Александр Ткаченко: музыкант и кирпичи
– Как Ваш писательский путь начался?
– Это долгая и запутанная история. Сначала я учился на музыканта, но потом началась вся эта чехарда с распадом СССР… У меня как раз всё как бы сошлось в одной точке: крушение СССР, создание семьи, рождение первого ребенка, приход к вере, гиперинфляция… Ты можешь себе представить, что такое инфляция в 2000%? Музыкой заработать тогда было невозможно, и я пошел на стройку. И остался там лет на 15 в общей сложности. Стал каменщиком. Будучи по натуре сугубым гуманитарием!
К слову сказать, ничуть об этом не жалею. Это был важный очень для меня этап: мне посчастливилось устроиться работать на строительстве храма Покрова Пресвятой Богородицы в городе Жиздра Калужской области.
Потом, когда храм построили, я какое-то время памятники делал на кладбище. Ездил в Москву шабашить – строил людям печи, камины… И в какой-то момент понял, что занимаюсь не своим делом, что это занятие меня разрушает потихонечку. Нужно менять род деятельности.
Ну а что я умею еще? К музыке возвращаться не хотелось по ряду причин. У меня к тому времени уже была пара удачных публикаций в областной газете, и я решил попробовать писать. Купил себе компьютер, научился печатать десятью пальцами, «вслепую». В моем представлении это было необходимым условием – чтобы мысль сразу трансформировалась в текст (может быть это музыкантское, потому что там примерно то же самое происходит – играешь «вслепую»).
Написал текст, отправил его в «Фому» («Фома» ‒ православный журнал для сомневающихся –ред.). И мы как-то сразу очень удачно друг другу подошли: я пришелся что называется – «ко двору», ну а мне очень понравился и сам журнал, и люди, которые его делают. С тех пор работаю там, пишу для «Фомы» и не вижу для себя нужды, да и возможности писать для кого-то еще.
Фото: Владимир Ештокин / «Фома»
Кредо малопишущего человека
– Как родились книжки, которые Вы издаете сейчас в «Никее»?
– Вообще-то я человек малопишущий. Есть люди «писучие», у них с этим делом просто – сел и написал. А у меня процесс рождения текста сродни рождению ребенка: сначала надо текст «зачать», потом «выносить», и только потом ‒ «родить». Все это занимает определенное время, иногда может застрять на каком-то этапе – на несколько месяцев, а порой и лет… Но уж если я взялся о чем-то писать, это именно такая – выношенная мысль, которая мне очень дорога и близка.
Поэтому, отбирать тексты для этих книжек не было нужды: все опубликованные мною тексты – уже результат отбора, раз я их не забраковал еще на стадии работы над ними. Я берусь писать только о том, что мне интересно, дорого, что меня тронуло, «дернуло», задело. Поэтому, пишу мало. Но зато и с отбором текстов потом нет хлопот – все отборные (смеется).
Труд Владимира Гурболикова
– В Ваших текстах нет ни грамма морализаторства, попытки «учить, как надо жить». Так писать ‒ само собой получается, или над этим пришлось трудиться, работать?
– На самом деле секрет очень простой – интонация, о который ты говоришь – это вовсе не авторская интонация, это интонация журнала «Фома» где я работаю с 2005 года. По-другому для «Фомы» писать нельзя. Поэтому, трудиться над моим авторским почерком пришлось не столько мне, сколько Володе Гурболикову [1]. Он долго и терпеливо объяснял мне, что вместо назидания, или хлесткой полемики, в тексте должен быть спокойный рассказ о том, что мне самому показалось интересным в наследии Церкви, в моей духовной жизни, вообще – в мире. Поправлял, критиковал, советовал. Ну а я просто оказался способным учеником.
Фото: Владимир Ештокин / «Фома»
Писатель «понарошку»
– Вы никогда о себе не говорите, как о писателе, публицисте. Стихийный мыслитель, писатель-самоучка… Так все-таки Александр Ткаченко – писатель, или нет?
– Честно говоря, когда ты спросила про новые книжки, я хотел сказать, что у меня ощущение, будто все это происходит не со мной и не всерьез, а так… понарошку.
Дело в том, что новая эта моя деятельность никак не отразилась на моем образе жизни. Я как жил раньше, когда кирпичи клал, так и сейчас живу. А писатель… Что такое писатель? Это человек, который сидит в кабинете, пишет, встречается с читателями, дает интервью, выступает по телевидению, записывается на радио. У меня это тоже бывает иногда. Но, понимаешь… мою жизнь писательская эта работа не изменила ни в чем – я не стал богаче, не переехал в другое место, не стал «медийной персоной». Все осталось по-прежнему: тот же дом, тот же сад, те же лица соседей на улице. Просто теперь я другим способом зарабатываю на жизнь.
К слову сказать, была у меня забавная история с писательской самоидентификацией. Когда пять лет назад у меня вышла первая книжка «Бабочка в ладони», я работал на очередном строительном заказе – клал печку одному хорошему парню. И так получилось, что именно он привез мне «Бабочку» из Москвы. Первую в своей жизни книгу я получил из рук человека, которому клал печь. По-моему символично, как думаешь? Ну так вот, я его спросил: «Прочитали, книжку-то?». Он: «Да, конечно. Почти до утра читал, не отрываясь». «Ну и как оно вам?» И тут он выдает фразу, которая, как мне кажется, в полной мере отвечает на вопрос – писатель я, или нет: «Если честно, то такое впечатление, будто Вы и автор книги – два разных человека».
Поэтому для меня мое писательство ‒ это как бы разновидность ролевой игры: «А сейчас поиграем в писателя!» (смеется).
– А Вас самого это как-то меняет?
– Конечно. Я ведь уже сказал, что пишу только о том, что меня зацепило. А если что-то зацепило, значит, есть проблема, которую надо решать. Или хотя бы выяснять, как эту проблему решали другие люди. И в процессе такой работы над статьей потихоньку открываешь в себе какие-то новые вещи, которых раньше не видел, не чувствовал даже.
Поэтому, невозможно оставаться таким, каким ты был до написания статьи. Специфика жанра!
Фото: Владимир Ештокин / «Фома»
Ценность оголтелой ругани
– На свои статьи отзывы получаете?
– О, еще сколько! Охапками. И на бумаге, и на сайтах, и в соцсетях.
Отзывы самые разные – от оголтелой ругани до хвалебных панегириков. И для меня это очень важная часть моей работы. Причем, когда ругают, это куда более важно и ценно. Я ведь и сам примерно знаю, за что меня можно похвалить, я же старался. А вот когда ругают, то иногда выплывает что-то, чего я сам не смог увидеть сам в процессе работы над текстом.
Естественно, первой реакцией бывает: «Что?! Меня ругают?! Ах, они такие-сякие!» Но я же все-таки психолог (смеется). Я не должен вестись на собственные эмоции. Начинаю разбираться, почему человек меня ругает, что за этим стоит – и порой нахожу серьезные вещи, которые мне потом по-настоящему помогают в дальнейшем избегать подобных ошибок.
Стихи рождаются как музыка
– Поэтом Вы себя ощущаете?
– (вдруг серьезно) Поэтом – да, ощущаю. Не в смысле, как ‒ поэт-литератор, а поэт как состояние души. Оно заключается в умении видеть нелинейные связи в мире, и создавать их потом в стихах.
– А откуда оно берется, это умение?
– Я считаю, что оно изначально есть у каждого человека, только потом потихоньку у многих затухает под накопившимся грузом бытовых забот. А от рождения каждый – поэт, писатель, мыслитель, танцор и художник. В любом человеке Господь заложил абсолютно все таланты, только вот раскрываются они в каждом из нас по-разному, в зависимости от обстоятельств. Помню, лет пятнадцать назад, когда я сильно захворал, дети притащили мне пластилин – ну, чтобы утешить больного папу. И я, с температурой под сорок, впервые в жизни лепил им разных зверушек – кенгуру, медведя, лося… Ах, какой же это был лось, ты бы видела! Шикарный просто! Потом я смотрел на эти фигурки и не мог поверить, что такую красоту вылепил сам.
– А стихи рождаются также неспешно и долго, как статьи?
– Нет, стихи рождаются как музыка. От строчки, от первой фразы. Появляется в голове строчка, как будто «ни о чем», вне контекста. Но в ней есть уже какой-то ритм, есть звукопись, фонетика, размер. И вот эта строчка становится точкой кристаллизации. Ты уже сидишь и думаешь – откуда этот фрагмент? Что за паззл такой? От какой картинки? И ‒ начинаешь достраивать. Получается стихотворение.
– По-моему, в Вас музыкант трансформировался в поэта…
– А это все одно и то же, на самом деле, только в различных проявлениях! Это все нормальные природные человеческие качества. Человек творец по натуре своей. Странно, что даже христиане иногда воспринимают эту мысль, как какой-то парадокс, или откровение. Ведь все знают, что мы сотворены по образу и подобию Божию. А кто такой Бог? Творец! Или – Поэтос, если по-гречески.
Значит, люди тоже ‒ поэты и творцы по самой своей сути, они сотворены такими, это – их природа.
Фото: Владимир Ештокин / «Фома»
Нарушение закона гравитации
– Как говорить о Боге неверующим людям?
Понимаешь, вера – результат встречи человека и Бога. Если этой встречи не произошло – ну как ты будешь человеку рассказывать о том, что в его опыте отсутствует? По-моему, разговор с неверующими людьми о христианстве не должен вестись в категориях веры. С ними нужно говорить о том, что для них важно и интересно.
– И что же это такое?
– Интереснее всего человеку – он сам. Когда мы смотрим на мир, на других людей, на их поступки, мы все это примеряем к себе и на себя, так или иначе. Это естественно. Почему и говорят, что писатель всегда пишет о себе, про кого бы он не писал. Так вот, с неверующим человеком можно говорить о вере только имея в виду его самоощущение. «Как сделать так, чтобы мне было хорошо, или хотя бы не было плохо?» Этот язык понимают все.
Я попытался найти какие-то моменты, которые вне зависимости от отношения к религии, переживались бы ими одинаково. А это чаще всего опыт негативный, опыт страданий.
Ведь в духовной жизни действуют столь же непреложные причинные отношения, как и в законах физических. Ну вот, к примеру — решил человек в магазин за продуктами сходить, но лень ему по лестнице спускаться, он и решил с балкона прыгнуть. Прыгнул. Сломал ногу. Попал в больницу. Лежит, больно ему, а он смотрит на гипсовую култышку, и не понимает ‒ как так получилось! А просто он закон тяготения пытался проигнорировать. Это, конечно, утрированный пример, шутка.
Но вот в нашей духовной жизни происходит ровно то же самое, и уже на полном серьезе. Есть духовные законы, нарушение которых неминуемо ведет человека к разрушительным последствиям. Для верующих они известны и очевидны, для неверующих ‒ нет, но последствия и для тех, и для других абсолютно одинаковы – это страдание, боль, ощущение пустоты и бессмыслицы жизни. И я подумал, что можно попробовать говорить с неверующим человеком о Боге и о духовной жизни на языке его боли. Рассказать прыгнувшему с балкона о законах гравитации, объяснить получившему удар электротоком, для чего на столбе была повешена табличка с надписью: «Не влезай, убьет». И когда неверующий читатель сопоставит прочитанное со своим опытом, он, быть может, подумает: «Так это же правда! Выходит, не только кадилом машут эти бородатые дяди в церкви! Они же дело говорят!» И, возможно, уже не совершат потом очередной «прыжок с балкона».
Ну, во всяком случае, я надеюсь, что хотя бы иногда происходит именно так.
Фото: Владимир Ештокин / «Фома»
Отзывы, которых ждешь и отказ от лирического героя
– Были ли какие-то запомнившиеся отзывы, отклики на Ваши статьи?
– Иногда на статьи, которые написаны как ответ на письмо в редакцию, ждешь ответа. Не похвалы какой-то: «Ах, спасибо, Вы разрешили все мои сомнения!», нет. Просто это же общение… а оно ‒ раз! ‒ и оборвалось.
Есть пара статей, на которые я очень ждал отклика. Одна из них ‒ «Исправитель зла» — старая. Я писал ее в ответ на письмо в редакцию. Письмо очень тяжелое, трагичное. Там видна была настоящая боль. И я очень надеялся, что после публикации будет какой-то его отклик, мне хотелось продолжить разговор, поддержать человека… Но, к сожалению, он так и не ответил.
– Бывали случае, когда общение продолжалось?
– Бывали. Когда я написал антиалкоголическую статью, основанную на собственном опыте («Танца на краю. Исповедь алкоголика»), несколько человек совершенно мне незнакомых, бросили пить! Один из них в редакцию пришел (меня в это время там не было): «Где Ткаченко? Я хочу его увидеть». Понимаешь, человек перестал пить, прочитав статью! Я, говорит, прочитал ее и понял, что со мной происходит. Вы хотя бы, говорит, телефон дайте. И мы с ним созванивались потом несколько раз, беседовали. Для меня это очень дорого.
Пределы открытости
Вообще по поводу этой статьи мне все в «Фоме» говорили: «Может быть, не будешь писать о себе? Давай заменим тебя на лирического героя, который, вроде бы как – рассказал это все о себе?» А я тогда хотя и не имел психологического образования [2], но интуитивно понимал – нет, так нельзя делать. Реальный мотивирующий эффект будет только когда люди увидят, что это действительный человек, что алкоголизм ‒ это проблема не каких-то синеносых дядек в подворотне, но и вполне благополучных людей. Я считал, что это важно.
И вот несколько было откликов – очень живых, радостных для меня.
– Вы часто в статьях пишите о себе, о своем личном опыте. Как определяете для себя предел откровенности?
– Ну, во-первых, я пишу о своем личном опыте не так уж и часто. А во-вторых, я очень хорошо вижу границу, за которую нельзя заходить в таких рассказах, и ясно понимаю, где нужно остановиться. А граница такая: я пишу о себе только то, что типологически считаю общим для большинства. Про то, что и у других людей есть, но о чем они стесняются сказать. И тогда я рассказываю им про это на своем примере.
Потому что знаю, что это будет поводом для читателя идентифицировать прочитанное со своим опытом, и может быть, поможет ему сдвинуть уже свои проблемы с мертвой точки. В конце концов, так и бывает, я видел это не раз.
Для меня разговор о личном опыте ‒ это возможность более точно в эмоциональном ключе донести мысль до читателя. И никакого «выворачивания» себя наизнанку, или слезливой сентиментальности в этом нет. Просто – еще один прием в работе, еще одна краска. Хотя, все написано совершенно искренне и от души.
Впрочем, могу с полной определенностью сказать, что есть такие вещи, о которых я про себя никогда никому не скажу. Разве что – священнику, на исповеди.
Фото: Владимир Ештокин / «Фома»
Радость как индикатор
Теоретически я могу тексты печь как блины. Как любой человек, который серьезно занимался этим делом несколько лет. Но это не будет частицей моего опыта. Не будет кусочком моей жизни, которым я хочу поделиться. А если этого не будет, какой смысл писать? Пустых слов вокруг так много, что умножать их не то что неэтично – это просто бессмысленное занятие. Когда человек что-то делает, он должен чувствовать, что это важно. Прежде всего – для него самого.
– Индикатор этой важности – радость?
– Да. А радость вообще индикатор всего, что делает человек. Ее можно по-разному называть. «Чувство глубокого удовлетворения», как в советские времена говорили (смеется). Или, как в Священном Писании сказано – «веселие». Это разные оттенки одной и той же положительной эмоции.
Ну вот человек что-то сделал, смотрит, на свое произведение, а оно его не радует. Он думает: а вот попробую еще тут подкрутить! Опять ‒ не радует. Так, ну значит нужно вот тут добавить, а это вообще оторвать все и выбросить. Смотрит – теперь все получилось, как хотел! И ему радостно. Вот как это словами описать?
С «писаниной» происходит ровно – то же самое. Ты читаешь написанный текст – не то… Почему? Да не знаю я – почему. Просто — не то, и все тут! И я буду над этим текстом работать до тех пор, пока он меня не обрадует.
- Владимир Гурболиков, заместитель главного редактора журнала «Фома».
- В 2014 году Александр получил диплом о высшем психологическом образовании.
Вы прочитали статью Александр Ткаченко. Кредо малопишущего человека. Читайте также:
- Обыкновенное хамство
- В аду нет выбора
- Что просить у Бога
- Обязательный подвиг
- Бог, Которого мы можем уважать