Александр Блок. Тишина после музыки

Окончание. Статья опубликована в православном журнале для родителей «Виноград» (№1(17) 2007 г.)

В конце 1906 г., в связи с постановкой «Балаганчика», Блок познакомился с актерами театра В.Ф. Комиссаржевской. В их числе была Наталия Николаевна Волохова (1878–1966), которой он увлекся. Поэтически это увлечение отразилось в драме «Незнакомка» и в книге стихотворений «Снежная маска» (1907). Созвучное название носила и четвертая книга – «Земля в снегу» (1908).

Вьюга пела,

И кололи снежные иглы.

И душа леденела.

Ты меня настигла.

 

Ты запрокинула голову в высь.

Ты сказала: «Глядись, глядись,

Пока не забудешь

Того, что любишь».

 

И указала на дальние города линии,

На поля снеговые и синие,

На бесцельный холод.

 

И снежных вихрей поднятый молот

Бросил нас в бездну, где искры неслись,

Где снежинки пугливо вились.

Какие-то искры,

Каких-то снежинок неверный полет…

Как быстро – так быстро

Ты надо мной

Опрокинула свод

Голубой…

 

Метель взвилась,

Звезда сорвалась,

За ней – другая…

И звезда за звездой

Понеслась,

Открывая

Вихрям звездным

Новые бездны.

 

В небе вспыхнули темные очи

Так ясно!

И я позабыл приметы

Страны прекрасной –

В блеске твоем, комета!

В леске твоем, среброснежная ночь! <…>

В «Снежной маске» чувствуется возросшее до виртуозности мастерство поэта: тревожные, причудливые, изломанные ритмы звучат легко и музыкально. В этот период читательская аудитория уже выдвигала Блока на первое место современного русского Парнаса.

В 1907 г. умер отец Любови Дмитриевны – Д.И. Менделеев. Он оставил ей небольшое наследство, и она, решив продолжить начинание юности, стала брать уроки актерского мастерства. В 1908 г. ей представилась возможность попробовать себя на сцене: между В.Ф. Комиссаржевской и В.Э. Мейерхольдом произошел разрыв, режиссер ушел из театра с частью актерской труппы, намереваясь организовать собственный театр. В новый состав труппы попала и Л.Д. Блок (на сцене она выступала под псевдонимом Басаргина). В феврале 1908 г. труппа Мейерхольда уехала на гастроли в провинцию.

В течение года Любовь Дмитриевна периодически возвращалась домой, потом уезжала опять. Причиной перемены мест были не только актерские амбиции, но и трещина в отношениях с мужем. В конце 1908 г. стало очевидно, что Любовь Дмитриевна беременна, в начале 1909 г. у нее родился мальчик, которому дали имя Дмитрий. Блок готов был признать ребенка своим, но тот прожил чуть больше недели. Чтобы развеяться от депрессии, весной 1909 г. Блоки отправились за границу, в Италию. Творческим итогом поездки стали «Итальянские стихи» – классически совершенные по форме и удивительно глубокие по проникновению в чужую культуру.

Все, что минутно, все, что бренно,

Похоронила ты в веках.

Ты, как младенец, спишь, Равенна,

У сонной вечности в руках.

Рабы сквозь римские ворота

Уже не ввозят мозаик.

И огорает позолота

В стенах прохладных базилик.

<…>

Безмолвны гробовые залы,

Тенист и хладен их порог,

Чтоб черный взор блаженной Галлы,

Проснувшись, камня не прожег.

Военной брани и обиды

Забыт и стерт кровавый след,

Чтобы воскресший глас Плакиды

Не пел страстей протекших лет.

Далеко отступило море,

И розы оцепили вал,

Чтоб спящий в гробе Теодорих

О буре жизни не мечтал.

А виноградные пустыни,

Дома и люди – все гроба.

Лишь медь торжественной латыни

Поет на плитах, как труба <…>

Стихотворение, действительно, дает ощутить музыку латинского стиха с его звонкими аллитерациями. У Блока проникновение в чужую культуру не наносит ущерба культуре собственной. Европейскую культуру Блок воспринял двойственно. С одной стороны, его вдохновляло и восхищало ее великое прошлое, с другой – он ясно видел наметившийся «закат Европы».

Умри, Флоренция, Иуда,

Исчезни в сумрак вековой!

Я в час любви тебя забуду,

В час смерти буду не с тобой!

<…>

Хрипят твои автомобили,

Твои уродливы дома,

Всеевропейской желтой пыли

Ты предала себя сама!

Поездка помогла Блоку и Любови Дмитриевне выйти из душевного кризиса. После всех восторгов, драм и разрывов жизнь вошла в спокойное русло. Любовь Дмитриевна продолжала выступать на сцене, порой уезжала на гастроли, но их браку это уже не угрожало.

Пятый сборник стихов Блока «Ночные часы» вышел в 1911 г. Угасание революции воспринималось им, подобно многим представителям демократической интеллигенции, как торжество зла.

Ночь, улица, фонарь, аптека,

Бессмысленный и тусклый свет.

Живи еще хоть четверть века –

Все будет так. Исхода нет.

Умрешь – начнешь опять сначала,

И повторится все, как встарь:

Ночь, ледяная рябь канала,

Аптека, улица, фонарь.

Это стихотворение написано в 1912 г. Впоследствии говорили, что годы, предшествовавшие Первой мировой войне, были для России лучшими за все столетие… Причины мрачного настроения Блока были в нем самом. В 1910-е гг. Блок пишет меньше, хотя практически все, что выходит из-под его пера, – совершенно.

Летом 1911 г. он вновь путешествует по Европе: посещает Францию, Германию, Голландию. Впечатления от поездки вдохновили Блока на драму «Роза и крест» (1912–1913 г.), первоначально задумывавшуюся как положенный на музыку А.К. Глазунова балетный сценарий из жизни средневековых провансальских трубадуров. Но вместо балетного сценария получилась драма. Уже само название свидетельствует об интересе к мистическому учению розенкрейцеров, для которых роза и крест были главными символами жертвенности и страдания. В драме нашел отражение и знакомый уже по «Балаганчику» любовный треугольник. Но особенно замечательны ее разнообразные музыкальные ритмы, в которых постепенно вызревает и реализуется основной по смыслу музыкальный мотив драмы – песня Гаэтана, проникнутая трагическими предчувствиями:

<…>

Сдайся мечте невозможной,

Сбудется, что суждено.

Сердцу закон непреложный –

Радость-Страданье одно!

Путь твой грядущий – скитанье,

Шумный поет океан.

Радость, о Радость-Страданье, –

Боль неизведанных ран!

Всюду беда и утраты,

Что тебя ждет впереди?

Ставь же свой парус косматый,

Меть свои крепкие латы

Знаком креста на груди!

Ревет ураган,

Поет океан,

Кружится снег,

Мчится мгновенный век,

Снится блаженный брег!

В марте 1914 г. Блок познакомился с певицей театра музыкальной драмы Любовью Александровной Андреевой-Дельмас (1884–1969), исполнительницей роли Кармен в одноименной опере Ж. Бизе. Это было последнее увлечение поэта, заметно отразившееся в его творчестве:

Как океан меняет цвет,

Когда в нагроможденной туче

Вдруг полыхнет мигнувший свет, –

Так сердце под грозой певучей

Меняет строй, боясь вздохнуть,

И кровь бросается в ланиты,

И слезы счастья душат грудь

Перед явленьем Карменситы.

Л.А. Дельмас посвящен цикл «Кармен», ряд стихотворений цикла «Арфы и скрипки», с нею также связана поэма «Соловьиный сад» (1914–1915гг.) – разработка широко известного в мифологии и литературе сюжета о пленении героя волшебницей и о его освобождении из плена. Из наиболее древних источников поэмы можно упомянуть рассказ об Одиссее, побывавшим в плену сначала у Цирцеи, потом у Калипсо. Блок мог также ориентироваться на либретто оперы Вагнера «Парсифаль», где героя в волшебном саду пытается обольстить волшебница Кундри. В начале XX века была также хорошо известна поэма М. Лохвицкой «Лилит» – о роковой «властительнице мира», первой жене Адама, сведения о которой заимствованы из библейских апокрифов, а, согласно халдейскому преданию, – богине любви и смерти, которая завлекает путников в свои «сады тенистые», где они обречены на вечный плен. Миф о Лилит всплывал также в отдельных стихотворениях Сологуба, Гумилева – с разной трактовкой. Возможно, Блок имел в виду и эти параллели. Но у него хозяйка сада обрисована смутно, нельзя даже сказать, что она хочет погубить героя, – возможно, она желает ему добра, отчего и отпускает его, но герой сам предпочитает скудную прозу жизни чарующему «соловьиному саду».

Прощание с «соловьиным садом» для Блока знаменовало прощание с собственной творческой манерой. В совершенстве владея формой, будучи признан одним из корифеев русской поэзии, Блок переживал глубокий кризис – не столько творческий, сколько личностный. 25 марта 1916 г. Блок сделал пометку в своей записной книжке: «На днях подумал о том, что стихи писать мне не нужно, потому что я слишком хорошо умею это делать. Надо еще измениться (или – чтобы вокруг изменилось), чтобы вновь получить возможность преодолевать матерьял» (Собр. соч. Т. 5. С. 203). В это время он работал над поэмой «Возмездие» (она так и не была закончена). Замысел ее возник еще в 1909–1910 гг. В ноябре 1909 г. Блок получил известие о смертельной болезни отца, А.Л. Блока, и выехал к нему в Варшаву, но в живых его уже не застал. Размышления о судьбе своей семьи в поэме сплетаются с раздумьями о России.

Объяснение «возмездия» в предисловии к поэме довольно туманно, однако в контексте всего творчества Блока оно ощущается как покаяние и потребность в изменении всего строя жизни. Это настроение обусловило его восприятие новой революции. Тем не менее, для понимания отношения Блока к России показательно стихотворение «Грешить бесстыдно, непробудно…»

Грешить бесстыдно, непробудно,

Счет потерять ночам и дням,

И с головой от хмеля трудной

Пройти сторонкой в Божий храм.

Три раза преклониться долу,

Семь – осенить себя крестом.

Тайком к заплеванному полу

Горячим прислониться лбом.

Кладя в тарелку грошик медный,

Три да еще семь раз подряд

Поцеловать столетний, бедный

И зацелованный оклад.

А воротясь домой, обмерить

На тот же грош кого-нибудь,

И пса голодного от двери,

Икнув, ногою отпихнуть.

И под лампадой у иконы

Пить чай, отщелкивая счет,

Потом переслюнить купоны,

Пузатый отворив комод.

И на перины пуховые

В тяжелом завалиться сне…

Да, и такой, моя Россия,

Ты всех краев дороже мне.

Стихотворение показывает глубину его готовности любить свою страну такой, какая она есть, даже в наихудшей реальности, – вот чем поэт выгодно отличается от многих современных, предшествующих и последующих демократических критиков и обличителей России, которые способны любить только сочиненный ими же самими идеальный образ ее. Стихам о России сам поэт отводил в своем творчестве центральное место.

В это время он в самом деле бросил писать стихи. Более того, с июля 1916 по март 1917 г. – без малого год – Блок служил в действующей армии табельщиком на строительстве дорог и военных укреплений под Пинском.

Февральскую революцию восторженно приняла почти вся интеллигенция, но события октября многих испугали, что совершенно естественно. Блок, напротив, испытал прилив творческой энергии и, судя по всему, новый прилив мистического возбуждения .

Гением Блок почувствовал себя, написав поэму «Двенадцать». Можно ли, в самом деле, считать ее вершиной творчества поэта? В течение семидесяти лет советское литературоведение это доказывало, для кого-то – убедительно, для кого-то – не очень. Блок, как мы помним, «слишком хорошо» умел писать стихи. В каком-то смысле «Двенадцать» – действительно шаг вперед (если считать, что поэзия обязана «идти вперед»). Во-первых, в отношении формы: в поэме использованы разнообразные, богатые ритмы, причем использованы мастерски. Во-вторых, в смысле вовлечения в поэзию разговорного языка своей эпохи (что поэтический язык должен обновляться – это факт, но вопрос, до какого предела можно снижать стиль). В-третьих, поэма – своевременна (если считать, что поэзия обязана быть «своевременной»). Так что историческое значение ее – несомненно. Однако даже среди любителей поэзии трудно встретить человека, который читал бы «Двенадцать» просто так – «для души». Как пророчество поэма весьма сомнительна. Другое дело, что как всякое художественное произведение (а «Двенадцать» все же – художественное произведение) поэма допускает расширенное толкование, возможно, несогласное с замыслом автора. Блок считал, что увидел рождение нового мира – и ошибался. Но Христос, являющийся в конце поэмы, осеняющий шествие «апостолов нового мира» все-таки значим. «Религия – грязь (попы и пр.), – писал Блок 20 (7) февраля 1918 г. – Страшная мысль этих дней: не в том дело, что красногвардейцы «не достойны» Иисуса, который идет с ними сейчас; а в том, что именно Он идет с ними, а надо, чтобы шел Другой» (Собр. соч. в 6-ти тт. Т. 5. С. 239). «Другой» – очевидно, Антихрист. Но царством Антихриста Советская Россия все же не стала, несмотря ни на какие усилия безбожной власти и временное помрачение народных масс, основы христианской нравственности в ней все же сохранились, и многие люди, даже исповедуя атеизм на словах, на деле жили по заповедям Христовым. В этом смысле Блок действительно оказался пророком – может быть, сам того не желая. Именно как такое пророчество о Христе воспринимал «Двенадцать» известный московский подвижник благочестия, архимандрит Сергий (Савельев) (1899–1977), восторженно отзывавшийся о поэме.

Тогда же, в 1918 г. Блок пишет известную статью «Интеллигенция и Революция». В ней он выдвигает задачи потрясающей наивности: «Переделать все. Устроить так, чтобы все стало новым; чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью» (Блок А.А. Собр. Соч. 8-ми тт. Т. 6. С. 12). Надежды эти были свойственны не одному Блоку. Но удивительно, что высказывает их не зеленый юнец и не хитрый политикан, делающий ставку на зеленых юнцов, но человек уже вполне зрелый, к тому же искренний и наделенный умом и совестью. Странно, почему он не понимает, что «переделывать все» человек имеет моральное право только в пределах собственной судьбы, потому что общая жизнь, которая кажется «лживой, скучной, грязной и безобразной» ему, для кого-то другого может быть полна смысла и радости. Тем более, понятно, что если «чистую, веселую и прекрасную» жизнь организуют – по своим потребностям – волки, то для овец это будет означать конец существования. Блок должен был бы это знать. Но, по-видимому, слишком серьезным был собственный личностный кризис поэта, и слишком необходима была ему самому вера в наставшее преображение мира – больше опереться ему было не на что, т.к. воли на преображение самого себя не хватало.

Нередко, высказываясь явно антихристиански, Блок в то же время обнаруживает вполне христианское понимание переживаемых бедствий как возмездия. Так, узнав о разорении крестьянами его родного Шахматова, он пишет: «… демонизм есть сила. А сила – это победить слабость, обидеть слабого. Несчастный Федот изгадил, опоганил мои духовные ценности, о которых я демонически же плачу по ночам. Но кто сильнее? <…> Я сильнее и до сих пор, и эту силу я приобрел тем, что у кого-то (у предков) были досуг, деньги и независимость. <…> Да, я носил в себе великое пламя любви <…> когда я носил в себе эту любовь, о которой и после моей смерти прочтут в моих книгах, – я любил прогарцевать по убогой деревне на красивой лошади; я любил спросить дорогу, которую знал и без того, у бедного мужика, чтобы «пофорсить», или у смазливой бабенки, чтобы нам блеснуть друг другу мимолетно белыми зубами <…> Все это знала беднота. Знала она это лучше, чем я, сознательный. Знала, что барин – молодой, конь статный, улыбка приятная, что у него невеста хороша и что оба – господа. А господам, – приятные они или нет, – постой, погоди, ужотка покажем. И показали. И показывают» (Собр. соч. в 6-ти тт. Т. 5. С. 255 – 256). Лишения послереволюционных лет он переносил на удивление стойко и безропотно.

В том же 1918 г. Блок написал стихотворение «Скифы» – как пророчество тоже довольно сомнительное, но содержащее итог многолетних раздумий о пути России и вполне серьезные, выдержанные в традициях русской историко-философской мысли, выводы о российской «всечеловечности»:

Мы любим все: и жар холодных числ,

И дар божественных видений,

Нам внятно все: и острый галльский смысл,

И сумрачный германский гений…

При всей своей утопичности «Скифы» реалистичны в оценке кризиса европейской культуры. «Русский путь» мыслился как альтернатива (пусть даже не осуществившаяся в полной мере) окостенению западной цивилизации. Сытая буржуазность пугала его больше, чем ужасы революции и гражданской войны. Когда в новом советском быту в новых формах стали проявляться прежние черты буржуазной пошлости, Блок почувствовал приближение собственного конца.

Творческий подъем 1918 г. быстро сменился упадком. После непрестанного музыкального звучания начала революции наступила пугающая тишина – он уже не слышал музыки.

Поэтическим завещанием Блока стало стихотворение «Пушкинскому Дому», написанное в 1921 г.

<…> Пушкин! Тайную свободу

Пели мы вослед тебе!

Дай нам руку в непогоду,

Помоги в немой борьбе!

Не твоих ли звуков сладость

Вдохновляла в те года?

Не твоя ли, Пушкин, радость

Окрыляла нас тогда?

Вот зачем такой знакомый

И родной для сердца звук

Имя Пушкинского Дома

В Академии наук.

Вот зачем, в часы заката

Уходя в ночную тьму,

С белой площади Сената

Тихо кланяюсь ему.

В апреле 1921 г. у Блока началось воспаление сердечных клапанов. Болезнь сопровождалась психическим расстройством, принося мучения не только физические, но и душевные. 7 августа 1921 г. поэт скончался. Похороны поэта состоялись 10 августа 1921 г. – в день праздника Смоленской иконы Божией Матери – на Смоленском кладбище Петербурга. Что-то символическое было в том, что поэт, в чьем творчестве столь ясно обозначен мотив пути, нашел последнее пристанище под покровом Божией Матери Одигитрии – Путеводительницы. Но, как оказалось, не навсегда. В 1944 г. его останки решили перенести на Волково кладбище. По преданию, могила оказалась пустой, – тем не менее, ныне могила Блока находится на Волковом кладбище.

Еще одно удивительное свидетельство. В 1921 г. старец Нектарий Оптинский в ответ на просьбу Надежды Павлович помолиться об усопшем поэте, велел ей передать матери Блока: «Будь благонадежна. Александр в раю». (см. об этом: Ильюнина Л. Оптина пустынь и русская культура. – Оптина пустынь. Православный альманах. Вып. 1. СПб., 1996. С. 60). Бывает, конечно, что люди, даже церковные, приписывают старцам те высказывания, которые сами хотят от них услышать, но достоверных опровержений этого тоже нет. Неизвестно также, какую роль в судьбе Блока сыграла дерзновенная молитва самого преподобного Нектария. Но что говорят – говорят.