хрупким Чеховым, смешным, великим и несчастным, а чтобы стояли и слушали, как «еще не застыли в воздухе волны от первого удара колокола, а уже послышался другой, за ним тотчас раздался третий, и потемки наполнились непрерывным, дрожащим гулом». Чтоб слушали, и млели, и замирали…
Татьяна Краснова Фото: Анна Данилова
Что же сделать, что предпринять?
Вот уважаемый мною заведующий научно-учебной лабораторией лингвистической конфликтологии и современных коммуникативных практик НИУ ВШЭ Максим Кронгауз считает, что «нужно какое-то обновление, связанное с реформами в школе и, собственно, с изменениями русского языка, который стал более многофункциональным». Пишет Максим Анисимович, что «появились новые сферы его употребления. Прежде всего интернет, конечно. Для школьников — это социальные сети, в которых они общаются».
Конечно, это правда, они общаются в социальных сетях. И иногда странно выражают свои мысли. И иногда их непросто понять.
Но говорят-то они все о том же.
О мокрой траве в росистом саду на рассвете, о том, что не можешь спать потому, что самый важный в жизни «он» посмотрел на другую, о том, что любовь гораздо огромнее твоего сердца, и ты не знаешь, что с нею делать. Они говорят все о тех же предательстве, благородстве и самопожертвовании – по той простой причине, что у Бога нет для них никакой другой жизни и никакой другой смерти, и любви никакой другой нет, а значит – это все о том же.
И пришедшая из сети Верочка Полозкова странно, непривычно, но о том же, о чем все они, эти самые классики, без которых невозможна наша «национальная идентичность»:
«А что, говорю, вот так, говорю, любезный.
Не можешь любить – сиди, говорю, дружи.
Я только могу тебя обнимать, как бездной.
Как пропасть ребенка схватывает во ржи»…
…или вот Вячеслав Солдатенков – они его знают как Славу Сэ – ведь он же смешной почти как Хармс, и нежный – почти как… Ну не знаю, как тот же Чехов…
Наверное, их не надо вводить в школьную программу, они, наверное, еще не заслужили, не прошли проверки временем. Но если бы я преподавала литературу, я непременно «привела» бы их в класс, «безродных» и «неподходящих», для того чтобы со стен на них изумленно посмотрели великие портреты, а потрясенная лопоухая публика осознала бы, что для ее чувств, ее страданий, ее подросткового одиночества есть разные формы выражения и что литература жива тогда, когда сидит бабочкой на ладони, а не пришпилена булавкой к пробковому стенду в школьном кабинете.
Какая для этого нужна комиссия? Какое решение и чей авторитет?
На этот вопрос есть очень простой ответ.
Когда-то моя прекрасная подруга процитировала мне не помню чьи слова:
«Просто учитель прочтет вам абзац о единороге из учебника. Хороший учитель принесет в класс картинку с изображение единорога. НАСТОЯЩИЙ учитель приведет живого единорога». Мы с подругой тогда добавили: «Гениальный учитель превратится в единорога САМ».
Ни одна комиссия не сработает, пока в классе перед детьми не окажется человек, который влюблен в Пушкина – не в памятник, а в нахального юного лицеиста, который ведет себя не лучше какой-нибудь нахальной Верочки Полозковой, который, например, ненавидит Достоевского и готов до хрипоты спорить с Тургеневым.
Нужен кто-то, кто вызовет эти дорогие нам призраки к доске, заставит их снять саваны, и жить на полную катушку на глазах у изумленной публики.
Я знаю пару таких учителей.
Правда, я не знаю, как их клонировать. Поэтому, наверное, удачи Комиссии…