Афонские четки

1.

После третьей поездки на Афон (1984 г.) я направился в страну, где мне давно хотелось побывать — в Турцию. Ведь сегодняшнее турецкое государство располагается на исконно христианских землях — когда-то центре и сердцевине Византийской империи. Константинополь, Никея, Халкидон, Эфес, Каппадокия, Антиохия, Трапезунд — этот перечень дорогих каждому православному наименований можно было бы продолжать еще долго…

Весной, когда я впервые упомянул о своих планах, мои друзья в Свято-Владимирской академии долго отговаривали меня от поездки в Турцию — страну, тогда имевшую, мягко говоря, не самую благоприятную репутацию в отношении безопасности иностранных туристов. Но, проведя месяц на Афоне и получив множество благословений (в том числе и четки от отца Паисия), я считал, что могу ехать, не опасаясь за свою жизнь и свободу. Так оно и оказалось. Примерно в это время турецкое правительство осознало всю выгоду международного туризма и дало разнарядку его развивать. По всей стране проводились разъяснения о пользе хорошего отношения к зарубежным гостям. Повсюду были развешаны плакаты с изображением улыбающегося бородатого светловолосого иностранца с рюкзаком, а внизу красовалась надпись: “Один счастливый турист на следующий год приводит тысячу других туристов”. Надпись немного напоминала аннотацию к некоему патентованному средству от тараканов, но оказалась весьма эффективной: по всей стране турки в лепешку разбивались, чтобы угодить весьма тогда еще немногочисленным иностранцам. Напоминаю, что дело происходило в 1984 году. Цены были фантастически низкими, и на мой обычный путевой бюджет 5–6 долларов в день я мог позволить себе ночевать в гостиницах и питаться в ресторанах. Я ощущал себя в полной безопасности. Никакого воровства не было и в помине: даже забытую в магазине мелочь за вами несли несколько кварталов. Стоило развернуть на улице карту, как вас немедленно окружала толпа галдящих турок, стремившихся помочь. К сожалению, как правило, никто из них не умел читать карту, так что помощь была более моральной, чем реальной. Но зато все наперебой приглашали на чашечку чая.

Особенно забавно было проходить сквозь торговые ряды. Сидящие у дверей своих заведений лавочники зазывали туристов к себе, используя единственно знакомое им европейское обращение: “Коллега…” и дальше следовали манящие движения рукой. Впрочем, в то далекое время турецкие торговцы совсем не были агрессивными, чем приятно отличались, скажем, от палестинских арабов. Можно было зайти в лавку, выпить с ними чашечку чая, поболтать о жизни, и даже если вы уходили, ничего не купив, обид никаких не было.

Я проехал автостопом большую часть страны — от греческой границы до восточной части Анатолии, а затем, поднявшись в Трабзон, вернулся в Константинополь на пароходике вдоль южного побережья Черного моря. В 1988 г. я, уже считая себя экспертом по турецким делам, вновь посетил эту страну (заметно более потуристевшую и несколько подорожавшую) и доехал до озера Ван и до руин средневекового армянского города Ани на самой границе с СССР. У приезжавших туда отбирали фотоаппараты и предупреждали, что не рекомендуется долго и пристально вглядываться в пограничные ограждения: советские войска, дескать, открывают огонь по всем подозрительным лицам без предупреждения. От Ани я поехал назад в Константинополь пушкинским путем: до Карса, а затем — в Эрзерум, где, вспомнив впечатления поэта, даже отправился в турецкую баню.

Но это было потом, а пока я впервые знакомился с византийскими землями, в силу исторических превратностей оказавшимися в государстве под названием Турция. Бродил по Константинополю, открыто молился в Святой Софии, в музее Топкапы (бывшем султанском дворце) прикладывался к витрине, за которой лежала левая рука Иоанна Предтечи, и всячески отыскивал следы былых святынь в этом шумном торговом городе. В те годы, например, Студийский монастырь — ни много ни мало базилика VI в. — сколько их всего в мире? — размещался на заднем дворе какого-то турка: чтобы туда попасть, требовалось просить его отпереть калитку.

2.

По Турции я, как и всюду, предпочитал перемещаться автостопом. Помимо экономических соображений (не столь актуальных из-за уже упомянутой фантастической дешевизны Турции в те годы), это оказалось еще и самым комфортным способом передвижения. Междугородные автобусы, дешевые и довольно быстрые, оказались непригодными из-за всеобщего курения и нелюбви к открытым окнам. Мой первый и последний турецкий автобус, ночью везший меня из Константинополя в Эфес, через полчаса превратился в форменную душегубку с тускло светящими сквозь клубы сизого дыма лампочками. На мои попытки ехать с открытым окном мне вежливо, но решительно сообщали, что грудной ребенок, лежавший на коленях у матери через несколько сидений от меня, теперь непременно простудится, заболеет и умрет. Мои аргументы, что табачный дым ему куда вреднее, турки предпочитали не воспринимать, глядя на меня честными глазами и повторяя на ломаном английском про страшный вред сквозняков, особенно в июле.

Автостопом ехать было веселее. Во-первых, можно было открывать окна. Во-вторых, всегда интересно знакомиться с новыми людьми и практиковаться в иностранном (в данном случае турецком) языке. И, наконец, если только по дороге шли машины, останавливались они быстро. Проблема состояла только в том, что иной раз машин не было вовсе и ждать приходилось долго. Как-то, стоя на пустынной дороге возле моря, я наблюдал забавную картину купания пожилого турка. Одетый по-европейски (рубаха навыпуск и брюки) турок шел по пляжу налегке, а, чуть приотстав от него, поспешали две женщины, сверх меры нагруженные сумками и свертками. Помимо этой весьма объемной поклажи, они несли деревянный стул и совковую лопату. Одеты женщины были в длинные — до колен — цветастые просторные рубахи, из-под которых виднелись широченные шальвары. Головы их закрывали громадные платки.

Турок остановился на облюбованном им месте и развел руки в стороны. Подбежавшие женщины, сбросив свою поклажу, осторожно сняли с него рубаху и штаны, и он погрузился в теплые лазурные воды Средиземного моря. Искупавшись, турок вышел из воды и обе стоявшие наготове женщины немедленно вытерли его заранее подготовленным полотенцем. После этого он присел на песок. Одна из дам подставила ему под спину перевернутый вверх ножками стул, так что спина его оперлась на обратную сторону спинки, а голова оказалась на подушечке, положенной на ребро сиденья, а другая, вооружившись совковой лопатой, начала закапывать в песок его ноги и нижнюю часть туловища. Когда на поверхности остались только голова и плечи отдыхающего, инструмент воткнули в песок, и обе женщины, не снимая рубах и штанов, пошли остыть в водах моря. Но долго прохлаждаться им не удалось, так как их повелитель вдруг встал и, отряхнув песок с выдающегося живота, улегся вновь, но уже ногами в другую сторону. Дамы вынеслись из моря. Одна из них немедленно подложила стул ему под спину, а другая вновь закопала его в песок. Полежав еще немного, турок встал, отряхнулся, всунул ноги в резиновые шлепанцы, и как был, в плавках, побрел в обратную сторону. Обе мокрые женщины мгновенно упаковали все вещи и взапуски побежали за своим повелителем.

Вскоре остановилась попутная машина, и я поехал дальше, “дивясь увиденному”.

Так что ездить было интересно. Но определенные проблемы все же возникали. Самая распространенная из них — турки не понимали, что иностранцы могут ездить автостопом. Если ловить машину приходилось на окраине селения, ко мне немедленно начинали подходить доброжелатели. Отобюс орада (авто­бус там), — говорили они и показывали пальцем в направлении остановки. “Отобюс йок! — ответствовал я. — Отостоп!” — и демонстрировал свой поднятый палец. Но доброжелатели считали, что непривычный к их порядкам иностранец просто не понимает, что автобусы останавливаются лишь в положенных местах, и продолжали уверять меня, что необходимо идти на остановку. В результате вокруг меня скапливалась толпа, выясняющая друг у друга, чего же я хочу, и что для меня лучше. Никакая машина остановиться уже не захотела бы. В конце концов я понял, что автостопить нужно начинать в отдалении от жилых мест и от глаз турецких доброжелателей.

С самой первой проблемой я столкнулся, подъезжая к Турции со стороны Греции. Машины останавливались, но что им говорить о направлении моего движения? Никакой грек не признает иного наименования, кроме Константинополя, никакой турок не согласен называть самый знаменитый город его страны иначе, чем Стамбул. Пока едешь по Греции, говоришь, что надо “в сторону Константинополя”, все понятно. Но вот, до границы остается километров тридцать. Останавливается машина со швейцарскими номерами. За рулем усатый, смуглый человек. Он может оказаться как греком, так и турком. Что ему сказать? Ошибка может стать роковой. После несколько секундного напряженного молчания, я выдавливаю из себя: “В ту сторону (указываю рукой) возьмете?”.

— Садитесь, — кивает он.

Уже потом выясняется, что он ливанский араб-христианин, живет в Швейцарии, и ему совершенно все равно, каким именем я назвал бы чужой ему город.

Еще одна характерная для турецкого автостопа история произошла во время моей второй поездки в Турцию — уже в 1988 г. Добравшись из Ани — самого восточного угла Турции — до Эрзерума, я направился назад, в Константинополь. Вскоре мне повезло: передо мной остановился иранский большегруз с удобной комфортабельной кабиной, откуда два человека, водитель и сменщик, гостеприимно махали руками. Иранцы сообщили, что едут в Стамбул, что с удовольствием довезут меня туда и что путешествие по турецким дорогам займет не менее двух суток. Я был на все согласен, и мы поехали. Грузовик шел пустым, чтобы загрузиться в Стамбуле турецким товаром.

До этого я слышал, что 80% человеческого общения — невербальное. Во время поездки с двумя персами я лишний раз имел возможность в этом убедиться. Ни на одном европейском языке они не говорили. По-персидски я, как выяснилось, знал только два слова: кишмиш (виноград) и фистык (фисташ­ки)¹. Единственным общим языком у нас оказался турецкий, на котором я знал слов примерно сто, а мои собеседники раз в 5 меньше. И тем не менее за полтора дня, что нам довелось быть спутниками, мы очень много смогли узнать друг о друге.

Один из моих спутников был профессиональным шофером-дальнобойщиком, а второй — с моржовыми усами и накачанный — офицером-спецназовцем, из тех, которым полагалось сопровождать грузовики в зарубежных поездках. Отношения между ними были самыми задушевными. Вели себя они довольно смешно. Во-первых, они несколько раз в день подолгу и с наслаждением брились. В исламском Иране бриться запрещено, и они пользовались возможностью ощутить себя свободными. Мою бороду они понять не могли — зачем ее растить, если можно бриться? — и в шутку называли меня аятоллой. Во-вторых, они немедленно затоварились спиртным и по пути все время отхлебывали виски, усердно угощая и меня. К счастью, на качестве их вождения это не сказывалось. В-третьих, ехали они в шортах и в довольно открытых майках, опять же пользуясь случаем покрасоваться в неположенной гражданину Исламской республики Иран одежде.

Шофер рассказал мне, как он служил в армии еще при шахе и как комиссары победившей исламской революции потребовали, чтобы обожаемый всей армией генерал (слуга царю, отец солдатам), под началом которого служил и мой хозяин, отрекся от бежавшего шаха и принес присягу новой власти. Бравый генерал отказался, сказав, что уже присягал на верность шаху и что присяга не перчатки и менять ее он не может, после чего его расстреляли перед строем.

Так мы ехали с гостеприимными персами, непонятно на каком языке (общечеловеческом?) рассказывая друг другу истории из своих жизней. Ночь мы провели на автостоянке возле шоссе. Для отдыха мои новые друзья предоставили мне совершенно пустой кузов грузовика, где я отлично выспался в своем мешке.

Наутро, плотно позавтракав персидскими припасами — включая нежные финики и громадного размера фисташки — тот самый фистык, родина которого и есть Персия, — мы отправились в путь. Разумеется, часть утра граждане исламской республики посвятили самому тщательному бритью.

Помимо моей бороды, одной из повторяющихся тем наших бесед были турки и их ужасный характер. Персы неоднократно повторяли, что дивятся моей беспечности — отправиться путешествовать по Турции, да еще автостопом! Ведь турки — известные разбойники, воры, убийцы и насильники. Нет ничего опаснее, чем доверяться вероломным туркам, которые войдут в доверие, а затем обдерут как липку, ограбят и убьют бедного наивного иностранца. На все мои заверения, что никаких проблем в путешествии по Турции у меня не возникало, персы лишь скептически качали головами и говорили, что просто я не знаю коварную натуру турок, а когда узнаю, может быть уже поздно.

Ехали мы хорошо, и в середине дня до Константинополя оставалось всего пара сотен километров. Но тут нас остановила полиция. Полицейский долго изучал документы и в конце концов дал понять, что видит некие проблемы в моем паспорте и не отпустит меня без выяснения. Я был в недоумении — так это было не похоже на всегдашнее сверхдоброжелательное отношение турецких властей. Персы заволновались и сообщили полицейскому, что подождут меня. Он резко ответил, что запрещает им тут стоять, а если они не послушаются, отберет их документы за нарушение. Я попросил своих друзей ехать, заверив их, что разберусь сам. Они отбыли, попрощавшись. На лицах их было написано: “Вот видишь, мы же тебя предупреждали…”. Я остался в полицейском участке один. На душе было неуютно. Вспоминались все американские предупреждения о беспределе в кошмарных турецких тюрьмах.

Стоило грузовику отъехать, как задержавший меня полицейский вернул мне паспорт и, предложив чаю, стал умолять о прощении. “У меня не оставалось другого выхода, — говорил он. — Я должен был сделать все возможное, но не оставлять вас в персидском грузовике. Ведь персы — известные разбойники, воры, убийцы и насильники. Нет ничего опаснее, чем доверяться вероломным персам, которые войдут в доверие, а затем обдерут как липку, ограбят и убьют бедного наивного иностранца…”

3.

Итак, когда я попал в Турцию в первый раз — после Афона, я не снимал с руки афонских четок в сто зерен и, попадая в святые места, читал Иисусову молитву (четки, в 33 зерна, подаренные мне отцом Паисием, я, боясь потерять, не надевал на руку и носил в кармане куртки: видимо оттуда они, в конце концов, через несколько лет и несколько больших путешествий и выпали). Так было и в Константинополе, и в Эфесе, в базилике св. Иоанна Богослова, где на месте Престола до сих пор видны следы могилы Апостола любви, и в пещерных храмах и подземных городах Каппадокии, и в родном городе апостола Павла — Тарсе. В последнем, честно говоря, никаких особых святынь отыскать я не смог, кроме какого-то подозрительного “колодца апостола Павла”, также находившегося на заднем дворе местного жителя. Стоило мне подойти к колодцу, как турок немедленно вышел из своего жилища и, зачерпнув довольно нечистым стаканом воду, предложил мне ее испить. Делать было нечего, и я отхлебнул водички. Видимо, молитвами апостола Павла, произошло чудо и нежелательных последствий от этого безрассудного поступка я не ощутил.

Так вот, на четки мои турки реагировали в высшей степени положительно. Видимо, с такими длинными четками щеголяли их муллы, так что рядовые мусульмане спешили всякий раз высказать свое одобрение. С этими афонскими четками и связаны две путевые истории.

Одна из них — автостопная. Как-то меня подобрал молодой человек на маленьком грузовичке. Завязался обычный для турецкого автостопа разговор. Поначалу у вас спрашивают имя, потом сами представляются. Затем вопрошают о стране происхождения, возрасте и профессии (я отвечал: ёренджи — студент). После этого водитель интересуется: Тюркие гюзель? (Турция — красивая?). Чок гюзель! (Очень красивая!), — отвечаете вы. И тогда начинается высокополезный с лингвистической точки зрения диалог. Водитель указывает на все, что проплывает за окном — горы, поля, фруктовые деревья, животных, море и т. п. и, называя этот предмет, присовокупляет с вопросительной интонацией: гюзель? — Чок гюзель! — соглашаетесь вы. Так можно узнать массу новых слов.

Но на этот раз разговор пошел по другому сценарию и запомнился мне навсегда.

После первого знакомства водитель обратил внимание на мои четки.

Он зацепил их пальцем и, перебирая зерна, начал говорить: Алла, Алла, Алла!

— Йок, — ответил я. — Иса, Иса, Иса…

— Александр, — спросил он, изобразив на лице изумление, — мусульман?

— Йок, — ответил я. — Христиан.

— Александр, — вновь произнес он мое имя в сопровождении манящего движения рукой, — мусульман? (то есть, айда к нам, к мусульманам).

— Мустафа, — сказал я, повторив его жест, — христиан?

Поняв, что прямым наскоком тут ничего не возьмешь, Мустафа изменил тактику. Для начала он решил похвалить христианство.

— Мусульман, — сказал он, прижав руку к груди, — Иса — чок! — Я понял его. Он хотел сказать, что мусульмане тоже считают Иисуса великим (чок по-турецки значит ‘очень, большой и великий’).

— Христиан, — ответствовал я, — Иса йок чок. Иса — чок, чок, чок, чок, чок, чок, чок, чок…

Дальше я хотел сказать, что Иисус — Сын Божий, но слова сын по-турецки я еще не знал. Вспомнились лишь слова ата — ‘отец’ и бебек, то есть “бэйби”, ‘ребенок’. Его я и употребил.

— Алла — Ата! — сказал я, — Иса, — Алла Бебек! Иса — Алла — бир (одно)! А ты, Мустафа, давай к нам, к христиан!

Вторая миссионерская дискуссия, которую мне довелось провести в Турции, оказалась куда более сложной. Она произошла в последний день моего первого турецкого путешествия.

Я гулял по бывшим императорским конюшням, ныне — крытому базару в Константинополе. Это громадное пространство под сводчатыми потолками, соединенными сводчатыми же переходами. Вдруг ко мне обратился незнакомый человек. Он был аккуратно, не по-туристски одет, коротко подстрижен. Лицо его обрамляла аккуратная черная бородка.

— О, незнакомец, — обратился он ко мне на великолепном английском языке с легким акцентом неопределенного происхождения. — Я вижу, вы особенно боголюбивы, ибо перебираете в руках некое неизвестное мне приспособление для молитвы. Но ведь нет ничего более приятного и благочестивого, чем знакомиться со способами молитвы ко Всевышнему, практикуемыми в дальних землях…

— Конечно, мне доставит радость ответить вам, о любознательный незнакомец, — ответил я ему в том же тоне. — Молитва, которую я повторяю, используя эту веревку с узелками, очень проста и доступна и ей легко научиться. Звучит она так: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного!

— Очень поучительные слова, — ответствовал мне собеседник, — и несомненно они таят в себе значительную глубину и стремление к общению со Всевышним. Тем не менее льщу себя надеждой, что вы позволите мне проявить дерзость и задать вам вопрос, чтобы разрешить возникшее у меня небольшое недоумение.

— Разумеется, задавайте, и я сделаю все возможное, чтобы разрешить недоумение столь внимательного человека.

— Скажите же тогда, согласны ли вы с тем, что великий Бог превыше всякого нашего разумения и представления?

— Разумеется, я согласен с вами в этом вопросе. Думаю, любой, мыслящий так, не ошибется.

— Отчего же тогда вы употребили словосочетание Сын Божий? Как у Всевышнего, превосходящего все наши категории, может быть столь человеческая реалия, как сын? Не умаляет ли это Бога? Не низводит ли это его до наших человеческих категорий? — воздел руки к сводчатому потолку крытого базара мой новый знакомый.

Тут все стало ясно. Меня заметил мусульманский миссионер и предстоит серьезная богословская дискуссия. Я почувствовал себя в Византии. Вокруг нас к тому времени уже собралась довольно значительная кучка народа, и все новые зрители продолжали прибывать. Сомневаюсь, что большинство из них понимало английский (во всяком случае, в такой степени), но слушали все очень внимательно, как по команде поворачивая головы к тому из нас, кто произносил свою реплику.

Мой собеседник оказался перешедшим в ислам бельгийцем (отсюда и хороший английский), бывшим римо-католиком, специально натренированным на контркатолическую пропаганду. Но с православным он беседовал впервые, и большинство его аргументов летело мимо цели или вовсе обращалось против него.

По прошествии примерно часа бывший католик и бывший бельгиец понял, что проигрывает, и начал церемонно раскланиваться, напоследок пожелав мне побыстрее завершить мои поиски и наконец обрести истину. Этого я стерпеть уже не мог и ответил ему в том смысле, что я как раз не по своим заслугам, а по милости Божией пребываю в Истине, а он был совсем рядом, но отпал от нее совершенно. Так что я желаю ему вернуться к тому, что он утратил, и поискать Истину там, рядом. Искренне ищущему человеку обрести ее будет совсем не сложно. После этого я, пройдя сквозь собравшихся турок, с достоинством удалился. Вокруг шумел равнодушный восточный базар.