Афонская смута

Главная тема главы “Серебряный сундучок” из романа И. С. Шмелева “Лето Господне”, то ядро, из которого выросла глава, — Афон, центр монашеской жизни. С утратой православных святынь в России для русского эмигранта Афон становится наряду с Валаамом духовным ориентиром, а после Второй мировой войны — уже единственным маяком в море житейском. Эмигрантская молодежь постригается там в монахи, пополняя оскудевающее братство Афонской Горы.

Первоначальный текст “Серебряного сундучка” — очерковый; Шмелев мыслил подать его именно очерком еще задолго до того, как в его “лаборатории” сложился план третьей части “Лета Господня” или составной второй части “Скорби” романа.

Очерк “Серебряный сундучок” задумывался широко, в благодатное для писателя время; он заканчивает “Няню из Москвы”, еще не написаны “Радости”: «Довольно писал — “Няней”, м. б. и кончу житейское… — хотел бы отдать себя — близкому духу, церкви, Господу. Хочу очерк о Св. Пантелеимоне писать — какая тема-то! под заглавием “Серебряный сундучок”! Тут встретится малютка-Ваня, старая-старая Москва, конца 70-х… уклад, старый дом… прочность… сила и слава наша… и… разгром наш, юр наш, стояние на ветрах, с ловящими ушедшее глазами, с глазами в слезах, — и старый Афон, русский, народный Афон — хранитель Православия, крепкий, с защитой силы, и нынешний, загнанный, гонимый, ограбленный, искусственно старимый и изводимый демократической — !!! властью былой Эллады!» (Письмо И. С. Шмелева И. А. Ильину от 20 марта 1933 г.)¹. Толчком к написанию служит посещение Шмелевых отцом Саввой (сын П. Б. Струве); иеромонах с Прикарпатья, он отслужил молебен перед привезенными мощами святого Пантелеимона с Афонской Горы, что и всколыхнуло былое в душе Ивана Сергеевича.

Тогда, в 1933 году, очерк не был написан, а лег на бумагу с приходом настоящих скорбей: со смертью жены Ольги Александровны и оккупацией Парижа.

Постоянным напоминанием Афона служил красный угол в квартирке Шмелева; в 1935 году с Карпат прислали ему образ преподобного Серафима. “Образ делан на старом Афоне, поднесен какому-то о. Парфению, потом лежал ночь на камне Серафима Преп.”, делится Иван Сергеевич своей радостью с Ильиным в письме от 19 января 1935 г.².

_________

Русские появились на Афоне до XI в.; предполагают, что появлению монахов-славян на греческой земле способствовала “Анна Грекиня”, супруга равноапостольного князя Владимира. «Но, так или иначе было дело, только теперь положительно известно, что русские в XI в. на Афоне уже были и имели свой особый, с правами самостоятельности, монастырек, который слыл под именем “Богородицы Ксилургу” (древоделя) с придаточным названием “Руссов”, и был с храмом во имя Успения Богоматери…»³. Численность русских монахов растет, им становится тесно в маленькой обители, и протат (правление) Святой Горы Афон выделяет более обширную обитель, оставляя за русскими и старую. На акте передачи стоит дата 1169 г. 2 авг. “Утверждение русской иноческой общины на св. Афонской горе по всей вероятности оказало немаловажное влияние на ход русского просвещения: здесь… произошел первый книжный обмен между славянами южными и северными; отсюда-то памятники болгарской церковной письменности впервые проникли в Россию в то время, когда она всего более нуждалась в этом, то есть когда в ней не было еще гражданского и церковного центра…”⁴.

Общение русских с Россией осуществляется частным образом, никакой материальной подпитки с родины монастырь не получает. Когда Россия окрепла, она обратила свои взоры на Афон, и князь Василий Иванович (1505–1533) обещал помогать монастырю и разрешил посылать монахов с Афона за милостынею каждые четыре года.

Как же просуществовали наши монахи на Афоне в период забвения со стороны России? Оказывается, забвение было для них благоприятным.

Сербский царевич Ростко бежал из Сербии с русским монахом Свято-Пантелеимонова монастыря; присланные его отцом люди нашли там юношу. Юноша ночью тайно постригается в монахи, а наутро бросает с высокой башни мирские одежды; подвизаясь на Святой горе, он становится святым Саввою и создает знаменитую Хиландарскую обитель. Но для русского монастыря, который уже носит имя мученика Пантелеимона, факт пребывания в нем сербского царевича — факт судьбоносный. После него сербские цари жалуют наш монастырь особо. Сербский царь Стефан Душан Сильный (1308–1355) в 1348 г. посетил святой Афон и побывал во всех монастырях, “…он обратил особое внимание на славянские обители Святой Горы, желая дать здесь преобладание славянскому элементу”⁵.

Для нас прежде всего интересно дарение мощей святого Пантелеимона. При описании святынь церквей Пантелеимонова монастыря на Афоне находим описание главной святыни в соборе святого великомученика и целителя Пантелеимона: “Здесь находится в драгоценном сребропозлащенном ковчеге честная глава святого великомученика и целителя Пантелеимона, которая составляет утешение и бесценное украшение и сокровище как храма, так и всей обители. Она прислана в дар монастырю ктитором его, сербским царем Стефаном Душаном Сильным в XIV в., как свидетельствует его грамота, до нашего времени сохранившаяся в монастырских актах <…> Каждый воскресный день после вечерни в этом храме совершаются молебны святому Пантелеимону. Причем канон ему не читается, а поется. Перед начатием молебна святая глава выносится из алтаря на середину храма, где потом братия, делая земные поклоны, благоговейно к ней прикладывается”⁶.

У Шмелева описан совсем другой сундучок, тоже с мощами святого, но не с главой; монахи ездят молебствовать со святыней из часовни на Никольской улице.

Первая редакция	Основной текст
Мощи — в ковчежце литого серебра, а ковчежец — как серебряный сундучок, и не Троицкий — маленький, а как укладочка, в аршинчик будет. Когда мы ходили к Троице, заходили в часовню на Никольской, святого маслица принимали на лжице…	Мощи — в ковчежце литого серебра, а ковчежец — как серебряный сундучок-укладочка, в аршинчик будет. Когда мы летось ходили к Троице, — заходили в часовню на Никольской, святого маслица афонского на лжице принимали…

В основном тексте выпадает сравнение с другим сундучком, Троицким. Упоминание о паломничестве в Лавру сохраняется, но ее реалии не присутствуют, описание строится не по принципу сопоставления и сходства, а на уникальности описываемого священного предмета. Заметим, что при описании подчеркивается говорок Горкина: “Когда мы летось ходили к Троице”. Автор переходит на точку зрения Горкина и серебряный сундучок Пантелеимона видится уникальным.

Из перечня святынь мощевика в Никольской часовне можно заключить, что прежде он помещался на Афоне в Александро-Невской церкви Свято-Пантелеимонова монастыря.

Чаще всего, когда говорят о часовне святого Пантелеимона на Никольской улице, имеют в виду красивое симметричное здание с хорами и келиями для служащих при часовне монахов по плану архитектора А. С. Каминского. “При помощи Божией и благотворителей, она окончательно устроена в 1883 году”⁷. А действие в романе “Лето Господне” заканчивается гораздо ранее этого срока. Значит, речь идет о старой тесной часовне, которая в 1873 г. была устроена при Богоявленском монастыре также на Никольской улице. “Монастырь Богоявленский с давнего времени был в близких отношениях с Афонским Пантелеимоновым монастырем; прибывавшие из последнего за сбором доброхотных подаяний иноки всегда находили в монастыре Богоявленском покойный и радушный прием, и святыня Афонская, в сопровождении иеромонаха Арсения посещавшая Москву в 1867 году, помещена была, по распоряжению духовного начальства, в этом же монастыре. Строителем часовни и впоследствии настоятелем ее был тот же о. Арсений…”⁸.

Это путешествие иеромонаха Арсения со святынею по Руси в 1863–1867 гг. поддержало обитель святого Пантелеимона на Афоне и увеличило приток паломников. “С того времени Руссик⁹ особенно заметно стал приходить в благоцветущее состояние”¹⁰. Упомянутый отец Арсений остается в Москве при часовне, где им заведены “общие молебны с акафистами; почти постоянно совершались для усердствовавших посетителей частные молебны, и многие из таковых стали приглашать со святынею в дома”. Видно, уже пожилому монаху становится не по силам одному обслуживать богомольных москвичей и удовлетворять их нужду в помощи угодника Божия. В подкрепление отцу Арсению присылают с Афона по разрешению высших духовных властей двоих иеромонахов — отца Андрея и отца Иасона¹¹.

В первой редакции “Серебряного сундучка” святыню сопровождают как раз эти два иеромонаха, об о. Арсении ничего не сказано; хотя и говорится, что один из монахов “совсем старенький”, но его особая роль в богослужении не акцентируется.

Первая редакция

Основной текст

Иеромонах постарше читает длинный акафист целителю; я знаю, все время слышится — “радуйся… радуйся… радуйся” …Иеромонах читает Евангелие об исцелении болящего (кажет­ся, про чудо в купели Силоамской), он кладет его на голову папашеньке, которого поддерживает Горкин. А когда монах освятил воду, иеромонах мочит голову отцу кропилом… и оба иеромонаха, подняв с Горкиным и Ондрейкой сундучок с мощами, держат его над папашенькой и читают просительную молитву.

Старенький иеромонах читает акафист — “…радуйся…”. Отец стоит за креслом, держась за спинку, крестится и потирает глаза, — должно быть, мешают “мушки”. Иеромонах читает Еван­­гелие, возложив на голову болящему, которого поддерживает Горкин. Потом кропит его кистью по голове… и оба иеромонаха, подняв с Горкиным и Ондрейкой сундучок с мощами, держат его над головой отца, а старенький читает молитву.

Происходит непонятная вещь, сразу видная при сличении двух редакций. Первая редакция не заставляет задать вопрос о числе монахов, их определенно два и оба они над головой “па­пашеньки” читают молитву. В основном тексте просматривается несообразность: два монаха держат сундучок, а еще один старенький читает молитву. Таким образом, получается три монаха.

Этим третьим случайно всплывшим монахом мог быть отец Арсений; в 1879 г. он умер в Москве и, вероятно, память Шмелева сохранила его образ. Возможно к моменту болезни “папа­шеньки” отца Арсения уже не было в живых, но старенький монах служил в часовне, когда Горкин и маленький Ваня шли на богомолье “к Троице”.

Исправляя часть главы с описанием службы, Шмелев переводит описание, за счет внесенных исправлений, на точку зрения стороннего наблюдателя (“В этом случае описывается лишь то поведение, которое доступно наблюдению со стороны”¹²). В первой редакции повествование явно ведется с позиции ребенка, изнутри (“С точки зрения его самого — либо всевидящего наблюдателя, которому дано проникнуть в его внутреннее состояние. В этом случае описываются такие процессы (чувства, мысли, ощущения, переживания и т. п.), которые в принципе не могут быть доступны наблюдению со стороны…”¹³).

Приведем разные редакции (первую и основной текст):

Первая редакция	Основной текст
1. Иерей постарше читает длинный акафист целителю; я знаю, все время слышится радуйся…радуйся, радуйся.2. Иеромонах читает Евангелие, кажется про чудо в купели Силоамской. 3. Иеромонах помазует ему [отцу] серебряной кисточкой маслицем от мощей голову, лоб, глаза. Что-то шепчет, говорит ему матушка и Горкин. И потом помазует маслицем и нас, и всех молящихся.	1. Старенький иеромонах читает акафист — “…радуйся…”.2. Иеромонах читает Евангелие… 3. Иеромонах помазует ему серебряной кисточкой маслицем от мощей голову, лоб, глаза. Помазует и нас.

Приведенные примеры сразу дают почувствовать изменение точки зрения, убираются слова и выражения — свидетели того, что события описывает ребенок, причем синхронно с описываемыми событиями (“…описание как бы изнутри самого действия — то есть с синхронной, а не ретроспективной позиции, — помещая читателя непосредственно в центр описываемой сцены”¹⁴). Б. А. Успенский подобную смену точки зрения ставит в зависимость от плана психологии и приводит пример, «демонст­рирующий возможности “субъективного” <…> и “объ­ек­тив­ного” описания некоторого события»¹⁵.

В основном тексте главы у Шмелева возникает путаница из-за наложения двух точек зрения, вернее, совмещаются два плана психологии: и всезнающего автора, и ограниченного синхронного рассказчика.

“Объективно” монахов было трое и самый старенький из них, конечно, о. Арсений. Но в сознании мальчика двое новоприсланных монахов могли сливаться в один образ, а старенький о. Арсений запомнился особо как наиболее примечательная фигура. Для автора, свободно путешествующего во времени и пространстве, объективно известно, сколько монахов находилось при мощах в Никольской часовне, но на момент болезни отца их, возможно, осталось двое, что и запечатлел синхронный рассказчик.

Продолжая разговор о русском Афоне и его художественном отображении в прозе Шмелева, отметим, что период с 1735 по 1803 гг. — чисто греческий период в истории Свято-Панте­леимонова монастыря. Монастырь хотя и именовался русским, но в 1830-е гг. там не было ни одного русского. “Первое водворение русских в новом нынешнем Руссике случилось в 1835 г. с появлением на Святой Горе блаженной памяти иеромонаха о. Аникиты (князя Шихматова-Ширинского), который по просьбе греков поселился в Руссике. Он привлек к монастырю внимание наших соотечественников”¹⁶.

И действительно, на Афон едут из России, о чем свидетельствуют издаваемые во множестве руководства для путешественников, паломников и “поклонников”, как их величали шутливо сами монахи. В этих довольно объемных руководствах-путево­дителях подробно описывались все замечательные обители; книги, а их можно по праву назвать книгами, а не буклетами, снабжены литографиями и открытками и картой Афона.

В предисловии составители руководств потрудились над изложением видов подвижнической жизни и выделили четыре типа, начиная от самого легкого вида подвижничества и кончая строжайшим:

1. Штатные монахи (условия жизни с учетом немощей, нет обобществления).

2. Келиоты

а) отшельники, живущие в труде и безмолвии;

б) свободные, живут общинами в несколько человек и находятся в зависимости от старца (держателя келии); питаются от своего хозяйства, при келии есть церковь.

3. Каливиты — бедняки, зарабатывающие себе на хлеб трудом, а иногда живущие подаянием, их называют на Афоне сиромахами (свои нищие странники).

4. Киновии — общежительные монастыри; братия киновиальных монастырей подчиняется воле игумена: “Слово игумена для братии непреложно: все приказания его исполняются без рассуждений; каждый из иноков не имеет своей воли и никакого дела не начинает без воли игумена <…> В киновиях — истинный путь крестного самоотвержения; это голгофский путь, устланный тернием бесконечных ограничений своеволия и облитый кровью сердечного произволения — терпеть до последнего жизненного вздоха! Жизнь киновиатов и величайшие из отцов считали слишком высокою и не всеми выносимою”¹⁷.

Знаменитые письма с Афона¹⁸, так любимые и почитаемые в России, описывают жизнь киновиальных монастырей восторженно и даже проникновенно-трепетно, о трудностях сообщается как-то опосредованно. Сочинение Святогорца проникнуто восторгом перед необычностью места, куда по велению Богоматери доступ женщинам закрыт, где животные женского пола не селятся, а птицы не вьют гнезда, много легендарного и мифического. И, прочитав письма, вы узнаете о добрейшей души старцах, о помощи Богородицы инокам, терпящим уныние, о необыкновенно привлекательной природе и, прочтя, непременно загоритесь желанием достигнуть столь благословенной земли — удела Богоматери, земли, где ступала нога Владычицы. Святогорец ценит Афон и чудесность его, пожалуй, не за окружающие гору легенды, которые, как туманы, действительно окутывают почти до подножия этот каменистый пик. Истинная слава Афона — в его спасительной силе: все святогорские монахи непременно улучат райское блаженство.

У Святогорца рассказывается, как один отшельник решился оставить Святую Гору и потрудиться в мире, чувствуя, что невмоготу более подвизаться в пустыне, что его утомила строгость устава. И тогда предстало ему видение о Страшном Суде. “Небо и земля с шумом готовились разлететься и исчезнуть, солнце не светило, луна и звезды ждали только мановения Творческой воли, чтоб с треском пасть с воздушных путей своих. Старец смотрел на эту тревогу и трепетал от предчувствий: тайный голос говорил ему, что наступило последнее мгновение и Страшный Суд при дверях. Старец пал в испуге и молился о помиловании. Между тем вдруг явилась в поразительном величии Богоматерь и, начиная от крайнего монастыря, кругом обошла Святую Гору. При Ее появлении тысячи почивших иноков восставали из своего тления и в стройных ликах шли за Нею к славе Царствия Божия: Она всех их ставила одесную престола Судии”¹⁹. По причине “неминуемого” спасения афонских иноков так высоко поставлен Афон у Шмелева и приравнен в первой редакции чуть ли не к Священному Писанию. Мальчик не только моет руки перед прикосновением к письму с Афона, но и сознательно почитает его как священный предмет.

Первая редакция	Основной текст
Бывало, принесет почтальон такое письмо, я беру его в руки, как священное послание, я сперва руки вымою, а уж потом беру…	Бывало, принесет почтальон такое письмо, я сперва руки вымою, а уж потом беру…

Описание Афона, вероятно, почерпнутое из многочисленных открыток, в первой редакции нарочито мифологизировано. Основной текст сдержанней, хотя и подробнее в обрисовке Афона.

Первая редакция	Основной текст
И будто через письмо вижу святую Гору Афон. Она очень высокая, будто вся из одних камней, и почти до неба, как пика. А на самой ее верхушке — красивый монастырь, а над ним лучи “Света”, и Богородица держит покров-омофор.	Защурюсь — и вижу через письмо святую Гору Афон. Она высокая-высокая, вся из камней, и вострая, как пика. А на самой ее верхушке — красивый монастырь, все-то кресты и главки, а над ним, в облачке, лучи Света, и Пречистая простирает покров-омофор Свой.

Итак, оторванное от действительности представление об Афоне становится реалистичнее, исчезает особая чудесность, появляется сдержанность. Например, в первой редакции мальчик прикасается к иконке с Афона с “радостным страхом”, а затем, в основном тексте, просто “с умилением”. К тому же это для ребенка важна чудесность, сказка, а для взрослого более трезвого ума — молитва афонских старцев о мирянах (“Мы и жили покойно, за их молитвами”). В основном тексте автор присоединяется к точке зрения взрослого человека, вспоминающего детство, а не ребенка с его непосредственностью восприятия, что подтверждает другое разночтение в главе “Сереб­ря­ный сундучок”.

Первая редакция	Основной текст
Эти монахи и посылали папашеньке письма-мольбу, просили им помочь в нужде, а то турки не помогают, а есть надо, чтобы возносить молитвы за всякую руку дающую и не скудеющую.	Монахи и посылали отцу письма-моления, помочь им в нужде, и будут они возносить молитвы за всякую руку дающую и нескудеющую.

Ранее перечислялись типы монашеской жизни на Афоне: самый строгий из них киновиальный; монастырь святого Пантелеимона принадлежал к числу общежительных, устав четко расписан и вышел отдельной книгой, день — да и ночь — распределены так, что личного времени почти не бывает и не предполагается, чтобы монах занимался какими-то неурочными, не установленными духовным начальством делами. Странно было бы предположить, зная афонские порядки, чтобы кто-нибудь из монахов Свято-Пантелеимонова монастыря писал письма о помощи, разве что нес такое послушание, но сведений о подобного рода практике нигде не встречается. “В киновиях жизнь иноческая, строго регламентированная уставом обители, неусыпным стражем и блюстителем которого является игумен, разделяющий иногда свой нелегкий труд управления обителью с духовниками или опытными в иноческой жизни старцами, требует громадного напряжения сил физических и моральных от вступающих в них: непрерывные нощеденственные богослужения, тяжелый физический труд в виде послушания, суровая пища и весьма короткий отдых — вот на что себя обрекает вступивший в братство киновии. Немногие из насельников киновии выносят такой суровый и подчас совершенно непосильный монастырский режим, но и эти сильные духом энтузиасты-иноки, принесшие на св. Гору, по-видимому, несокрушимое здоровье, к сорока-сорока пяти годам своей жизни от понесенных на пользу обители трудов и от неблагоприятных физических, окружающих их, причин, становятся, в конце концов, раньше времени жалкими разбитыми стариками…”²⁰. Свято-Пантелеимонов монастырь пользовался своими источниками доходов — имел метохи (дарственные земли), с которых, как помещик, получал прибыль. Кроме того, 1870–1880-е гг. — время, когда и русское правительство поддерживало монастырь. Самый распространенный источник доходов афонских монастырей — сдавать в аренду отдельные келии, расположенные на прилегающих к монастырю территориях.

Эти келии — малые монастырьки, со своей церковкой. Главный арендатор именуется в официальных бумагах даже “игуме­ном”. На Святой Горе — он “старец”. Два брата при нем как эконом и казначей. Братство келии составляет молодежь и находится у “старца” в подчинении; у каждого свое послушание, но, конечно, строгостью монастыря и не пахнет, послушание — сообразуясь с человеческой немощью. “Старец” трудится по хозяйству целый день, отлучаясь из келии. А вечером, вернувшись, занимается письмоводительством: «…он весь вечер посвящает лично <…> корреспонденции со своим владетельным монастырем, с доверенными лицами в Константинополе и Одессе по делам келии, или же с “благочестивыми боголюбцами” в России, одних располагая к пожертвованиям на нужды своей келии, а другим давая ответ на их вопрошания и желания после того, как пожертвованная лепта уже попала в корвану “старца”»²¹.

Среди “старцев”, арендующих у монастыря кельи, не все жили соответственно своему сану; некоторые пренебрегали своими обязанностями, то есть отступали от выбранного ими пути — служить Богу, а использовали положение уважаемого человека для наживы. Русский народ эксплуатируется келиотами из-за своего невежества: «…в народе держится убеждение, что в злой Туретчине христианам живется нелегко <…> Все это и многое другое дает яркие и сочные краски афонским художникам слова — письмотворцам, составителям просительных писем, для изображения жизни афонских келиотов и самих келий, нарочито именуемых для вящего убеждения, то “обителями”, то “пус­тынно-келейными общежительными обителями”, то просто “пустынью” и т. п., хотя и с безотрадно-тяжелым материальным положением, но при самой идеально-возвышенной духовно-содержательной внутренней жизни их обитателей, в красках, производящих на читателя глубокое, неотразимое впечатление»²². Святейший Синод предостерегал от подобных посягательств на доверчивость российского населения. Энергичные келиоты забрасывали Россию просительными письмами и собирали обильную жатву; в письмах находим несообразные выражения, обычно не употребляемые иноками, но, чтобы заметить подлог, надо обладать опытным глазом или хотя бы не иметь доверчивости: если с Афона — значит священное и требует мытья рук перед прикосновением.

Кроме несообразностей, “подложные” письма отличает психологическая особенность: “…стараются <…> апеллировать к чувству, бить по нервам, и в этом отношении достигают поразительного успеха”²³.

В первой редакции содержание писем-молений афонских монахов у Шмелева раскрыто подробнее: они жалуются на турок и на то, что им нечего есть. Подобную глупость настоящий пустынник писать не будет и тем более бить на жалость абсурдной жалобой на турецкое правительство: почему оно должно помогать? Видно, что в первой редакции содержание писем-молений напоминает именно “подложные” сочинения афонских “старцев”.

Конечно, не обязательно пожертвования семьи Шмелевых поступали в карманы прикрытых рясою воришек. И Шмелев старается устранить всякие намеки на подобное предположение в основном тексте главы. Ему, наверное, в свое время небезызвестны были письма бежавших с Афона монахов; так одно из писем печаталось в газете “Новое время” за 9 августа 1905 г. и произвело глубокое впечатление на читателей. Возможно, первоначально и было задумано выразить особую доверчивость народа к имени Афон, перед которым крестьяне благоговели: “Пришлите мне одну карточку, — пишет крестьянин Томской губернии И. Жаников, — у меня глаза плохо видют; может быть мне получшит”²⁴. Но в основном тексте Шмелев не допускает излишеств и старается не перелагать речь монахов, исчезаетфраза: “и еще писали, что денно и нощно возносят молитвы ко Господу и Пречистой и всемилостивому Целителю Пантелеимону”.

Первая редакция	Основной текст
Я всегда читал эти письма, очень жалостные и слезные, и всегда монахи писали отцу — “Всемилостивейший Благодетель”, и еще ласковые слова, и еще писали, что денно и нощно возносят молитвы ко Господу и Пречистой и всемилостивому Целителю Пантелеимону.	Я всегда читал эти письма. Очень жалостные и слезные, и всегда монахи писали отцу — “Всемилостивейший и Высокопочтеннейший Благодетель и Благотворитель”, и еще ласковые слова.

Из сопоставления видно, на кого наведен писательский объектив. Появляется необходимость подчеркнуть благотворительность отца, и монахи уже важны не сами по себе, не как часть прославленного святостью места, а как благодарные за помощь иноки, поэтому и вводятся дополнительно их ласковые слова, обращенные к отцу, вводятся даже цитатно.

О Святой Горе Афон не все судили однозначно как об идеальном царстве-государстве, о земном рае. “А между тем на Афоне, — пишет Н. А. Благовещенский, — кроме чудес и нищенства, интересно очень много. Не говоря о том, что Афон представляет собою правильно организованное государство, имеющее свои законы, свою промышленность, свой флот, суд и расправу, оригинальное уже потому, что оно около пятисот лет существует без женщин, — там встречаются характеры интересные для психолога, начиная с фактов глубокого, почти идеального аскетизма, и кончая фактами глубокого лицемерия и даже зверства, прикрываемого именем религии…”²⁵.

Письма Святогорца сделали свое дело, способствовали стечению на Афон паломников, а с ними материальной помощи. “После первого издания писем Святогорца многие в порыве увлечения дали жаркие обеты Богу и прибыли на Афон спасаться. Конечно, они не нашли здесь тех привлекательных сторон, о которых писал Святогорец…”²⁶.

Н. А. Благовещенский заметил на Афоне не одну святость, но и настоящую жестокость и невежество. Отдельно им повествуется о способе лечения — кроме слабительного, практически, врач-монах не знает или не считает нужным знать иных средств к исцелению болящего.

Уже в эмиграции, спустя столетие после воспоминаний Н. А. Бла­говещенского, об историческом значении Афона напишет Вл. Маевский. Афон в его оценке предстает очагом просвещения, многие из монахов ознаменовали себя выдающимися учено-литературными трудами в различных областях знаний. “И ныне Афон сохранил богатейшие собрания греческих и славянских рукописей и книг, привлекающих ученых всего мира”²⁷.

Слова об очаге просвещения и о громадных афонских библиотеках верны, но очаг, по свидетельству Благовещенского, порос густой паутиной невежества: книги боятся на Афоне, почитая ее за искушение гордыней. А древние фолианты скармливают рыбам: листы столетних рукописей идут на приманку рыбам, для них пропитка рукописей имеет какую-то соблазнительность.

У Шмелева в первой редакции главы находим подражание или следование общепринятому мнению об Афоне как об очаге просвещения:

Первая редакция	Основной текст
И я знаю, что в письме, очень отчетливо выписанном замечательным писарем-мона­хом, — куда лучше, чем наш молодой конторщик пишет, говорил Горкин, и даже сам квартальный писарь, — вложена иконка на шелковом лоскутке…	В письме всегда была вложена иконка на шелковом лоскутке…

Афон у Шмелева сиротский и обиженный, где спасаются простые иноки, а не искусные письмоводители, дающие своим наличием повод говорить о продолжении древних афонских традиций: написание богословских трактатов, переводческая деятельность и т. п.

Афон — место спасения и молитвы и, опять повторимся, что ценится именно спокойное житие-бытие мирян за этой всесильной иноческой молитвой.

Тема негативного или беспристрастного взгляда на Афон развита в главе “Серебряный сундучок” в эпизоде с Гришкой-двор­ником:

Первая редакция

Основной текст

А Гришка стоит у ворот и курит! Я даже разсердился и выругал его — “грешник ты нераскаянный!” — как Горкин, когда разстроится, а он не повел и ухом: А им и мадерцы, вон, припасли, и кулебяку какую закатили… а я только черным хлебцем живу, правильней их выходит!И врет, всегда у него сорокоушка винца в дворницкой, и жареную колбаску покупает, и даже в пост. Ну, чего с такого охальника и спрашивать, — там, на том свете, спросят.

А Гришка стоит у ворот и курит! Я кричу на него, что святыню такую принимаем, нельзя курить, а он курит себе — поплевывает!..— Сказывай еще… сами монахи в карете курят. Я рассердился и обругал его — “грешник ты нераскаянный!” — как Горкин, когда очень рассердится, — а он и ухом не ведет, охальник. — Им вон и мадерцы поставили, и кулебяку какую испекли, с белужкой… а я только хлебушком сучествую… правильней их, выходит. И все-то врет! Всегда Марьюшка какие наваристые щи подает, жир плавает, так и жгутся, и мясо потом кусищами таскают, как щи выхлебают… и потом каши гречневой с салом, жирной, а то и пшенной, досыта… ему все мало: всегда у него сороковка винца в сторожке, и жареной колбаски покупает с ситничком, среда ли, пятница ли. Да чего с охальника и спрашивать, — там, на том свете спросят.

Первая редакция суживает картину взаимоотношений народа с монашеством. На Афон ехали в основном простые мужички и образовывали там целые поселения, скиты, где в хатках-келиях они молились, навещая монастырь только воскресными днями. И такие простые монахи без богословской подготовки наводняли и наводняли Святую Гору вплоть до трагических событий, Афонской смуты, разразившейся в 1911–1913 гг.

Смута началась из-за книги иеромонаха Илариона “На горах Кавказа”²⁸; основная проблема сочинения отца Илариона — сердечная молитва. Книга описывает опыт Иисусовой молитвы, практикующейся на Афоне по скитам и составляющей многовековую традицию афонского монашества. Полное богословское обоснование Иисусовой молитвы, а не только ее практическое описание, содержится в трудах Григория Паламы; труды эти не переводились и не были широко известны в России рубежа XIX–XX вв. Отсюда и непонимание в церковных кругах книги “На горах Кавказа”, неприятие книги ученым монашеством; простое же монашество отнеслось к книге прямо противоположно. Очагами смуты на Афоне стали русский монастырь св. Пантелеимона и скиты Андреевский и Фиваидский. К моменту трагических событий число русских монахов превосходило греков и последние боялись засилия русских и влияния их на ход дел на Афоне. Полюбившуюся простым инокам книгу о. Илариона признали еретической, так как в ней развивалась непозволительная мысль, что Имя Божие — Сам Бог. У греков появился замечательный повод утеснить русских: «Не удивительно и то, что в этом желании афонских греков поддерживал Константинопольский Патриарх, со времени падения Константинополя в середине XV века считавшийся греческим “этнархом”, то есть блюстителем интересов греческой нации. Одной из постоянных забот Константинополя было ослабление русского влияния на Балканах и, в частности, на Афоне. Тот факт, что количество насельников Свято-Пантелеимонова монастыря и русских скитов на Афоне превышало количество греческих монахов во всех остальных афонских монастырях вместе взятых, не мог оставить константинопольских греков вполне равнодушными. Разгром имяславцев был хорошим поводом значительно сократить число русских монахов на Афоне, причем сделать это руками самих же русских»²⁹.

Последователи иеромонаха Илариона и его апологета афонского монаха Антония Булатовича назвали себя “имяславцами”, а своих противников нарекли “имяборцами”. Спор упирался в вопрос об Именах Божиих и в философское понимание имени. “Имяславцы” утверждали, что Имя Божие — Иисус свято само по себе, опираясь на древний опыт, когда и иконы освящались одним надписанием на них священного имени. “Имяборцы” видели в имени одно сплетение букв — писали на бумаге “Иисус” и затем разрывали бумагу в клочья, доказывая тем самым, что само по себе имя ничего не значит.

В эпизоде с Гришкой у Шмелева мы наблюдаем в основном тексте, что Гришка не почитает не самих афонских монахов, но афонскую святыню, относится непочтительно именно к мощам, потому что и сами монахи так якобы поступают, куря в карете.

В 40-е годы Шмелева остро интересует духовный мир человека и место в нем чудесного, интенсивно ведется работа над романом “Пути небесные”, который задуман как духовный роман: “невер” обращен в “вера” посредством чуда. Вера дается человеку чудесным путем без всякого участия в этом процессе рассудка, она сваливается внезапно, подобно ослеплению Савла на пути в Дамаск. Свои размышления о вере Шмелев не преминул сообщить Ильину в письме от 7 апреля 1946 года: «Для веры — нужен особый дар — вообразительное сердце, не просто воображение. И — зрящее сердце. Его глаза открываются, как — зарницы взблеск. В микро-миг! У одного из миллионов. У всех — видят мутно, пыльно…, но и сего довольно. У детей… — знаем мы, как живет их сердце?.. Дети все видят — в нетронутости, иначе, чем взрослые… В вере — сверхлогика, “вверх ногами”. Ибо вера — безумие. Об этом чудесно у Павла. Вера — область иных измерений, вне-измерение И провидение — это безумие — Иногда бывает ее производным³⁰. И получил на них следующий ответ Ильина: «После каждого из этих писем, буйно вдохновенных, к нам приходил Разум, “чесал в затылке” и жаловался на полученные от Вас мимоходом “затрещины”. Об “искусстве Богопознания” — у Вас великолепно… Но веру “сверхлогичною”, “вверх ногами” — мы оба совсем не видим; и “безумием” ее совсем не считаем. Апостол Павел был еврей, еврейский рационалист, “конструировавший” и рассуждавший. У него “ум” был отнюдь не тем, чем он был у Апостола Иоанна, Иакова, Петра; у Антония Великого, Макария Великого, у Исаака и Ефрема Сириян и др. Эти шли от сердечного созерцания и поэтому писали и говорили, что ум обретается в сердце, что разум предшествует вере (sic! sic!), что разум есть сущность сердца и души. И у Вас в письмах об этом превосходно!Но насчет “вверх ногами” — это затрещина, и я жалобы Разума принял к сердцу” (Письмо И. А. Ильина И. С. Шмелеву от 11 апреля 1946 года³¹). Ответ Ильина поясняет его книга “Аксиомы религиозного опыта”³², начатая им перед отъездом из России (со слов самого Ильина). Ильин не придает значения чудесному в вопросе веры. Вера — дело синергии, сотрудничества человека с Богом; не Бог первый подает руку в этом союзе, а человек прежде, чем Бог протянет ему Свою спасающую десницу, должен свободно взалкать Совершенства³³.

Шмелев опирался в своих рассуждениях на духовный опыт “простеца”, то есть не имея серьезной богословской подготовки. Он примкнул бы к тем афонским монахам, что кормили древними фолиантами морских рыб. И Лосский в “Характере русского народа” проводит параллель между “Богомольем” и книгой “Откровенные рассказы странника своему духовному отцу”³⁴: “Любовь к красоте и утонченное восприятие ее сказывается у русского народа в том, как способны видеть красоту природы даже и совершенно необразованные люди… Шмелев в повести “Богомолье” тоже говорит о таком видении красоты”³⁵.

А в “Лете Господнем” банщик Акимыч читает “Добротолю­бие”, основное жизненное руководство для странника в “Откро­венных рассказах…”. Преображение природы и мира является у странника через непрестанное обращение в сердце Иисусовой молитвы, “Откровенные рассказы…” повторяют основную идею книги “На горах Кавказа”, где большое место занимают описания природы и где жалость к творению Божию доходит до такой степени, что подвижник готов отдать себя в снедь волкам, только бы не выли они от голода.

В первой редакции “Серебряного сундучка” мальчик творит умную молитву, прося святого Пантелеимона вылечить “папа­шеньку”:

Первая редакция	Основной текст
Я падаю на колени, головой в пол, и без слов, умственно, одним сердцем молю Целителя исцелить болезнь. Так горячо прошу, что жжется в глазах от слов.	Я становлюсь на коленки, головой в пол.

Разум дает содержание вере — суждение Ильина; и вряд ли бы он поддерживал афонских “смутьянов”, которые в окрылении книгой “На горах Кавказа” решили сменить духовное начальство в Руссике. На Афоне победу одержали “ученые мужи”, а не “простецы”. Посещение Б. Зайцевым Афона в мае 1927 года очень отчетливо показывает расстановку сил; Афон — место, где чудеса не нужны. “Ни в монахах, внимающих службе, ни в самом монастырском служении нет или почти нет того человеческого трепета, который пробегает и в прихожанах, и в священнослужащих мирской церкви. Здесь все ровнее, прохладнее, как бы и отрешеннее. Менее лирики, если так позволительно выразиться. Меньше пронзительности человеческой, никогда нет рыдательности. Нет и горя, жаждущего утоления. Я не видал слез на Афоне”³⁶. Отношение к имяславию проскальзывает в диалоге Б. Зайцева с истым афонским подвижником: «С пылающими глазами он передавал о своей борьбе с имяславцами. Не менее страстно осуждал чувственный оттенок католического поклонения Спасителю, культ сердца, стигматы и т. п.

— Нет, по-нашему, по-афонскому, это прелесть… Это не настоящий аскетизм. Это прелесть.

Прелесть на старинном языке значит “прельщение”, “оболь­щение” — вообще нечто ложное.

В дальнейшем я уверился, что афонское монашество представляет действительно особый духовный тип — это спиритуальность прохладная и разреженная, очень здоровая и крепкая, и весьма далекая от эротики (как бы тонко последняя ни была сублимирована). С несочувствием (отрицание стигматов) относятся афонцы и к святому Франциску Ассизскому»³⁷.

Основной текст “Серебряного сундучка” свидетельствует о принятии Шмелевым точки зрения Ильина, о соглашении с его взглядами на вопросы веры. Принимая сторону Ильина, руководствуясь его авторитетным мнением, Шмелев переделывает рассказ об одной богатой даме и ее муже, живших в Санкт-Петербурге и потерявших сына-младенца, вымоленного у Бога.

Первая редакция

Основной текст

А детей им не дал Господь. По семени плод добрый возродился. И вот родился у них сынок. Души они не чаяли в первенце своем. И разослали по всем обителям дары превеликие. И вот, по третьему годочку, помер у них сынок. И они зело роптали. И так роптали, что сия благочестивая жена-особа не стала и храма Божия посещать, а властитель-вельможа разослал по обителям укорительные письма, ропща на Милосердного. И вот, пишет ему старец из Оптиной, высокой жизни: “Не проникай в Пути Господни…”

А детей им не дал Господь. По всем обителям молебствовали о них, дабы от доброго семени плод добрый возродился. И сами они старались со всем рвением, молясь о ниспослании благодати за труды их богоугодные во славу Божию. И вот, по малу времени, услышана была их горячая молитва, и родился у них сынок. Нужно ли говорить, како радовались они сему явному промышлению? Души они не чаяли в первенце своем. И разослали по всем обителям дары превеликие, в меру достатка их, и даже превыше меры. И вот, по третьему годочку, помер у них вымоленный у Господа первенец их драгой, утеха старости. И они зело роптали. и до того оскудели духом, что сия благочестивая жена-особа не стала и храма Божия посещать, а властитель-вельможа разослал по обителям укорительные письма, ропща на Милосердного. И вот, пишет ему старец из Оптиной, высокой жизни: “Не проникай земным разумом в Пути Господни…”

Проведена идея самостоятельного, “автономного” моления (как бы выразился Ильин), никто не может пережить состояний верующего за него самого, иначе нет религии.

Но, подчиняясь авторитету Ильина, Шмелев умудряется сохранить свою автономию “простеца”: противостояние сердца и разума прописывается именно в основном тексте, а в рассказчике истории о даме из Санкт-Петербурга еще отчетливее угадывается автор “Откровенных рассказов”.

Первая редакция	Основной текст
Сие все у старца высокой жизни вписано в книгу потаенную, до времени сокрытую. Только мне открыл старец и наказал во укрепление колеблемых и в упование на милосердие Господне поведать верным людям.	Сие все у старца высокой жизни вписано в книгу потаенную, до времени сокрытую. Открыл мне старец, во укрепление слабым и в упование на милосердие Господне, поведать, кому укажет сердце, да не усумнятся.

Шмелев сохраняет здесь умиленность верой, против чего так протестовал Ильин, воспитывавшийся в другой среде, нежели Шмелев, который прежде всего задался целью отразить народные представления и чаянья, а они были “простецкие”.

_______

Данная статья не имеет целью представить полный словарь действительности, используемый автором в главе “Серебряный сундучок”, а берет его часть, относящуюся непосредственно к Афону, обращая внимание на те элементы текста, где имела место именно динамическая переработка текста.

Обратимся к самому началу создания главы “Серебряный сундучок”, к плану или, вернее, к замыслу главы, изложенному в письме И. С. Шмелева И. А. Ильину от 20 марта 1933 г.³⁸.

По плану, созревшему в голове Шмелева, очерк распадается на две части с объединяющей скрепой — образом святого Пантелеимона:

• первая часть рассказывает о старой Москве, о старом домашнем укладе, с идеей показать и славу былой России, и ее теперешний разгром, и свой эмигрантский юр;
• вторая часть — рассказ о старом русском народном Афоне, с идеей показать Афон хранителем Православия, Афон защищающий и крепкий, но ослабевший ныне под властью Греции.

При беглом прочтении главы “Серебряный сундучок” читательское восприятие схватит и старую Москву, ее домашний уклад, и русский народный Афон, но идея останется погребенной под верхним слоем текста, который и улавливается, как элементарнейшее, в первую очередь. Если идея кажется нам не воплощенной писателем в тексте явно, то это не означает, что ее вовсе там нет, — она опосредована художественно и не отделена от сюжета, не вкрапляется свободным рассуждением или авторским отступлением, как это часто встречается в литературе.

Разработка темы Афона строится на совмещении двух противоположностей: силы и слабости. Подпочвенно мы можем наблюдать всю историю русского Афона через прописывание деталей: часовня на Никольской улице с дареным мощевичком от Афонской Горы, письма-моления афонских келиотов, спор об Иисусовой молитве. Начало ослабления русского Афона возводится к афонской смуте-спору об Имени Божием. Русские, приобретшие силу и крепость на Святой Горе, были сокращены под удобным предлогом греческими и российскими властями, но подспудно проглядывает истинная причина ослабления русского Афона — распря между самими монашествующими. Распря и разногласие враждующих сторон окрепли из-за нежелания прийти к соглашению, понять якобы противоположные взгляды друг друга. А взгляды противников не должны были противостоять, так как монахи-“простецы” отстаивали аскетическую практику, не подлежащую теоретизированию. И на русском Афоне некоторые иноки занимали в смуте нейтральную позицию, например, опытный в Иисусовой молитве инок Силуан. И, судя по движению замысла, фиксированному в переработках, сам Шмелев тоже отодвигается на нейтральную территорию, и Афон у него получается слабым и болезненным, в соответствии с современным ему Афоном.