Живая петля, в которой мы ходим
Сейчас на сайте театра все участвующие в представлениях жеребцы заявлены как «свободные конные артисты». Однако сам Евгений не раз в интервью говорил, что еще несколько лет назад для него было само собой разумеющимся видеть коня оседланным, со всей необходимой амуницией. Изменили его отношение к уздечке и хлысту сами животные. Когда около трех лет назад он стал заниматься верховой ездой, заметил, что между ним и конем не происходит должного контакта.
— Трансформация началась, когда я начал исследовать, что же такое свободный конь, свободная работа. Я стал пробовать какие-то вещи, которые должны были быть просто общением, просто совместным пребыванием человека и коня в неких обстоятельствах. И понял, что конь совершенно меня не воспринимает, он отделен от меня, не видит меня. Мало того, он меня выдавливает.
Тогда Евгений стал изучать, как можно выстраивать отношения с лошадью. Вспомнил, что есть серия передач Невзорова о работе с лошадьми. Это показалось ему хорошей кинотеатральной постановкой, уникально сделанной, проработанной досконально. Затем вышел на «Семь игр» Пата Парелли. Парелли — калифорнийский тренер лошадей, известный своей программой естественного обучения лошади (а если точнее, то всадника). В основе его метода лежат взаимоотношения животного и человека, выстроенные без принуждения, запугивания и страха.
— Я тоже попробовал заниматься по его системе: уже здорово, уже конь начинает меня видеть, ему со мной хорошо. Начал глубже узнавать, какие-то свои опыты делать, думая, что я уже способен, и в какой-то момент доигрался до того, что конь начал на меня нападать, что один, что второй, что третий. Я понял, что самому мне не справиться, и начал искать специалиста.
По счастливому стечению обстоятельств, нужный специалист нашелся совсем рядом, в соседней деревне. Инна Дитманн — тренер мирового масштаба и основатель Школы свободных лошадей. Она сотрудничает с театром уже три года: плодами совместной работы стали три поставленных спектакля. Как и Парелли, Инна проповедует общение на принципах партнерства, без болевого воздействия и наказания.
— С ней безумно интересно работать. Насколько она умеет, видит, предвосхищает, насколько глубоко осознает, что сейчас будет делать конь, это потрясающе. Мы всегда стремимся к тому, чтобы она вышла на сцену и сыграла какую-то роль, даже без слов. То, как она работает, в каком естестве, в какой легкости и свободе пребывает при этом ее тело, и как лошади при этом ее слушаются и понимают, что она транслирует, это уникальная вещь.
Уточняю про «конно-драматический»: авторское ли словосочетание. Евгений смеется: поначалу да, думал, что изобрел его. Пока не узнал, что в России уже есть один конно-драматический театр.
Государственный конно-драматический театр «Нарты» был основаны задолго до того, как эта же идея пришла в голову Ткачуку: в 1990 году. Работавшие на стыке хореографии, цирка, спорта и классического театра, артисты-наездники не только давали спектакли в родном Владикавказе, но и показывали мастерство джигитовки во французском Авиньоне, выступали в Аргентине, привозили в Москву на Театральную Олимпиаду «Гамлета» и в 2009 году вошли в десятку лучших театров России в конкурсе «Окно в Россию». А еще снимались в серьезном кино: в «Войне» Балабанова, после которой Сергей Бодров-младший пригласил труппу к участию в съемках фильма «Связной». В сентябре 2002 года семеро ведущих актеров театра в составе киносъемочной группы были в Кармадонском ущелье в Северной Осетии, когда сошел ледник. На следующий год в память о погибших артистах режиссер Тимур Сикоев поставил спектакль «Посвящение семерым».
Сейчас театр, как принято писать, переживает не лучшие времена. Но если называть вещи своими именами, то просто медленно умирает до окончательного закрытия: нет денег на здание, содержание лошадей, постановки. Неизвестно, общая ли это судьба для российских конных театров, но у его петербургского собрата финансовые дела тоже идут нелегко.
— Зарплат у нас нет, есть только какие-то деньги, которые вдруг неожиданно добром пришли от какого-то нашего мецената, случайным образом попавшего на спектакли. Нас это очень радует. Но никакой стабильности в театре нет, и пока мы не научимся зарабатывать деньги, сложно о чем-то говорить. Чтобы начать зарабатывать, нужен зал для такого формата театра, как минимум, 800 мест. А чтобы был такой зал, нужна грандиозная стройка. Чтобы сделать эту грандиозную стройку, нужны грандиозные деньги, и так далее. Живая петля, в которой мы ходим. Но пока огонь не затухает: команда растет, и я безумно счастлив.
Евгений Ткачук
Но даже в такой сложной финансовой ситуации театр развивается. В прошлом году команда получила Президентский грант на постановку «Священный полет цветов». Сейчас будут подавать на следующий, уже третий по счету грант. На краудфандинговой платформе Planeta.ru у «Велесо» есть несколько успешно завершенных проектов. Сейчас команда собирается запускать проект на постройку разборного купола.
— Мы, конечно, все время в ожидании какого-то мецената, человека, который поверит в нас, в наше дело, и сможет помочь с финансированием. Чтобы развиваться, нам нужна земля, которая будет принадлежать именно театру, и будет возможность строить более серьезные постройки, здания и сам театр.
Евгений Ткачук
На спектакле выйдут кони и все сделают по-своему
На подготовку одного спектакля уходит несколько месяцев: помимо работы с лошадьми есть еще музыкальная часть, ансамблевое пение. Есть текст, драматическая составляющая. И пластика. И это все нужно соединить. Причем, по словам Ткачука, коням, чтобы выучить мизансцену, хватает одной репетиции. А людям, чтобы в этих мизансценах работать, нужно в пять раз больше времени, а кому-то и в шесть. Зато конные артисты, в отличие от двуногих, чаще болеют перед спектаклем. Или мастерски симулируют.
— Я могу вам сказать, что вот Медовый — артист, который несколько раз просто не выходил. Он с утра хромает до вечера, когда спектакль начнется. А после спектакля подходишь к нему, не хромает. Когда это происходило, было полное ощущение, что он действительно болел: поджимал ногу, убирал, тянул. А потом смотришь, все нормально. Два раза так было! Валдай за него играл. Валдай вообще гениальный конь в этом плане: он быстро учится, за одну репетицию можно выстроить всю сцену.
Что касается двуногих артистов, в труппе задействованы артисты, играющие в ведущих театрах страны — Театре Наций, Александринском театре, БДТ им. Товстоногова, МДТ. Любопытно, что движет актером, когда он идет в относительно новый театр, да еще и без возможности получать здесь гонорар?
— Понимаете, тут штука такая: конно-драматический театр, первостепенно, это театр личности. В данном случае актера. Я не отделяю актера от режиссера: для меня это творец, так или иначе. В театре режиссера принимают и могут с ним работать только те люди, вобравшие в себя такое количество роста и масштаба, которое не позволяет им оставаться только функцией. Они должны провозглашать свою личность. Они должны заявлять о себе более полноценно, на все сто. И кони — животные такой включенности, такой грации, такой мощи, такой скорости восприятия — естественным образом заряжают артистов. Артист начинает понимать, где он еще не дорос до коня, до такой формы выразительности. Если артист научится работать с такой энергией, не привлекая и не вовлекая зрителей в момент работы, на другом уровне восприятия того, что происходит на сцене, это, как минимум, рост. И те, кто приходят, стремятся к этому росту, хотят достичь нового качества.
Логично представить, что в творческом коллективе, состоящем из личностей, конфликтов не избежать. Спрашиваю Евгения, сложно ли дается совместная работа.
— Это вы на больную мозоль наступили. Сложно! Но пока еще меня как-то воспринимают худруком, а я уже научился справляться со своими амбициями. Самое главное, все понимают, что эти конфликты ни в коем случае нельзя развивать. Но и держать в себе нельзя, потому что он будет накапливаться, а нервная обстановка убийственна до такой степени, что конь будет реагировать на это. Но несмотря ни на что, команда собирается, проходит непростой путь и справляется, и растет, и слава Богу. Это главное!
По собственному признанию, Евгений Ткачук не авторитарный или, наоборот, либеральный худрук, а худрук идейный: главное, чтобы работала сама идея, а чье имя будет в заголовках, уже не так важно. Хотя здесь он оговаривается, что сейчас известное миллионам россиян имя Евгения Ткачука, конечно, сильно помогает театру существовать и хоть как-то заявиться без огромных вложений в рекламу.
— И только лишь поэтому «театр Евгения Ткачука». В остальном это театр, который сам по себе родился и развивается не благодаря мне, а именно благодаря команде, которая верит в идею. Когда мы делаем тот или иной спектакль, всегда это проходит в больших и длительных дискуссиях, но мы всегда приходим к совместному результату и только совместному. В нем намного больше потенции. В конце концов, мы всего лишь можем договориться о какой-то мысли и идее. Потому что на спектакле выйдут кони и все равно сделают по-своему. И твоя задача лишь научиться прочитать то, что они транслируют, и не пропустить это. Если ты будешь стоять на своем, во что бы то ни стало, только бы не принять версию другого человека, тогда ты пропустишь все, что делает конь, и собака, и голубь, и чайка, которая мимо пролетала.
Идею театра худрук после некоторого раздумья формулирует словами Максимилиана Волошина: «Дыхание, биение, горение». Как показывают три плодотворных года работы театра, краткая формула подходит к широкому диапазону произведений и авторов: от Джонатана Свифта и Виктора Пелевина до древнегреческой трагедии и неизвестного широкому зрителю произведения Высоцкого «Дельфины и психи», премьеры этого лета.
— Я сам был удивлен и поражен: мы действительно за три года попробовали очень разные материалы в том или ином виде. Это сложность в обычном театре: там четыре стены, и больше никаких вспомогательных у тебя нет. И клиповое сознание работает намного быстрее, в коробке ему уже становится тесно. Поэтому и ритмы спектаклей в традиционных театрах очень быстрые: люди быстро доносят информацию, темпоритм жесточайший, потому что нужно держать зрителя. Здесь же держать зрителя не надо: он держится, потому что для него все время что-то происходит. В природе нет момента застоя, паузы, понимаете? Это наш козырь. Нам лишь нужно создать и наполнить это движение ветки, этот прилет голубя на ветку рядом с тобой, выход коня к зрителям смыслом.
Всех декораций — только небо, деревья и снопы сена
Чтобы увидеть все своими глазами, еду в «Велесо» на спектакль о Гулливере. Путь от Петербурга до деревни Лепсари под Всеволожском, рядом с которой расположен театр под открытым небом, занимает чуть больше часа.
Паркуюсь, осматриваюсь. Довольно людно. Чуть больше дюжины машин, маршрутка и даже такси, ого. Людей человек сорок. Публика разношерстная: семьи с детьми (на сайте театр заявлен как семейный, сегодняшняя постановка идет с маркировкой 3+), влюбленные парочки, женщины среднего возраста.
Кто-то сидит вокруг костра, кто-то плетет венки на мастер-классе. Другие пьют кофе и разглядывают сувениры. Обстановка расслабленная. Но, похоже, остальные, как и я, мало ориентируются, что здесь будет происходить. Администратор объясняет, что во время спектакля мы куда-то будем передвигаться. Может быть, на крытую площадку? Пока что всех декораций — только небо, деревья и снопы сена, по которым, повизгивая от удовольствия, лазают дети.
На большом поле, огороженном дощатым забором, пасутся кони. Иногда там появляются мужчины в белом (человек с острым зрением в одном из них узнает самого Ткачука), проходятся колесом или просто бегут, раскинув руки. Тогда зрители оживляются: «Началось», но мужчины убегают, и снова все затихает. Ждем.
Пока есть время, подхожу к зрителям. Анна в самодельном венке, смущаясь, признается, что здесь в первый раз, и ее привезла подруга. Та очень любит артиста Евгения Ткачука, разузнала про его театр и предложила поехать посмотреть. Лошади в жизни Анны были только в детстве: в украинской деревне пастухи на конях пасли коров. В большом городе, конечно, ни пастухов, ни коров нет, а ностальгия по тем временам иногда проскальзывает.
Екатерина и Александр тоже приехали в первый раз: девушка устроила романтический сюрприз молодому человеку. По описаниям в сети Екатерина заинтересовалась: природа, свободные животные, зрители задействованы в постановке. Когда я к ним подошла, они вертели в руках брошюру театра.
— Хочется посмотреть на взаимодействие людей и лошадей. Люди ведь более предсказуемы, а лошади могут вообще… Вот взбредет им что-нибудь в голову! Как может режиссер справляться с этим? Для меня загадка.
— А я не представляю, что значит «конно-драматический». По отдельности слова знакомы, а что они вместе обозначают, совершенно непонятно. Я в ожидании, что здесь будет происходить.
Откуда-то из леса прибегает белая пушистая собака, явно здешняя, улыбается всем подряд. Дети ее тут же начинают гладить. Дети, кстати, вообще, в отличие от скованных взрослых, чувствуют себя здесь органично и сразу встраиваются «в предлагаемый контекст»: сено так сено, собака так собака, по бревнам походить, так по бревнам походить. Им, похоже, даже не приходит в голову задумываться о концепции «природного театра»: правила игры они чувствуют интуитивно. И чуть позже, на самом спектакле, будут активнее взрослых участвовать, подсказывать, вовлекаться и переживать.
Но вот наконец снова мимо пробегает Евгений Ткачук, босой и в белом. Он в этой постановке играет ветер. Начинается спектакль. Действительно, с вовлеченными в него максимально зрителями. Действительно, со свободными конными артистами, иногда заставляющими двуногих партнеров по мизансцене поволноваться и перекроить диалоги в чистой импровизации. И с историей про Гулливера, пропущенной через фильтр рефлексии об этике, личности и самосознании в современном мире. Полуторачасовое действо о том, что значит быть человеком.
Пониманию Бога мы можем научиться у животных
После спектакля и финальной песни о мире в общем кругу зрителей и артистов, после благодарностей и угощения яблоками у нас есть время немного поговорить с худруком театра о том, что сегодня здесь происходило. И что вообще происходит на четырех гектарах творческой земли.
Название пришло не сразу. Было много вариантов, которые отметались один за другим. Пока однажды конный завод «Велес» (Велес — славянский бог, покровитель музыкантов и поэтов — прим.ред.), что под Кировом, не предложил сделать на их базе конный театр и разработать бизнес-план. Евгений согласился. На подготовку бизнес-плана ушло месяца три: был готов большой буклет, вся работа расписана детально по годам. Тогда по каким-то причинам план запущен не был. А сам проект остался у команды на руках.
— Вместо «Велес» у нас возник образ колеса: идея передвигать, и сложилось название нашего театра. Для меня полноценно звучит так: конно-драматический передвижной театр «Велесо».
Час назад на спектакле «Гулливер» зрители действительно довольно много передвигались: вдоль по лесной дорожке на площадку у пруда, затем в манеж, потом обратно к костру. Однако в названии прилагательное «передвижной» несет более глубокий смысл: возможность подстраиваться под новую площадку, взаимодействовать с местом, его историей, с тем, что вокруг. Именно тогда словосочетание «природный театр» будет максимально наполнено смыслом. Нечто, похожее, по словам режиссера, на кинопроцесс: когда съемочная группа приезжает на локацию дня за 2-3 до съемок и обустраивается, а точнее, встраивается в среду:
— Мы всегда отталкиваемся от того, что предлагает природа. Спектакли естественно организованы объектом, ландшафтом, устоем, на котором находится этот объект. Если мы делаем спектакль в станице Весенская, надо понимать, что это за культура работы с лошадьми, какой там многовековой опыт. И игнорировать его просто нет смысла: надо брать от земли то, что она дает, и раскрывать это. На этом и строится позиция передвижного театра.
«Велесо» — театр, задуманный как передвижной, природный и интерактивный. В координатах тесного контакта со зрителем и сотворчества. В рамках подготовки спектаклей в театре практикуют так называемые открытые репетиции, на которые можно приезжать, смотреть, обсуждать, делиться впечатлениями.
— Для меня очень важен диалог со зрителем: как он воспринимает те символы и образы, которыми я пытаюсь с ним поговорить. И этот коннект (или дисконнект) очень важен. Мне неинтересно делать продукт, которому просто замечательно и громко похлопали и, счастливые, разошлись. Мне важно, дошла ли идея, мысль, что мы делаем и для чего это. Когда диалог со зрителем на открытых репетициях получается, это, наверное, самое дорогое.
Максимальный опыт подобных открытых репетиций, по словам Ткачука, был при постановке спектакля «Священный полет цветов» по стихотворению Александра Введенского «Кругом, возможно, Бог». Обэриутская поэзия абсурда — непростая для восприятия вещь. Неподготовленному читателю (или в данном случае зрителю) она может показаться какофонией звуков и смыслов.
— Введенский — исследователь крупного масштаба, и символы, которые он использует, — это сверхпоэзия. Своими корнями она уходит в бескрайнюю веру в то, что на все происходящее дал Свое благословение Господь. Не всегда твое восприятие, твои шоры, твоя система воспитания, в которой ты вырос, среда обитания могут позволить быть таким открытым, как ты должен быть перед Богом. Воссоединение с Богом может получиться только в этом открытом состоянии и ни в каком другом. Мир же сейчас так ершист и так провокационен, что невольно сам закрываешься и позволяешь себе делать это только в интимные моменты. И этому восприятию, и пониманию Бога, этой открытости мы можем научиться у животных, когда почувствуем, как они все время пребывают в этом потоке.
Что ж, если мы будем внимательными учениками, может и получится, как в словах финальной песни, которую мы пели все вместе, и зрители, и актеры, после спектакля:
Миру мир нам надо, да войны нам не надо.
Чтобы был мир во всем мире, да в каждой квартире.
Фото Артема Лешко