Александр Щипков: Религиозное измерение журналистики

Портал «Правмир» продолжает путешествие по закулисью религиозной журналистики. Идея серии бесед принадлежит публицисту Марии Свешниковой, исполнение – редактору портала Анне Даниловой.

Взять интервью у Александра Щипкова мне не удалось. Вернее, тот текст, который был написан по итогам нескольких встреч, бесконечных воспоминаний, напластований разных сюжетов и сложной хронологии  (чего только стоит работа в кочегарке и одновременно — на радио), никак не вписывался в формат даже очень большого интервью. Так появились эти мемуары...

Александр Владимирович Щипков

Родился в 1957 году в Ленинграде. Журналист, социолог религии, кандидат философских наук. Автор книг «Во что верит Россия» (1998), «Соборный двор» (2003), «Христианская демократия в России» (2004). Председатель Гильдии религиозной журналистики (2001). Председатель Клуба Православных журналистов (2007). Главный редактор портала RELIGARE.RU (с 2002 г.). Директор Православного правозащитного центра «Территория Церкви» (с 2011 г.). Действительный государственный советник 3 класса. Награжден орденом Даниила Московского II степени (2007 г.). Живет в Москве.

Вступление в ремесло

Так уж счастливо сложилось, что за 20 лет я не написал ни одной статьи о религии по заказу редакции. Все что сделал — результат моего выбора, свободного желания и интереса. Темы статей, интервью или радиопрограмм я придумывал сам и никогда наоборот.

В 90-е я занимался исследовательской работой, изучал религиозно-политические процессы в России. Все мои газетные статьи и радиопрограммы были побочным продуктом исследовательских занятий. Сама религиозная журналистика тоже была для меня таким же объектом исследования как сектантство, христианская политика или русский протестантизм.

При этом я всегда умел участвовать в событии и одновременно изучать это событие. Это не было изучение «методом погружения», это была реальная потребность что-то делать для Церкви, активно участвовать в церковной жизни и успеть что-нибудь сделать, пока Господь дает такую возможность. Я никогда не верил и сейчас не верю, что это надолго.

В отличие от всех моих коллег, пишущих о религии, мне не пришлось пройти нормальный путь от студента до профессионала. В силу жизненных обстоятельств я проработал пятнадцать лет рабочим, меня лишили диплома о высшем образовании и всякой перспективы на творческое будущее. Советская власть была незыблема, предложение КГБ эмигрировать во Францию (в 1983 году) я с негодованием отверг и жил как сжатая пружина, понимая, что впереди нет ничего, кроме заводских цехов, гаечных ключей, металлической масленой стружки и тяжелого алкоголизма — спутника советского рабочего.

Поэтому, когда в 1991 году шлюзы свободы были открыты, я ринулся наверстывать упущенное и работал как лошадь год за два: закончил институт (в 37 лет!), защитил кандидатскую по философии (в 43 года!), объездил всю Россию, изучая ее религиозную жизнь, написал три книжки, преподавал в петербургском университете, работал в питерских газетах, на радио, организовал первую в стране антисектантскую организацию, участвовал в формировании христианских партий, создавал профессиональные религиозные журналистские сообщества в Питере и Москве, проводил в федеральных округах многолюдные встречи журналистов и чиновников, курирующих религию.

И все это время жадно фиксировал на бумаге, на фотопленке и диктофоне все, что видел вокруг. И какие уникальные голоса сохранил: Астафьева, Вознесенского, Лебедя, Собчака, Аверинцева (здравствующих политиков, бизнесменов, писателей и актёров не называю), которые рассказывали мне о своих интимных религиозных представлениях и переживаниях.

Так пролетели пятнадцать лет, в которые я вместил все тридцать. В середине двухтысячных остановился, слегка устав от журналистики и от религиозной темы. На пятки наступали молодые, им предстояло повторить наш путь — написать обо всем том, о чем уже написали мы, но новыми глазами и свежим языком уже для своего поколения. Им предстояло пережить горячее неофитство, разочарование в церкви, затем настоящее воцерковление и религиозное становление личности, или, увы, её разрушение. Так было с нами, до нас и будет всегда.

Я погрузился в политику. Ушел работать к Сергею Миронову. Сначала помощником на общественных началах, потом и официально, проделав карьерный путь от референтских должностей до «генеральского чина» — действительного государственного советника.

Окунувшись в политику, я четыре года почти не писал о религии (не видел интересных тем), но оставаясь главным редактором портала Религаре, постоянно работал с авторами и следил за развитием гос-церковных отношений.

Но ведь от себя не уйдешь. Так или иначе, но религиозная тема неотступно следует за мной. Приход в 2009 году Патриарха Кирилла коренным образом поменял течение церковной жизни. Мне снова стало интересно, и я снова начал активно писать и высказывать свою точку зрения на религиозно-политические процессы.

Сегодня я вижу, как между государством и церковью возникают новые проблемы, отношения становятся многосложными, период взаимных симпатий завершён, впереди Церковь ждут очень непростые времена. Мой опыт и моя интуиция прямо на это указывают. А значит нельзя отсиживаться в стороне.

Моя точка отсчета религиозной журналистики

Начало религиозной журналистики можно отсчитывать от священника Сергия Булгакова, можно от православного публициста Михаила Меньшикова, можно от баптиста Ивана Проханова… Всё зависит от ваших религиозных или политических предпочтений.

Трудно сказать, откуда берёт она свое начало, но возможно за точку отсчета принять публицистику начала XX века. Потом – провал. Эмигрантских авторов первой половины ХХ века не беру – всё же разговор идет о российской журналистике. Затем появляется подпольная самиздатовская религиозная журналистика, которая как всякая журналистика сама по себе не существует – она всегда питается каким-то корпусом идей.

Вся вторая половина века (я имею в виду круг, к которому принадлежал) прошла под влиянием идей Всероссийского социал-христианского союза освобождения народа (ВСХОН), которые были сформулированы Игорем Огурцовым и его единомышленниками в начале 60 х. Несмотря на разгром и огромные тюремные сроки ВСХОН’овцы оказались источником энергии следующих поколений. В том числе и для журнала «Община» (1978), который был создан Александром Огородниковым и Владимиром Порешом.

«Община» была общественно-литературным журналом. Мы печатали немного поэзии, немного прозы, какие-то исторические вещи и наши собственные слабые попытки описать путь своего прихода в Церковь. Последний номер открывался нашей Декларацией, цитату из которой я приведу, чтобы вы почувствовали вкус того времени:

«Грозные судьбоносные события, обрушившиеся на нашу Россию, вызвали насильственное уничтожение христианской культуры и общественной жизни, христианских основ и привели к пробуждению самых низменных инстинктов. Страшное моральное разложение народа, пьянство, волна дикого уголовно-хулиганского террора, залившего страхом ночные улицы российских городов, – итог социалистических экспериментов…

Мы бродим как проклятые в смраде больших городов по кладбищу и пепелищу нашей Родины. Ядовитый цинизм и ирония, предлагаемые нам миром как стиль отношений и способ выживания, разлагают наши души…

Живая государственная практика исходит из положения, что человек глуп, туп, не способен управлять собой и нуждается в строгой регламентации. За нас решают, как нам жить, что нам читать, что нам смотреть, что петь и даже с кем спать. Нам от рождения всей социалистической культурой дан цельный, законченный, абсолютно и по существу ложный образ мира…

Мы хотим излить на этих страницах нашу боль и дать образ нашего мучительного пути, пути молодого человека от марксисткой идеологии и безответственности атеизма на паперть Храма Божия…»

Вышло всего три номера. Последний мы печатали на машинке у меня дома в Смоленске. Сделали семь экземпляров, а 21 мая 1978 года к нам пришли с обыском и все конфисковали. Каждый год мы с женой вспоминаем этот день как поворотный в нашей личной судьбе. Но это уже давняя история.

У Церкви был только ЖМП — Журнал московской патриархии. Сейчас над тем давним ЖМП принято посмеиваться и вспоминать, как злые языки называли его «Жалкими Мыслями Питирима». А тогда мы «доставали»  его дефицитные номера и, взяв в руки, ощущали, что есть у нас в советской стране уголок иной жизни и иного сознания.

Возможности самиздата тоже были ограничены, но нужно вспомнить самые популярные издания — «Надежду» Зои Крахмальниковой, «Московский сборник» Леонида Бородина, «Марию» Татьяны Горичевой, «Вече» Владимира Осипова. Это далеко не всё. Религиозный самиздат требует отдельного изучения.

Вячеслав Игрунов, который обладал огромной коллекцией советского самиздата, уговаривал меня заняться этим, но это не для меня. Тут нужен человек другого поколения. Игрунов сетовал, что кто-то из сотрудников разворовывал и распродавал его коллекцию, и шутил, что скоро всё пропадёт и не останется материала для анализа. Сегодня его коллекция хранится в обществе «Мемориал».

В самиздатском периоде тоже можно искать корни религиозной журналистики. Но всё же настоящая журналистика не может быть только подпольной, она должна иметь публичность. Поэтому я считаю началом религиозной журналистики 90-е годы, когда появились первые православные, протестантские и прочие газеты.

Одним из первых был «Вестник христианской демократии» — печатный орган партии ХДС, который делал Александр Огородников. В то время я активно собирал материал по христианской демократии и навещал Александра в партийном офисе в Москве на проспекте Мира (там же располагалась и редакция газеты). Так Саша стал не только моим другом, но и объектом исследования.

Если говорить о христианско-демократическом движении, то практически все его лидеры издавали газеты и журналы, которые необходимо отнести к религиозным СМИ, несмотря на их политическую направленность. Так что будет справедливым вспомнить имена участников ХД-движения, которые активно занимались издательской деятельностью: Виктора Аксючица, Виталия Савицкого (погиб в 1995 году), Александра Чуева, Глеба Анищенко, Виктора Ротта, Евгения Полякова.

Мама

Здесь необходимо сделать небольшое отступление и вспомнить о маме. Мою маму, Татьяну Николаевну Щипкову, посадили в 1980 году. Она отсидела три года, в 1983-м освободилась, в 1985-м написала мемуары о том, как она отбывала срок в Уссурийском крае. Естественно, мемуары пролежали в столе до начала 90-х. Мама посылала их в несколько либеральных питерских журналов, но безуспешно. Книга называется «Женский портрет в тюремном интерьере. Записки православной».

После её смерти в 2009 году я решил эти мемуары издать. Сделал распечатку и летом 2010 года отнес её Патриарху Кириллу. Он не знал, что мама умерла, и спросил, когда это случилось. Я что-то объяснял про будущую книгу, а он стоял и вслух повторял дату её смерти, стараясь запомнить. Я понял, что он хочет помянуть её на литургии именно 11 июля, в годовщину её смерти, до которой оставалось несколько дней. Порой мы забываем, что Патриарх в первую очередь — священник. Вообще крайне любопытная вещь – отношения народа и его Патриарха.

Я отдал ему рукопись. Мне, естественно, говорили, что ждать придется долго – Святейшему некогда читать всё подряд. Но ровно через месяц я получил ответ. Патриарх прислал к этой книге вступительное слово. Короткое и очень сильное. Об исповедничестве. Вот оно:

«Нам иногда кажется, что подвиг исповедничества — это то, что принадлежит прошлому, поскольку нас сегодня окружает совершенно другая реальность, не требующая никаких особых усилий, чтобы исповедовать Христа. Нам кажется, что эта реальность исповедничества — где-то позади в прошлом. На самом деле исповедничество веры, подвиг свидетельства всегда будет. Все мы должны твердо помнить и знать, что путь служения Христу и Его Церкви всегда связан с исповедничеством и даже мученичеством».

Я уверен, что со временем эти четыре предложения станут общеизвестной цитатой.

Рыжий Христос

Моя первая журналистская работа никогда не была напечатана. Более того, она вообще не сохранилась на бумаге. Но для меня это был настолько важный опыт, что я вам сейчас её перескажу.

Шёл 1978 год. Меня только что отчислили из института, и я пошел работать грузчиком на Смоленский завод холодильников, возил на электрокаре серную кислоту в стеклянных двадцатилитровых бутылях со складов в гальванический цех. Бутыли перевозились в деревянных коробах, которые постоянно ломались, а ремонтировал их одинокий столяр.

Он работал за складами, где короба были сброшены в навал. Всегда на улице, летом в жару, осенью под дождём, зимой работал без рукавиц и без шапки. Гвозди, молоток, рейки, жестяная лента. Руки и лицо – одинаковая сизая корка. Он был старым, слабовидящим человеком с отталкивающими бело-синими потрескавшимися губами. Старик постоянно бормотал что-то себе под нос. Я по несколько раз на дню приезжал на своём электрокаре за коробами, а он все бормотал и бормотал, не замечая, как я сваливаю на землю худые короба и загружаю починенные.

В какой-то момент я догадался, что он молится! Молится постоянно, без остановок, весь рабочий день. Я заинтересовался, сказал ему, что я православный и попытался его разговорить. Среди грузчиков я был единственным, кто не смеялся над ним и не материл, подгоняя в работе, – коробов всегда не хватало. Он не шел на контакт долгое время, но однажды неожиданно весело посмотрел на меня и спросил:

— А Христос какой?

— В смысле?..

— Какого цвета у него волосы?

— Ну, на разных иконах изображают по-разному, — забормотал я.

— Рыжий! Христос рыжий, рыжий! — радостно воскликнул столяр и рассказал историю своей жизни.

Он был чекистом. Служил сначала в СМЕРШе, потом в НКВД и был большим бабником. Однажды обиженная жена из ревности донесла, что он еще с фронта незаконно хранит у себя оружие. Его посадили.

Он попал в особый лагерь, где на людях испытывали какие-то препараты. Зэков привязывали к койкам и кололи. Я не буду пересказывать, каким ужасным физическим мучениям его подвергали. Он описывал их механически бесстрастно, словно это было не с ним. Всё закончилось тем, что он ослеп.

И вот, когда моего столяра в очередной раз загнали в спецбарак, он начал молиться, будучи уже не в состоянии переносить муки. И барак зашатался, стены начали ходить ходуном и трястись. Мучители в ужасе вскочили, отступили от него, но потом опять начали делать инъекции. Столяр снова начал молиться, и барак снова зашатался. Так продолжалось до тех пор, покуда все не поняли, что между его молитвой и непонятными явлениями существует прямая связь.

В конце концов, его оставили в покое и в начале шестидесятых выпустили на свободу. Никому не нужный, слепой, больной, без жены и детей он жил в какой-то лачуге под Смоленском, точнее не жил, а просто лежал и умирал. И тогда к нему пришел Христос. Он так и сказал мне: «Ко мне пришёл Христос». Христос возник в воздухе дверного проёма между порогом и притолокой. От Него исходил свет невероятной силы, и Он был рыжим.

После этого видения к моему столяру вернулось зрение. Ровно настолько, чтобы он сумел устроиться на самую простую работу на завод, где волею судьбы оказался и я.

С тех пор мы беседовали ежедневно. Я старался задержаться возле него, не понимая, но чувствуя, что он владеет неким религиозным опытом, который я не в состоянии вместить.

Я не знаю, был ли он крещен, но из наших бесед понял, что он никогда не исповедовался и не причащался. Он никогда не был в церкви, не слышал ни одной проповеди, более того, он не читал Евангелия и даже его не видел. Как-то раз по-детски наивно он сказал: «Ты знаешь, Библия – это очень большая книга, такая большая, что её, наверное, трудно одному и поднять». Я спешил наговориться с ним, у меня оставались считанные дни заводской жизни, меня забирали в армию.

Я записал эту историю в двухкопеечной школьной тетрадке в клеточку, озаглавив – «Как стать христианином». Это был мой первый журналистский опыт. Этот текст не сохранился, его сожгла моя жена Люба. А случилось это при следующих обстоятельствах.

Спортивная школа Владимира Путина

В 1980 году мне дали двухдневное свидание с мамой, которая находилась в исправительно-трудовом учреждении № 267 в Уссурийском крае, на самой границе с Китаем. Я затарился копчёной колбасой, маслом, шоколадом, наивно полагая, что за два дня откормлю её. Мама ничего не ела, наоборот, сама старалась накормить меня дефицитными продуктами, которые мы с Любой с трудом и втридорога добывали в Смоленске у спекулянтов.

Я сумел перехитрить «дубачек» и пронести в зону фотоаппарат и книжечку Тани Горичевой о православном подполье, которую она издала в Германии после своей эмиграции. Просто, чтобы подбодрить мою бедную маму, завёрнутую в ватник и обутую в грубые кирзовые сапоги 33 размера. В голову не могло прийти, что наша промышленность такое выпускает.

Очевидно, нас слушали все два дня, потому что на выходе меня арестовали и отвезли в КПЗ в соседнее село, где я провел несколько дней. Фотоаппарат и «антисоветская» литература на территории зоны по тем временам сулили хороший срок.

Моя камера находилась через стенку от кабинета, где работали местные сельские оперативники, и теперь уже я подслушивал их громкие переговоры «с Москвой» по плохой телефонной связи. Они всё время советовались с кем-то невидимым, что со мной делать. По контексту я понял, что они самостоятельно начали проявлять мою пленку и загубили её. Серьёзный прокол. В конце концов, меня отпустили и даже вернули мой «Зенит» (до сих пор висит на стене как память эпохи).

Возвращался я через Ленинград в сильном волнении и в ожидании ареста. К этому времени из нашего круга сидело уже шесть человек. Из Пулкова прямо поехал к друзьям в кочегарку, чтобы срочно позвонить домой в Смоленск. В любой кочегарке всегда есть телефон на случай нештатной ситуации. А в этой была даже включена «восьмёрка».

То была кочегарка при Комплексной школе высшего спортивного мастерства на Каменном острове, где в это самое время занимался боевыми искусствами капитан КГБ Владимир Путин. Длинное вытянутое вдоль Невки здание бывшей конюшни. Со стороны Кировского проспекта парадный вход в спортивные залы, со стороны онкологической больницы – в кочегарку.

Тут работали покойный поэт Олег Охапкин, художник Митя Шагин, протоиерей Николай Епишев (тогда просто Коля) и другие мои друзья, сплошь замечательные люди. Это была исключительно православная кочегарка, в ней всегда висела маленькая иконка. В тот мой приезд дежурил Всеволод Корсаков – православный патриот, монархист, человек фантастической доброты и обаяния, который и сегодня там работает. Мы до сих пор именно там с ним и встречаемся.

Но тогда передо мной стояла одна задача – уничтожить всё, что могло бы «подвести под монастырь» моих друзей и мою семью. Обыск был вполне вероятен. Я набрал 3 05 10 — номер телефона своей смоленской квартиры и по-французски произнёс лишь одну фразу: «Il faut brûler tous». Нужно всё сжечь. Думал протянуть лишние полчаса, которые уйдут на перевод.

Люба, которая неделю ничего не знала, где я и что со мной, несказанно обрадовалась, что я жив и на воле. С её к тому времени огромным опытом жизни «на вулкане» она прекрасно понимала, как быстро и какие бумаги придётся уничтожить.

С обыском так и не пришли. Брать было уже нечего. В ведре на балконе сгорела личная переписка Огородникова — засветка адресатов могла им сильно повредить. Много чего сгорело безвозвратно. Сгорела и тетрадка в клеточку с моей первой журналисткой работой. Так что историю про чекиста, встретившего Христа, я рассказываю впервые. Мой чекист, скорее всего, давно уже умер. Я позабыл его имя, но иногда мне кажется, что он помнит моё и молится за меня.

Петербургские истории

Однажды мои студенты задали мне вопрос: «Кто ваш учитель в журналистике?» Я ответил, что в журналистике у меня не было учителей. Но в жизни были, разумеется, люди, которые повлияли на моё мировоззрение и на моё восприятие веры и Церкви, но это настолько личное, что я не хотел бы выносить их имена на публичное обозрение.

У каждого из моих коллег своя хронология развития религиозной журналистики, своя личная точка отсчёта. Например, для Жени Стрельчика – «Московский церковный вестник». Для Вити Тарасевича (погиб в 2002 году) – «Благовест-Инфо». Для Макса Шевченко — «НГ-Религии». Для Сергея Чапнина – «Метафразис». Для Жени Никифорова — газета «Радонеж». Для Вали Лебедева – журнал «Православная беседа». Для Володи Легойды – журнал «Фома». Для Андрюши Золотова — Ecumenical News International и так далее, и так далее. В ту пору — десятки ярчайших журналистских имен и проектов. Мы создавали её все вместе и одновременно каждый в одиночку. Творчество – вещь индивидуальная, а направление в творчестве – совместная.

Моя точка отсчёта находится в 1990 году – участие в работе Христианского информационного агентства (ХИАГ) и создание Секции религиозной журналистики в Домжуре на Невском.

Весной 1990-го года мне предложили возглавить Ленинградское отделение первого в истории России Христианского информационного агентства (ХИАГ). Редактором был Евгений Поляков, а финансировал издание баптист Александр Семченко, легендарный человек, создавший при советской власти подпольную христианскую типографию и, разумеется, севший. Мы его звали Трофимычем, по отчеству. Сегодня он владеет большим строительным бизнесом, а тогда издавал газету «Протестант». Газета была узко нишевая, а Трофимыч – широко и политически мыслящим человеком. Вот он и согласился финансировать идею православного журналиста Евгения Полякова.

ХИАГ выходил раз в неделю тонкими брошюрками. По условиям благотворителя половину занимала довольно нудная протестантская тематика, всё остальное было отдано Полякову на откуп.

В 1990-91 годах я собирал для ХИАГа новости в Ленинграде по своему разумению. Компьютеров тогда еще не было, о факсе я не мог и мечтать. Но была пишущая машинка. Я сочинял новость, звонил в Москву и диктовал. Брошюры мне передавали с проводником «Красной стрелы», и они бесплатно раздавались всем желающим на религиозных и политических тусовках.

В основном речь шла о всевозможных мероприятиях и конференциях, много о христианской политике. Отдельная тема — возвращение храмов. В Питере с этим были проблемы. Собчак, будучи председателем Ленсовета, сопротивлялся передаче церковного имущества изо всех сил, и если в Москве храмы отдавали по два-три в месяц, то в Питере один — в два месяца. Некоторые это объясняли его нескрываемой нелюбовью к митрополиту Иоанну (Снычеву), но мне кажется, что проблема была в ином.

Однажды я записался к А. Собчаку на приём. Это было уже году в 95-м. В заявке нужно было указать тему беседы. Я написал – «О Боге». В приёмной находились Кудрин и Путин. Они очень громко смеялись, были раскованы и бодры. Секретарша спросила мою фамилию, сверила с записью в компьютере и кивнула в сторону двери в кабинет.

Стол мэра был расположен довольно странно – слева от входной двери в дальнем углу. Посетитель в первый момент видел только пустой кабинет, окна и государственный флаг. Повернув голову налево, я наткнулся на пристальный взгляд. Анатолий Александрович молча изучал меня. Он не вышел к приставному переговорному столу, остался в кресле.

Мы говорили около полутора часов. Складывалось впечатление, что он чем-то тяготится, но беседы не останавливает. Взгляд его постоянно скользил поверх меня, отчего говорить было трудно, но когда он посмотрел мне прямо в глаза – я похолодел. Это были глаза без дна. Черные, почти без зрачков, возникало ощущение, что чуть-чуть  — и ты провалишься в них безвозвратно.

Говорили о возрождении православия, о христианских партиях. Я несколько раз задал один и тот же прямой вопрос о его личной вере. Он переводил тему на Конституцию и закон о Свободе совести. Не потому, что не хотел сказать правду, а потому, что не знал, как сказать, как выразить то смутное, что шевелилось у него в душе. Я подумал тогда: вот от него во многом зависит судьба епархии. В те годы Собчак пытался создавать при мэрии управляемые межрелигиозные советы, а митрополит Иоанн их игнорировал и фактически разваливал. Умный был старик и честный.

В январе 1992 года я окончательно расстался с рабочей сеткой. Моим последним кочегарским местом стала та самая путинская Школа высшего спортивного мастерства — ленинградский символ поколения «дворников и сторожей».

Одновременно, в том же январе я оставил и ХИАГ. Там произошла смена редактора, пришел Яков Кротов. А я был приглашен литсотрудником в газету «Рейтинг», которую издавали учёные из Института социологии РАН. В мои обязанности входило писать о религии. Я неожиданно обнаружил, что новостная журналистика отличается от аналитической, и что самое сложное – понять, о чём писать.

Через год, набравшись опыта, в марте 93-го перешел в городскую газету «Смена». Обычно «религиозку» закрепляли за отделом «Общество» или «Культура». В «Смене» же я попросился в отдел политики к Сергею Шелину, которого до сих пор вспоминаю с благодарностью. Он дал мне целую еженедельную полосу и полную свободу.

Я писал о сектах, о православной рок-музыке (в ту пору о. Андрей Кураев гневно её осуждал), о полемике Якунина и Невзорова (последний тогда был ярым защитником РПЦ), о ХДС, о зарубежных карловацких приходах, появившихся в России, об учёных-язычниках из Пушкинского дома и о писателях-атеистах из Дома писателей. Никаких редакционных заданий, никаких недельных планов – думай и решай самостоятельно под свою ответственность. В соседней комнате, где располагался Андрей Константинов, мелькали малиновые пиджаки, и его статьи из серии «Бандитский Петербург» соседствовали в «Смене» с моими рассуждениями о православии.

В те же годы я начал работу над диссертацией и неизбежно встал вопрос об отсутствии у меня высшего образования. В 80-е я неоднократно отправлял в Минобраз просьбы и требования вернуть мне диплом и каждый раз получал ответ, что поскольку меня исключили «за поведение несовместимое со званием советского студента», о восстановлении не может быть и речи. После советской власти вновь пытался вернуть диплом с тем же невесёлым результатом.

Затем за дело взялся мой научный руководитель — покойный академик Лев Николаевич Митрохин. Он куда-то писал письма, звонил своим бывшим аспирантам, занимавшим всевозможные посты в ельцинское время и, в конце концов, раздался звонок из Смоленска: «Принято решение пойти вам навстречу».

В течение года я ездил сдавать экзамены за последний курс и «госы». В «Смене» мои учебные отлучки переносили снисходительно, за что я признателен своим коллегам. Друзья — священники бесплатно селили меня в общежитии Смоленской духовной семинарии, которая расположена в удивительно красивом месте, возле крепостной стены с видом на Успенский собор.

Последние экзамены я сдавал в июне 1994-го. В эти же дни митрополит Кирилл проводил в семинарии курсы повышения квалификации для учителей, преподающих Основы православной культуры. Так я обнаружил, что пока в Москве шли дебаты, в Смоленске в каждой школе тихо и спокойно преподавали ОПК.

Когда я сдавал соискательские документы в Институт философии РАН, научный секретарь недоуменно и подозрительно изучала мой диплом, в котором было указано, что я поступил в вуз в 1974 году и, «прослушав полный курс», благополучно закончил его в 1994-ом. В жизни много смешного.

Радио. «Во что верит Россия»

В 1995-ом меня пригласили работать в петербургскую редакцию «Радио России», которую возглавляла Наталья Ухова, женщина редкого ума и редкой красоты. Уже через неделю она поставила меня вести прямой эфир в шесть утра на всю страну, а чтобы я от волнения не онемел (десять секунд молчания у нас считались браком в эфире), она приехала в студию и весь эфир держала меня за руку.

В основном я вёл политические программы и ток-шоу, но для души Наташа Ухова оставила мне получасовую программу, которая называлась «Во что верит Россия». За долгие годы существования этой программы в ней звучали голоса сотен знаменитых людей, от Михаила Горбачёва до Юрия Шевчука, от митрополита Кирилла до Татьяны Горичевой. Лихачёв, Панченко, Аверинцев, Сокуров… губернаторы, депутаты, актеры, художники, врачи, учителя, сантехники, слепые уличные музыканты…

И, разумеется, делился своими впечатлениями от многочисленных поездок по России, рассказывая о причудах российской религиозной жизни. Я то занимался миссионерством, то разоблачал секты, то полемизировал с коллегами-журналистами. В разное время я увлекался то православным роком, то монашескими бардовскими песнями, которыми расцвечивал свои передачи. А порой сочинял пьески на религиозные сюжеты и сам разыгрывал их, устраивая мини-радиоспектакли. А когда всё надоедало – брал томик Тургенева и читал в эфире «Записки охотника».

Наташа Ухова позволяла жить всей этой вольнице и прикрывала меня от начальства. Наша редакция называлась «Авторский канал “Невский проспект”» и в ней частенько появлялись замечательные актеры Сергей Дрейден, Иван Краско, Вадим Жук, Александр Лыков, которые участвовали в радиоспектаклях и походя начитывали рекламные ролики и джинглы к моей «религиозке».

Радио – это особый мир звука и смысла, в котором я провел в общей сложности десять лет, и который любил и продолжаю любить. Здесь нет назойливой картинки и очень высок накал личного общения со слушателем. Я работал на «Петербургском радио», «Радио России» и на «Маяке». Позже ко мне присоединилась Люба, моя жена. Она делала программу «Церковный календарь», в котором рассказывала о православных, католических и лютеранских праздниках текущего дня. Программа давно закрыта, а она до сих пор помнит наизусть все даты этих христианских церквей.

Православное радио и православные программы на радио даже стали темой кандидатской диссертации Ольги Чернеги (умерла в 2011), преподавателя Барнаульского университета. Защита состоялась в МГУ, и я участвовал в качестве оппонента.

«Христос посреди нас» с митрополитом Кириллом

В 2000 году я открыл радиопрограмму под названием «Христос посреди нас». Это была программа для митрополита Кирилла, который в течение 14 минут отвечал на мои вопросы, касающиеся исключительно общественно-политической тематики. Ни слова о Церкви и вере. Взгляд православного архиерея на общественно-политический процесс.

Я специально из Петербурга приезжал записывать владыку Кирилла в ОВЦС. Многие помнят этот, теперь уже исторический, строгий кабинет с уютным потрёпанным кожаным диваном и креслом рядом, в котором всегда сидел сам митрополит. Если бы это было возможно, я бы сегодня выкупил это кресло.

Мы записывались не более двадцати минут, почти под эфир. У меня было одно непременное условие – каждую программу митрополит Кирилл должен был завершать фразой «Христос посреди нас». Надо сказать, что митрополит делал это блестяще.

Представьте себе – идет разговор о Чечне или о брошенных в Средней Азии наших соотечественниках, и говорящему нужно, подводя итог и завершая мысль, выйти на главное, что есть в нашей жизни – на Христа, который в этот момент находится рядом со слушателем. Это необычайно трудно сделать.

В конце записи я вопросительно поднимал глаза на говорящего, он понимал моё напоминание, сосредотачивался, замолкал, иногда на долгие тридцать секунд, потом лицо светлело, и он формулировал последнюю мысль таким образом, что самым логичным и естественным заключением становилась фраза «Христос посреди нас». После этого шли музыкальные «отбивки», и я закрывал эфир.

Это была виртуозная работа, которая приносила мне истинное профессиональное удовольствие. Миссионерский эффект этой программы был ошеломляющим, я получал благодарные письма слушателей мешками. Это не гипербола. Письма привозили в брезентовых почтовых мешках. Старые радийщики подтвердят, что такое в нашем ремесле бывало. Вышло то ли восемь, то ли десять выпусков. Затем программа «Христос посреди нас» была закрыта в приказном порядке на самых верхних ступенях ВГТРК’ашной власти. Без объяснений.

Мой «роман» с сектами

В разные годы меня интересовало разное. В начале девяностых – секты и весь круг проблем, связанных с их появлением в России. Секты импортные, секты российские аутентичные. Это было внове, никто про это не писал.

Вспомню забавный случай. Мою статью о сектах из «Независимой газеты» — перевели на украинский и рассылали по украинским прокуратурам в качестве пособия, настолько не хватало аналитического и фактического материала. В той статье я впервые использовал термин «тоталитарные секты», позаимствовав его во французской религиоведческой литературе (les sectes totalitaires), о чём позже пожалел. Ниже вы поймёте почему.

В те годы я воодушевлённо боролся с сектами, даже организовал в Петербурге Общество борьбы с сектами, в который входили родители, прозевавшие своих детей. Некоторые члены сделали впоследствии эту борьбу своей профессией и занимаются ею до сих пор. Где-то в моём архиве даже хранится членский билет за номером один. Мне нужны были материалы. Я шел к духовнику, брал благословение и отправлялся с диктофоном и фотоаппаратом на сектантские собрания, радения, моления и прочие малосимпатичные и порой духовно опасные мероприятия.

А однажды совершил «противоправное» действие. Белые братья уходили из Питера в Киев, объявив о самосожжении. Мой друг, преподаватель вуза, оказался жертвой религиозных поисков своей жены. Она, две взрослые дочери и шестилетний сын присоединились к Белым братьям. Более того, всю питерскую группу (около ста человек) возглавляла именно его шестнадцатилетняя дочь. Мой друг был в отчаянии и умолял помочь спасти хотя бы сына. Он надеялся на мою помощь, ведь я возглавлял единственное на то время Общество борьбы с сектами.

Мы составили подробный план похищения ребёнка и осуществили его. Моя жена, которая великолепно водит автомобиль, сидела за рулём нашей убитой Волги ГАЗ-21 пятьдесят восьмого года выпуска и молилась, чтобы она только не заглохла. Мы с другом затаились в парадной, на лестничной клетке этажом выше и, дождавшись, когда кто-то вышел из квартиры, ворвались туда, схватили мальчишку и бросились к машине. В квартире находилось около тридцати мужчин и женщин. Мы действовали по-суворовски – натиском и внезапностью. Как ни старались братья-сектанты, но догнать нас не смогли.

Ребёнка мы спрятали на острове Коневец, с монахами которого договорились заранее. Интересно, что уже в ту же ночь белые братья мне звонили на домашний телефон и требовали вернуть мальчишку. Им понадобилось несколько часов, чтобы по номеру автомобиля определить владельца и адрес. В те времена это можно было сделать только с помощью МВД…

Когда белые братья ушли в Киев, мой друг, ведь это была его собственная квартира, отдал мне её «на разграбление». Это была награда за помощь. Хрущёвская «трёшка» стояла абсолютно пустой – сектанты продали всё до последнего стула, ведь группа уходила в Киев умирать для воскресения. На полу оставались порванные бумаги, обрывки писем и разодранные, растоптанные ногами аудиокассеты, которые я потом долго перематывал и склеивал.

Это были записи радений и бесед. Уникальный материал для исследователя. Были и письма, порой удивительные по искренности и религиозной силе. Это была суррогатная вера потерянных людей. Они, безусловно, были жертвами — как мошенничества, так и преступного советского атеистического вмешательства в духовную жизнь граждан.

Про свой роман с антисектантской темой я могу рассказывать долго. Как мы выкурили мунитов из петербургского Института повышения квалификации учителей. Как под Минусинском меня задержали латыши, охранявшие Виссариона и бесконечно ему преданные. Как Раиса Максимовна оправдывалась и объясняла мне, что вовсе не является последовательницей Сан Мен Муна. Как один очень влиятельный нынче член Общественной палаты организовывал встречу «богородичников» с Наиной Иосифовной. Как при Собчаке на балконе зала заседаний Питерского ЗАКСа медитировали колдуны, пытаясь повлиять на ход голосования. Как в Государственной думе вместо российского герба повесили знамя Рериха… О сектах много статей в моей книжке «Во что верит Россия» (1998). Но это чтение тяжелое – на любителя.

А оставил я это своё увлечение при следующих обстоятельствах. Проповедники у метро давно уже стали частью городского пейзажа и к ним привыкли. Я выходил из метро «Чёрная речка», когда увидел, как несколько пьяных парней избивают девушку и двух ребят, явно сектантов. Их нелепые самошитые голубые балахоны были все в крови. Вокруг в грязь были брошены дорогие их сердцу брошюры с изображением какого-то очередного гуру. Их били жёстко, ногами. Курсанты военно-морской академии пытались отбить сектантов от озверевших молодых людей.

Я вспомнил 1978-ой год, Ашхабад. Нас, новобранцев, обрили и привели в баню. Каждый служивший помнит эту первую баню. Заходишь в своей родной гражданской одежде, выходишь одетым и обутым «по форме». Твою одежду сжигают рядом с баней, а вместе с ней – всю твою прежнюю вольную жизнь. Сдуру я стал мыться, намылил голову и тут на меня, ослепшего от мыла, обрушились невидимые кулаки. Это старослужащие туркмены увидели мой крестик и пришли от этого в животную ярость. Они что-то кричали про Аллаха, про «научим любить советскую власть» и не угомонились, пока не выбили мне несколько зубов и не отобрали крестик – благословение отца Дмитрия Дудко.

Я видел окровавленных сектантов в голубых балахонах и вспоминал ашхабадскую воинскую баню. Накануне по «5 каналу» показывали мой угрожающий комментарий про секты. Я понимал, что эта кровь и это зверское избиение – моих рук дело. В тот день я навсегда покинул ряды борцов с тоталитарными сектами.

Группа «Профессор Паганель»

Тема — это половина статьи. А найти её трудно. Поэтому очень часто все пишут об одном и том же, заимствуя друг у дружки сюжеты, а порой и идеи. Найти тему для статьи — это все равно, что придумать студенту тему для курсовой. Когда я преподавал социологию религии на факультете философии в Петербургском университете, мне пришлось специально для студентов систематизировать круг актуальных на тот год религиозных тем.

Работать с молодёжью всегда азартно. Из предложенных мною тем они выбрали изучение язычества. Объединились в группу под шутливым названием «Профессор Паганель», поделили между собой самые известные петербургские языческие направления и под моим руководством приступили к их изучению. Я очень боялся за них, особенно за девчонок, но полевые работы прошли без эксцессов. Результатом стал сборник «Петербургское язычество».  В награду каждый из юных авторов получил возможность рассказать о своих исследованиях на «Радио России» всей стране.

Мои любимые темы

В середине девяностых я очень много писал о христианской политике, о русской христианско-демократической мысли. Итогом стала книжка «Христианская демократия в России».  Сегодня тема христианского партстроительства снова входит в моду. Хотя я уверен, что теперь мы встретимся не с ХДС, а с некими формами христианского социализма. Но это тема для отдельного разговора.

В конце девяностых много писал о гос-церковных отношениях и конкордате. За отстаивание идеи конкордата (договорной системы отношений между властью и религиозными организациями) меня объявляли «антицерковным лобби» и грызли много лет подряд, аж кости хрустели. Оставили в покое только недавно, убедившись, что договорная система неизбежна и полезна Церкви, – это форма её защиты при неблагоприятной смене политической власти. Её введение — это лишь вопрос времени и законодательной проработки.

Некоторые темы я находил первым, но не развивал по разным причинам. Так вышло со статьёй «Идеология смерти» (Независимая , 1994), в которой речь шла о смертной казни, абортах и эвтаназии. Юрий Буйда (замечательный писатель и весёлый человек), который несколько лет вёл религиозную тему в «Независимой газете», напечатал её, не раздумывая. Это было ещё до появления широкого пролайфского движения в России.

Я сам очень глубоко пережил эту тему, небольшой текст готовил несколько месяцев. Эту статью перепечатывали десятки раз, меня приглашали во всевозможные движения и фонды, разыскивали журналисты и активисты-общественники. Но я отказывался и больше никогда не возвращался к этой теме. Потому что это настолько важно и серьёзно, что если браться, то нужно посвятить этому всю жизнь.

Религиозная журналистика, на мой взгляд, не может быть всегда серьёзной. Я позволял себя и фельетоны, и шутки. Говорят, что в 2002 году губернатор Петербурга Владимир Яковлев очень обиделся, прочитав в питерской газете «Дело» мой фельетон «Про то, как губернатор в Бога уверовал».  Толчком к фельетону послужили собственные публичные рассказы Яковлева о том, как он «приблизился к Богу», попав в Хайфу на экономическую конференцию и о том, как однажды по молитвам архиерея, страшный циклон обогнул Петербург и разрушил Хельсинки, где, очевидно, и губернатор и местный лютеранский епископ не столь духовны.

Это было так глупо и смешно, что я не удержался и сочинил про это целую историю. Кстати, я замечал, что предательство часто соседствует с глупостью. Люба работала в Минрегионразвития, когда его возглавлял Яковлев. Она рассказывала, что накануне праздников он лично участвовал в облавах по кабинетам в поисках спиртного.

Когда в православной среде началась забавная, на мой взгляд, борьба с Международным женским днём, я написал фельетон «Монолог женоненавистника». А ещё был и смешной, и грустный рассказ «Епископ и муха» о том, как одного милого священника запретили в служении за то, что на престол упала муха, заснувшая от холода в нетопленном алтаре деревенского храма. Не поверите, но это реальная история, я только имена заменил.

Архимандрит Зинон или Как делать интервью

Я очень люблю делать интервью. Пристрастился к этому, пока работал на радио – ведь это сплошные беседы, километровые стенограммы и затем монтаж. Работа трудоёмкая, но приучает к внимательному и уважительному отношению к словам и мыслям другого человека. При этом устный и письменный тексты отличаются разительно.

Помню, записывал Евгения Алексеевича Лебедева – гениального русского актёра. Он, сын репрессированного священника, рассказывал о детстве и юности. Я вышел из его квартиры под большим впечатлением. У него была специфическая речь, без сказуемых, одни образы и междометия. Он мог говорить о Луспекаеве и в середину фразы вставлять строчки из акафистов, оставшихся в голове с детства.

Когда я получил распечатанную стенограмму, то пришел в ужас – это были два часа бессвязного текста. Не понимая, что из этого можно было нарезать на получасовку, я отправился в подвал в старую монтажную, где работала одна старушка, начавшая свою службу на Ленинградском радио после войны. Рассказывали, что в этих комнатах в блокаду работала мужественная и романтичная Ольга Берггольц. Старушка не умела пользоваться не только компьютером, но и магнитофонными станками 80-х годов. Только ножницами. Она успокоила меня и принялась за работу. Через пять часов кропотливого труда резки и склейки я получил катушку с голосом обновленного Лебедева. Всё было ясно и логично…

А вот с архимандритом Зиноном (Теодором) у меня произошла другая история. Как известно, монах-иконописец был запрещен в священнослужении в 1996 году за то, что разрешил католикам служить мессу в своем храме и причастился вместе с ними.

Летом 1999-го года мы с женой сели в машину и поехали на Псковщину разыскивать архимандрита Зинона, который жил на границе с Эстонией в деревне Гверстонь. Ни телефона, ни прямых контактов у нас не было. Ехали наудачу. Зинона мы застали на месте, в огромной воинской палатке, в которой размещалась трапезная. Архимандрит был не очень доволен нашим появлением и заявил, что уже три года как не даёт никаких интервью. Я это знал и именно поэтому приехал. В то время в московской православной прессе Зинона не пинал только ленивый. Я же помнил его дружбу с отцом Рафаилом (Огородниковым) и хотел понять, что же произошло.

Отправить нас со двора не накормивши Зинон не мог. Я воспользовался этой временной оттяжкой и во время трапезы уговорил его ответить на мои вопросы. Надо сказать, что на наиболее ответственных интервью я всегда работал без диктофона, только с блокнотом, чтобы не пугать интервьюируемого.

Мы вдвоём под палящим солнцем устроились на завалинке избы, в которой помещалась иконописная мастерская. Было жарко. Архимандрит Зинон находился в состоянии крайнего возбуждения. Очевидно, своим неожиданным приездом мы разбередили его боль. Он начал отвечать на мои вопросы о причинах запрета, о его отношении к Евхаристии, о вере и таинствах. Он говорил так быстро, что я не успевал записывать. Мои просьбы быть помедленнее он не замечал. Я бросил ручку и слушал.

Это был выплеск горечи, обиды и в то же время утверждение собственной веры и верности Христу. Такие беседы – великая удача и великая учёба для журналиста, пытающегося писать о вере и Церкви. Это тот случай, когда священник исповедуется мирянину. Господь дал мне несколько таких встреч и подобных бесед с людьми, сыгравшими в истории Церкви XX века значительную роль. Я помню их все.

Отъехав от Гверстони на километр, я свернул в лес и начал диктовать Любе все основные мысли Зинона. Она записывала их в блокнот. Затем, вернувшись в Петербург, я сел за компьютер и по Любиным записям своими словами очень кратко (говорил он около часа) пересказал всё то, что услышал и что понял, отсекая всё личное и интимное.

Лишь одну фразу я успел записать дословно и, разумеется, вставил её в текст. Она касалась лично патриарха Алексия. Это была единственная фраза, которую вычеркнул Зинон, когда через месяц я привез интервью на правку. Всё остальное он утвердил, не сделав ни одного замечания, хотя понимал, что интервью под названием «Я более не хочу жить враждой» ляжет на самый высокий стол.

Через два года патриарх Алексий снял с архимандрита Зинона все запреты.

Министерство печати и религия

О создании жанра религиозной журналистики уже подробно и умно написали мои коллеги – Чапнин, Шевченко, Морозов, Кеворкова, Золотов, Легойда, Стрельчик, Никифоров, Гурболиков и другие. Но всё же коснусь  этой темы, поскольку несколько лет жизни потратил на её становление. В моей книге «Соборный двор»  (2003) — целых пять статей о феномене религиозной журналистики, создание которой и структурное оформление я понимал как церковное служение, как наш вклад в восстановление церковной жизни в России.

Прежде чем вспомнить формы нашей цеховой корпоративной деятельности, необходимо сказать, что в 2000 году в Министерстве по делам печати приказом правительства был создан Методический совет по освещению религиозной тематики в СМИ. Фактически это была первая попытка власти как-то разобраться в том, как освещается данная тема в прессе, какие таятся опасности и чем можно помочь журналистам, которые погружаются в круг религиозных проблем. Я был направлен в этот совет от ВГТРК и оказался единственным, кто реально разбирался в религиозных вопросах.

Меня тут же назначили заместителем председателя совета и завалили работой. Не буду рассказывать о создании методичек, проведении круглых столов. Это приносило некоторую пользу, но всё же не могло заработать в полную силу, поскольку сам Методсовет формировался по стандартному аппаратному принципу – представительство от министерств и ведомств. Впрочем, мне удавалось приглашать на наши заседания немало настоящих специалистов и профессиональных журналистов.

Я пользовался возможностями Минпечати и заказывал в специальных структурах мониторинги СМИ по самым разнообразным ключевым словам, которые сам составлял. Сегодня это сделать намного проще, но тогда эти мониторинги были ценнейшим источником информации и показывали мне общий уровень публикаций, их направленность, основную тематику, конфликтные точки. Это расширяло моё видение проблемы. Правда, поделиться информацией с коллегами я не мог согласно оговоренным условиям.

Это были сотни публикаций по всей стране и многие тысячи страниц, над которыми я просиживал ночами. Надо признать, что они были отобраны очень точно и профессионально. Мусор, сквозь который сегодня приходится продираться в Сети, отшелушивался, и у меня был уже готовый продукт.

Правительство требовало от Методсовета только одного – предотвращения религиозной розни в СМИ. В воздухе висела идея создания религиозного аналога Союза журналистов. Однако работая с этими мониторингами, я понимал, что это не даст никакого результата. Попытка создать нечто общее для всех была бы воспринята как аналог «экуменизма» в медийном поле и принята в штыки. Да и в борьбе за руководство представители религий провоцировали бы лишние конфликты вместо умиротворения.

На «совещаниях у руководства» я отстаивал идею формирования конфессиональных журналистских объединений с одной стороны, и создание профессиональных пресс-служб при религиозных объединениях – с другой. Возражений не было, и эти идеи аккуратно предлагались и обсуждались на наших круглых столах и семинарах, куда приглашались представители религиозных организаций. В то время только РПЦ имела аналог пресс-службы в виде Службы коммуникаций при ОВЦС, которую возглавлял отец Всеволод Чаплин. До сих пор в медийном пространстве он чувствует себя как рыба в воде, создавая одни медийные поводы и мастерски снимая другие.

Развивался Клуб православных журналистов, появился Союз мусульманских журналистов. Протестанты приглашали меня для консультаций и проводили специальные конференции. При видимой сплоченности русские протестанты чрезвычайно разобщены, внутри протекают бесконечные битвы за лидерство на протестантском поле и за благосклонность Кремля. Учитывая эти особенности, я уговаривал их проводить общие конкурсы на лучшие работы среди протестантских изданий. Шло с трудом. Для того, чтобы они почувствовали себя полноценными участниками медийного процесса, я устраивал им встречи с редакторами крупных изданий в разных городах.

Вспоминаю курьёзный случай. Уговариваю Владимира Мамонтова, тогда шеф-редактора «Комсомолки», принять группу протестантов и показать им, как работает настоящая редакция федеральной газеты. Он осторожно спрашивает: «А кто будет?». Я бодро отвечаю, что, мол, баптисты, евангелисты, пятидесятники и адвентисты седьмого дня. Услышав про «седьмого дня», Володя смутился и робко произнёс: «А это тебе очень нужно? Вообще-то я православный». Когда мои подопечные протестанты радостно вошли в кабинет шеф-редактора, на столе радушного хозяина их встречал кофе и бутылка роскошного коньяка, а со стен игриво поглядывали обнаженные девицы с первых страниц «Комсомолки»… Добрейший Володя старался принять их как хороших друзей.

Идея создания пресс-служб постепенно проникала в сознание руководителей церквей и муфтиятов. Всё это способствовало медленному созданию пусть до поры маргинальных, но всё же медийных полей внутри религиозных структур.

Я работал со всеми, но главной для меня оставалась моя Церковь, и я этого никогда ни от кого не скрывал. Создавая профессиональные секции, гильдии и пресс-службы, мы укореняли Церковь в медийном пространстве.

Секция христианской журналистики

В Петербурге мне не хватало профессионального круга общения, хотелось его расширить, чтобы появились, наконец, авторы, которые пишут о религии. Для развития нашего направления в 1991 году я предложил Петербургскому Союзу журналистов создать Секцию христианской журналистики. Возражений не было.

В качестве площадки я получил залы и библиотеку шикарного особняка на Невском проспекте 70, где располагается Союз журналистов. Мы собирались довольно регулярно в течение девяти лет. Состав менялся. Приходили ребята из разных христианских церквей, и мы обсуждали интересующие нас проблемы. Периодически я приглашал на встречи «интересных людей». Так что это было нечто вроде клуба со свободным членством.

Именно сюда, в Домжур, весной 2000 года я позвал студентов духовной семинарии, пропевших «анаксиос» на священнической хиротонии, и куратора их группы, бывшего иподьякона Патриарха Алексия (Ридигера) дьякона Александра Мусина, человека умного, честного и преданного своему призванию. Это была знаменитая скандальная история. Пригласил на встречу с журналистами. Из Москвы, помню, приехали Шевченко и Чапнин, после чего на сайте «Соборность» и в «НГ-Религиях» появились публикации об этом печальном случае.

Это было последнее мероприятие моей Секции христианской журналистики в Домжуре на Невском – буквально через месяц мы навсегда переехали в Москву.

В Москве. Среды в Подсосенском переулке

В Петербурге мы жили окнами на последнюю квартиру Достоевского, неподалёку от Московского вокзала. Я мотался в столицу ночными поездами по два-три раза в месяц. Будучи соискателем в Институте философии ездил на бесконечные экзамены и консультации с академиком Митрохиным, наблюдая из окон института, как растёт ХХС. Печатался тоже в основном в Москве, общался с московскими журналистами и социологами. Поездки учащались, и в какой-то момент я понял, что давно уже реально живу Москвой.

Летом двухтысячного года мы покинули Петербург и арендовали квартиру у Покровских ворот, в Подсосенском переулке. Уютное московское место. За десятилетия церковной жизни у нас с Любой сложилось правило – мы ходим в ближайший от дома храм (увы, нам часто приходилось менять место жительства), не бегая в поисках особых священников. До добра это не доводит. Мы молились в храме Апостола Иакова Зеведеева в Яковоапостольском переулке. Отец Алексей Бахтин (ск. 2006) содержал при храме весьма неплохую воскресную школу для малышей.

По средам у нас на кухне собирался узкий круг пишущих людей: Александр Кырлежев, Максим Шевченко, Сергей Чапнин. Все с жёнами. Мне с жёнами нравится больше, как-то это нормально. С Максимом и Сергеем мы познакомились года за три до нашего переезда, а с Сашей и Леной Кырлежевыми вообще дружим с 1977 года. Всё проходило по-домашнему. Через некоторое время Шевченко привел к нам в дом Александра Морозова, с которым ранее мы знакомы не были.

Мы обсуждали самые животрепещущие церковные вопросы: только что прошедший исторический Собор, на котором были приняты Основы соцконцепции, раскол в Эстонии, возможность заключения конкордата, создание церковного суда, введение закона Божьего в школе, участие мирян в управлении приходом, соотношение церковных канонов и светского права и, разумеется, журналистику – наше ремесло. Эти посиделки мы шутливо называли «Советом по делам религии».

Постепенно мы пришли к идее создания собственного профессионального объединения и назвали его Цех религиозной журналистики (ЦРЖ, февраль 2001). Учредителями стали С. Градировский, А. Золотов, А. Кырлежев, А. Морозов, А. Пронин, Е. Стрельчик, В. Тарасевич, С. Чапнин, М. Шевченко, А. Щипков.

В марте 2001 года наш ЦРЖ при финансовой поддержке Сергея Кириенко провел серьёзный двухдневный семинар «Религия и СМИ» в Нижнем Новгороде с участием выдающегося митрополита Нижегородского и Арзамасского Николая (Кутепова), председателя Духовного управления мусульман Нижегородской области Умяр-хазрата, ответственного секретаря Совета по взаимодействию с религиозными организациями при президенте РФ Александра Кудрявцева и будущего министра Миннаца Владимира Зорина. Участвовало около пятидесяти журналистов из Центрального и Приволжского округов. Это была первая серьёзная заявка на отвоёвывание религиозной темы в светских СМИ.

Именно к этому мы и стремились – утвердить наше направление в журналистике и заставить коллег признать нашу тему равной политической, социальной и проч. Сейчас это уже норма, а тогда нас воспринимали как законченных маргиналов. Мы должны были заставить считаться с нами – это была единственная возможность ввести церковную тему в серьёзную общественную дискуссию. В 90-е, за исключением приложения «НГ-Религии», которое, к сожалению, распространялось только в Москве, всё остальное представляло собой худшие образцы лубочного православия, которое не вызывало ничего, кроме иронии. Для реализации этой задачи нужно было «раскрутить» Цех религиозной журналистики.

Однако, сидя у меня на кухне, без денег, без связей и, честно скажем, без церковной поддержки – сделать это было невозможно. Тогда я пошёл к Александру Любимову. О своей роли в становлении религиозной журналистики он, по-моему, не догадывается до сих пор.

Гильдия религиозной журналистики

Весной 2001 года в альтернативу пролужковскому Союзу журналистов (СЖ) был создан Медиасоюз (МС) – новая журналистская организация. Политически, по мнению Кремля, СЖ был заточен куда-то не туда, и Владислав Сурков создал ему конкурента. Политическая подоплёка меня не шибко интересовала, но из газет мы поняли, что новая организация будет устроена по гильдийному принципу. Всю журналистику порезали на направления. Гильдию политической журналистики возглавил Н. Сванидзе, международной – А. Гурнов, экономической – В. Фадеев и так далее.

Весь журналистский бомонд счёл правильным присоединиться к Медиасоюзу. Всеми организационными делами рулила Елена Зелинская, с которой в Питере мы жили в квартале друг от друга. Первая реакция Любимова на моё предложение создать Гильдию религиозной журналистики была недоумённой: «А разве такая бывает?» Но идею поддержал.

В мае 2001 года наш Цех подписал Меморандум с Медиасоюзом о создании Гильдии религиозной журналистики, который подписали Александр Любимов, Елена Зелинская и с нашей стороны – Любовь Балакирева (Радио России), Александр Кырлежев (Новая Европа), Виктор Тарасевич (Благовест-Инфо), Сергей Чапнин (Интернет-журнал «Соборность»), Максим Шевченко («НГ-Религии»), Александр Щипков (Радио России). За исключением Андрея Золотова все «цеховики» вступили в Гильдию. Вслед за этим мы разработали принципы деятельности Гильдии религиозной журналистики.

Вскоре Любимов пригласил меня в аппарат Медиасоюза на должность директора департамента региональных проектов. Я мотался по стране, занимался служебными обязанностями, но Гильдию не забывал. По сравнению с кухней в Подсосенском переулке наши возможности заметно расширились. Уже в июне 2001 года в Петербургском университете Гильдия провела масштабную конференцию «Религия и СМИ», на которую только из Москвы мы привезли около сорока журналистов, занимающихся религиозной тематикой. Чтобы почувствовать запах того времени, можно прочитать очень милый репортаж Ксюши Лученко про эту памятную многим конференцию. Затем проходили мероприятия в Твери, Новосибирске, Воронеже, Томске, Смоленске, Владивостоке и других городах.

Не стесняясь, я использовал своё положение директора региональных проектов и собирал по регионам всех журналистов, которые хоть как-то интересовались религией. Любимов всё это видел, но ни разу не возразил, за что я ему бесконечно благодарен. Кроме того, он дал денег на издание трёх наших сборников. Довольно скоро мы поменяли формат и стали приглашать на наши круглые столы не только журналистов, но и региональных чиновников, отвечающих за связи с религиозными организациями. Мне удавалось это довольно легко через полномочных представителей Президента, которые позитивно реагировали на имя Любимова. Кроме того, я продолжал работать на ВГТРК, и мне помогали личные связи: мы зачастую опирались на сеть государственных региональных теле-радиокомпаний.

Благодаря невероятной активности нашей Гильдии, в регионах о феномене религиозной журналистки за короткий срок узнали сотни провинциальных изданий. Мы добились признания фактом самого своего существования. И главное – нас признал и с нами начал считаться официоз и истеблишмент российской журналистики, который в первую очередь реагировал на факт существования корпорации людей, пишущих о религии. Коли есть профессиональное объединение, – значит, есть и сама религиозная журналистика. В этом был главный смысл существования ГРЖ.

В результате подавляющее большинство редакторов печатных СМИ в стране поменяли своё отношение к качеству выпускаемых ими текстов о религии, а саму тему начали переводить в отделы политики. Чего, собственно, мы и добивались – наш подход к теме стал общим местом, и теперь этим никого не удивишь.

Мы касались и множества других проектов. Участвовали, например, в открытии кафедры религиозной журналистики в Нижегородском университете, финансировали издание первого в стране исследования, посвященного изучению религиозной тематики в СМИ – «Религия в информационном поле российских СМИ» под редакцией члена нашей Гильдии, замдекана журфака МГУ Марии Лукиной. Это были два года довольно напряженной и активной деятельности ГРЖ, благодаря, повторю, ресурсу Любимова и Медиасоюза.

Что нам не удалось, так это продвинуть религиозную журналистику на ТВ. Здесь нужен иной ресурс. Дорога туда перекрыта и по сей день. Спустя несколько лет я попытался найти средство проникновения на ТВ и не скрываю его – это создание Общественного совета на ТВ. Только через разговор о нравственности Русская Церковь реально, а не лубочно, и не в виде приводного ремня очередной предвыборной кампании, сможет выйти к своему народу через телевидение.

К концу 2003 года Гильдия религиозной журналистики полностью себя исчерпала и распалась, выполнив необходимые задачи и уйдя в историю.

О пользе доносов

Со временем я узнал от бывалых государственных аппаратчиков, что собственную профессиональную деятельность можно оценивать не только по количеству благодарностей и повышением по службе, но и количеством доносов, написанных на тебя. Счастлив тот, у кого не было возможности их перелистывать. Мне довелось – занятие, признаюсь, не из приятных.

Их стилистика и форма бывали разными. Реже классически прямые — «довожу до вашего сведения», чаще в форме «аналитических» записок — «имел целью посредством новых ресурсов и возможностей, влиять на сознание российских граждан, для размывания консолидирующего начала». Причем только один – анонимный. Бесстыдство с телеэкранов нырнуло и в эту древнюю сферу, имена не скрывали.

Более поздние наветы носили, я бы сказал, «академический» характер. Доносы же периода моих занятий Гильдией отличались особой ненавистью и подлостью, что говорит о том, что наша стратегия была верной. Я их периодически перечитываю для смирения.

Religare

В 2002 году Гильдия религиозной журналистики на грант Минпечати сделала сайт для журналистов, которые пишут о религии. Назвали его соответственно – «Религия и СМИ».  Доменное имя – religare.ru — придумал Александр Кырлежев, он же был и первым редактором, а я – руководителем проекта. Постепенно за порталом закрепилось короткое и звучное название Religare.

В разное время тут работали Мария Свешникова, Филипп Щипков, Ольга Чапнина, Александр Петров, Александр Морозов, Андрей Зайцев. Через два года Минпечати перестало финансировать Religare, и народ разошелся по другим местам. Сам я ушел работать к Сергею Миронову, но закрывать портал не стал, зарегистрировал его как СМИ и переформатировал в личный проект, посвященный сбору материалов на тему церковно-государственных отношений.

А итоги становления религиозной журналистики того периода неожиданно подвёл Филипп Щипков. По заданию портала Religare в 2004 году он взял интервью у двадцати известных журналистов, подробно расспрашивая каждого о его взгляде на религиозную тему в СМИ. Получилось настолько интересно, что в 2005 году эта серия религарских интервью была издана отдельной книжкой под заголовком «Религия в современной информационной политике» с предисловием А. Кырлежева. Среди интервьюируемых были интересные имена: Андрей Васильев, Виктор Лошак, Сергей Бычков, Орхан Джемаль, Александр Архангельский, Михаил Леонтьев, Владимир Легойда, Андрей Золотов, Аркадий Мамонтов и др.

Подобные опросы-интервью периодически делать весьма полезно, и я рад, что Анна Данилова и Мария Свешникова продолжили эту работу на сайте «Правмир», превратив тем самым в систему.

Рассказывать подробно о Религаре я не стану, скажу только, что за десять лет существования портал несколько раз менял концепцию. Сегодня он представляет собой независимую православную экспертную площадку с огромной архивной базой материалов, накопленных за несколько лет. Массив материалов скомпонован довольно просто, благодаря Михаилу Федорову, нашему бессменному и очень талантливому программисту, который в своё время написал знаменитую «Грамоту.ру». По нашим материалам уже защитили несколько диссертаций, которые я с удовольствием рецензировал.

Наш читатель, судя по письмам – чиновничество, духовенство, эксперты, политологи, аспиранты. Вполне симпатичный круг для общения.

Портал включал в себя разные проекты. Одни умирали, другие рождались. В зависимости от общественно-политической повестки дня мы уделяли больше внимания то католичеству, то протестантизму, то старообрядчеству. И всегда – православию. Одно время нас интересовала национальная проблематика, и мы сделали сайт «Народы России». Потом создали специализированный сайт «Епархиальные новости», содержание которого ясно из названия. Проводили серии круглых столов и выездных творческих встреч.

Я хотел бы обратить внимание читателя на уникальный проект «Иерархия». Здесь мы уже несколько лет описываем перемещение епископата не только традиционных, но и маргинальных, порой сектантствующих, церковных образований, которые во все века сопровождали и будут сопровождать жизнь Матери Церкви, — так же, как снежный вихрь сопровождает летящий по рельсам локомотив. Подобных материалов нет нигде в мире, и нам доставляет удовольствие собирать эти крупицы для будущих историков.

Один из значимых последних религарских проектов – создание летом 2011 года Православного правозащитного центра «Территория Церкви».

Церковную «территорию» мы понимаем широко, но в первую очередь нас беспокоит рост разнообразных препятствий на пути строительства православных храмов. Против строительства выступают как богоборцы, так и некоторые верующие. Богоборцы лицемерно кричат о том, что деньги нужно вкладывать не в храмы, а в социалку, прикрывая этим свой антихристианский зуд и стремление нас уничтожить. Часть церковных людей рассуждает о «рёбрах и брёвнах», призывая отложить строительство храмов, а вкладываться в православное образование и просвещение.

В этом, на первый взгляд, справедливом требовании кроется серьёзное заблуждение. Не будет храмов – некого будет просвещать. Народ через храм приходит к вере и Евхаристии. Путь к вере чекиста, к которому пришёл Христос, труден. Если вы готовы к такому пути – через пытки и страдания – я склоняю голову. Но в массе своей мы нуждаемся в храме.

И чем больше храмов мы успеем построить сегодня, тем больше православных вернется к традиции и тем труднее будет их закрывать в дальнейшем. Вы знаете, сколько времени нам отпущено на передышку? Я – нет.

Девиз Религаре – Omnia vincit amor! Любовь побеждает всё! Мы уверены, что о Боге, о Церкви и Православии можно писать абсолютно всё, если любишь Церковь и свою веру. Если стремишься жить в любви к Богу. Тогда точно не навредишь. И сохранишь свободу мысли и поступков.

Пропорционально личному религиозному опыту

Религиозная журналистка формально ничем не отличается от журналистики как таковой. Одни и те же профессиональные и этические принципы работы. Однако, есть одно существенное отличие, о котором мало кто задумывается из моих коллег, пишущих о вере, о Церкви, о Боге и о наших взаимоотношениях с этими явлениями.

Глубина твоей мысли и, соответственно, результат журналистского труда пропорциональны твоему личному религиозному опыту. Ни больше, ни меньше. Писать о религии, не имея никакого собственного религиозного опыта, чрезвычайно сложно, почти невозможно. Такие великие советские религиоведы, как Александр Ильич Клибанов и Лев Николаевич Митрохин, могли это делать, но уверен, что и они обладали неким особым чувством религии. Так что опытный глаз достаточно легко определяет степень и характер религиозности пишущего, будь то Привалов, Быков, Чудинова, Леонтьев или Верховский…

Поэтому ты должен понимать, что для одних твой текст – откровение и помощь, а у других, тех, кто прошёл твой путь и двигается впереди тебя в познании Бога – он вызывает лишь добрую доброжелательную улыбку. А бывает, что — досаду, боль, раздражение и даже ненависть. Этот закон религиозной журналистики я открыл сам себе очень давно, и он помогал мне с одной стороны не преувеличивать значения своих статей, а с другой — оставаться самим собой. Буквально так я отношусь и к этому своему рассказу о личном опыте религиозного измерения журналистики.

Фото из архива Александра Щипкова:

Читайте также материалы Александра Щипкова:

• Александр Щипков: Для чего политикам нужна антирелигиозная риторика?
• О Поясе Богородицы и «офонаревших» паломниках (Православие как объект ксенофобии)
• Александр Щипков: Препятствовать строительству храмов – значит препятствовать консолидации верующих
• Сок Березовского цвета крови
• Просто святость. Просто вера. Просто Христос. О книге архимандрита Тихона (Шевкунова) «Несвятые святые»
• Русский человек может не пить и должен не пить
• Митрополит Иларион: Религиозное измерение – необходимое условие гармонизации социальной системы
• Священник Павел Адельгейм: Из семинарии меня выгонял лично Филарет Денисенко