21 марта в Большом Зале Московской Консерватории впервые прозвучит вторая версия оратории «Страсти по Матфею» в исполнении Большого симфонического оркестра им. П.И.Чайковского и Московского Синодального хора. ПРАВМИР предлагает вниманию читателей интервью с дирижером оратории, руководителем Синодального хора Алексеем Пузаковым.
Алексея Пузакова можно назвать регентом с большой буквы, регентом по призванию. Руководитель возрожденного им Синодального хора, он воплощает живую связь веков и поколений музыкантов, которые отдавали свои силы на служение Церкви. В самой его манере говорить сквозит нечто несовременное в хорошем смысле слова, что-то, что напоминает о прежней московской интеллигенции, дореволюционном укладе жизни.
Мы встретились с Алексеем Александровичем в храме в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» на Большой Ордынке.
Алексей Александрович Пузаков
Родился в Москве в мае 1966 года.
Специального музыкального образования не получил.
В шестнадцатилетнем возрасте Алексей случайно попал на богослужение Страстной седмицы с чтением Двенадцати Евангелий в храм иконы Богородицы «Всех скорбящих Радость» на Большой Ордынке. Необыкновенная красота и глубина службы, приглушенный свет, тихое стройное пение знаменитого Матвеевского хора – все поразило и не позволило уйти из храма до окончания богослужения. Вскоре Алексей крестился и стал посещать храм.
Однажды в престольный праздник храм был переполнен людьми. В давке Алексей оказался вытолкнут на левый клирос. «Ты что стоишь и молчишь – подпевай», – сказал кто-то из певчих. С того дня церковное пение стало делом жизни Алексея.
В 18 лет был принят на работу в должности чтеца и алтарника, а в девятнадцать лет начал регентовать.
В 1994 году Алексей Пузаков при поддержке настоятеля храма-музея святителя Николая в Толмачах протоиерея Николая Соколова и сотрудников Третьяковской галереи основал церковно-государственный хор при этом прославленном музее.
В 2009 году возглавил возрождаемый Московский Синодальный хор.
Заслуженный артист России. Награжден церковными орденами преподобного Сергия Радонежского и святителя Иннокентия Московского.
«Скорбященский» храм остается для меня альма-матер
— Алексей Александрович, расскажите, пожалуйста, как вы пришли к вере? Кто наиболее повлиял на вас в плане личностного становления?
— Главными наставниками в жизни для меня были мой отец, мама, ныне покойные, и митрополит Иларион, с которым мы знакомы вот уже 30 лет, с тех пор, как я переступил порог этого храма. Он всегда делился со мной и опытом своей христианской жизни, и духовной литературой, и музыкальными знаниями. Это общение продолжается и по сегодняшний день; он для меня является примером жизни и деятельности в Церкви.
В храме «Всех скорбящих Радость» я начал трудиться при архиепископе Киприане (Зернове), после его смерти я еще какое-то время здесь работал. Примерно в 1987 году владыка Иларион уехал послушником в Свято-Духов монастырь в Вильнюсе. Из этого храма последовал за ним и я. А сейчас я сюда вернулся, когда он стал епископом, затем архиепископом и потом митрополитом.
Но до этого я работал регентом на Ваганьково, в Николо-Кузнецах, потом 15 лет руководил хором в храме святителя Николая при Третьяковской галерее. Однако храм в честь иконы Божией матери «Всех скорбящих Радость» остается для меня альма-матер, где я крестился, получил первый опыт христианской жизни, основы профессии.
— Расскажите, кем были ваши родители. Как вы можете определить то главное, чему они вас научили?
— Мама окончила филфак МГУ и работала корректором, а папа – Институт иностранных языков и работал переводчиком в одном НИИ. Они были людьми скромными, но очень талантливыми, прекрасно пели. Отец был человеком, который привел меня в церковь, благодаря ему я крестился в 16 лет.
Главное, чему научили меня родители, — это любви к природе, к музыке, к искусству. Они с детства водили меня на концерты классической музыки, возили в путешествия, мы посещали храмы, монастыри. Многие из них были тогда закрыты, но это для меня было интересно, захватывающе. Также они привили мне любовь к литературе, живописи. Мы ходили в музеи, родители давали мне читать книги по искусству.
Мама была человеком очень добрым. Она была для меня примером доброты в отношениях, открытости, простоты, которых нам сейчас так не хватает. Отец прошел путь поиска истины в зрелом возрасте, как и многие его ровесники в ту эпоху. Он пришел к православию и привел в храм меня.
Всем, что есть во мне хорошего, и своей профессией и тому, что я нахожусь в церкви, я обязан им.
— Вашим родителям в советскую эпоху жилось лучше, чем вам?
— В те годы была определенная стабильность, все умели жить по средствам и этой жизнью были вполне довольны. Сейчас у людей несравнимо больше возможностей для самореализации, но одновременно нет стабильности. При этом мы имеем перед глазами примеры роскошной жизни, которые провоцируют многих жить не по средствам.
Каждое время требует приносить жертвы для достижения той или иной цели. В советскую эпоху люди нередко шли на компромисс с совестью, сейчас они идут на компромиссы другого рода. Поэтому я не могу сказать, что сейчас хуже или лучше. В наше время все просто по-другому. Хотя используя возможности этого времени и прежде всего свободу в искусстве, можно сделать очень многое.
Я сформировался как музыкант под влиянием Матвеева
— С какого возраста управляете хором?
— Я регентую с 18 лет, то есть с 1984 года, учился я всему в храме «Всех скорбящих радость» на Ордынке. Своим главным учителем считаю Николая Васильевича Матвеева. Хотя он непосредственно со мной не занимался, я сформировался как музыкант, как церковный регент под влиянием его творчества.
При Матвееве я управлял левым хором этого храма, стоял на противоположном от него клиросе, и мы часто пели антифонно. Я следил за его работой, за его жестом, и это считаю своей самой главной школой. Обучение продолжалось несколько лет. Впервые я стал управлять правым хором в храме Воскресения Христова на Ваганькове, но до этого некоторое время я регентовал в Вильнюсском кафедеральном соборе в Литве.
— Таким образом, специального регентского образования вы не получили?
— В те годы специальное образование церковным дирижерам давалось в Троице-Сергиевой Лавре, где были регентские курсы, но их как раз основал Матвеев, у которого я учился. При этом в храме «Всех скорбящих Радость» я нес свои послушания, ежедневно присутствовал на богослужениях, работал алтарником, иподиаконом у Высокопреосвященнейшего архиепископа Киприана, который и благословил меня регентовать левым хором в этом храме в 80-е годы.
— Как вы воспринимали работу регента в начале пути и какой вы видите ее сейчас? Что изменилось в вашем восприятии?
— У меня в творческом плане судьба счастливая. Я, как в 16 лет нашел то, что мне интересно, так и занимаюсь этим до сих пор. У меня ни разу не возникало желания искать что-то иное.
Работа с хором и работа в церкви настолько многогранны, что заполняют всю жизнь и дают бесконечные возможности для поиска и в репертуаре, и в исполнительских средствах. Это происходит потому, что богослужение не есть что-то формальное. Это наше живое приношение к престолу Божию, которое созвучно сегодняшнему дню, сегодняшнему времени. И должно быть созвучно.
Это голос Священного Писания, тропари, кондаки, стихиры, неизменяемые песнопения. Они основаны на священных текстах, созданных людьми, которые были наполнены святым духом. Мы, современные люди, через церковное искусство, приобщаемся к этой святости. Путь стремления к совершенству бесконечен. Но даже тогда, когда ты становишься на него одной ногой, ты оказываешься в одном ряду с нашими святыми предками, хотя бы во время богослужения.
В кошмарах мне снится, что я не готов к архиерейской встрече
— Были ли в вашей работе сложные моменты, когда что-то не получалось и вы хотели ее оставить?
— Нет, никогда. Я иногда боялся каких-то богослужений, особенно архиерейских поначалу, так как это большая ответственность. У меня часто повторялся и повторяется такой кошмарный сон: я должен управлять хором, приезжает архиерей, а у меня не готовы ноты встречи.
Это происходит потому, что чувство ответственности и связанный с ним страх сопровождает меня всю жизнь. Однако разочарования и уныния я не ощущал никогда.
Бывает, что пение во время службы получается не на том уровне, на котором хотелось бы, но это не разочарование. Эти расстройства дают стимул исправлять ошибки, искать новые подходы в общении с певчими, что само по себе очень интересно как процесс. С каждым годом я нахожу для себя что-то новое и новое.
— Что вам больше всего нравится в вашей работе? Что нет?
— Больше всего нравится пение во время богослужения. Также мне нравятся репетиции. В первые годы я не очень любил их, даже немного боялся, так как здесь надо четко формулировать задачу, уметь объяснить свои намерения словам. Поначалу, когда я, будучи молодым человеком, работал с профессионалами вдвое меня старше, я неловко себя при этом чувствовал, потому что это были люди, прошедшие определенный путь, которые относятся к молодежи снисходительно и даже критически.
Со временем я пытался с этим справляться и сейчас я очень люблю репетировать, потому что только во время репетиции ты можешь добиться того, чего хочешь: нужного акцента, оттенка, произнесения слова. Всегда можно остановиться и повторить музыкальную фразу, можно добиться от хора того, что ты хочешь, нужного звучания, тембра. И это доставляет большую радость.
Мне очень нравятся выступления на концертах духовной музыки, так как в это время хор находится в состоянии мобилизации и полной собранности. Во время службы певчие волей неволей отвлекаются на что-то, передают ноты, обсуждают какие-то новости. Этого, конечно, не должно быть, но мы не можем требовать от всех сию минуту совершенства молитвенной жизни и совершенства исполнительства. А на концерте певцы не отвлекаются на мелочи, и поэтому здесь можно достичь даже больших результатов, чем на службе, большего успеха с точки зрения музыкальной стороны. Помогает также и внимание зала.
То, что я не люблю, — это вести графики, считать, обзванивать, заниматься рутинной административной работой. К счастью, у меня есть помощники, которые делают это за меня, поэтому в основном я занимаюсь только тем, что люблю.
Сейчас аналога Синодальному хору в России нет
Московский синодальный хор
Один из старейших русских профессиональных хоров. Был создан в 1710 (по другим данным, в 1721) на базе мужского хора патриарших певчих дьяков (Москва). Основанный в конце 16 века, он славился превосходными певцами, отобранными из других церковных хоров; наряду с пением в церкви выступал и на придворных празднествах.
В 1830 году при хоре было открыто Московское синодальное училище церковного пения, в котором стали обучаться малолетние певчие.
В конце 19 века деятельность хор стал принимать участие в светских концертах.
В 1899 с большим успехом прошёл концерт Синодального хора в Вене. В 1911 коллектив гастролировал в Италии, Австрии, Германии; его выступления были подлинным триумфом русской хоровой культуры.
Синодальный хор существовал до 1919. Возродился весной 2009 года.
— Что вы можете назвать главным достижением в работе с Синодальным хором на настоящий момент?
— Я не считаю, что у нас есть какие-то достижения, и думаю, что не совсем соответствую тем задачам, которые передо мной стоят. Но я делаю это, понимая, что время идет, меняются поколения, и если я не буду этим заниматься, кто-то еще не будет, то наше дело остановится. Я убежден, что каждый человек, любящий православную Церковь, должен на своем месте сделать все для того, чтобы церковное искусство развивалось.
Полагаю, что главное, над чем надо сейчас работать, — это обеспечить возможность дальнейшего развития нашего большого коллектива, который насчитывает сейчас 80 человек. Для того, чтобы такой хор мог существовать, по благословению митрополита Илариона был создан Фонд содействия возрождению Синодального хора, который помогает нам решать финансовые вопросы.
Синодальный хор, который существовал до революции, был своего рода лабораторией церковного искусства, где оттачивались новые приемы, где работали лучшие регенты, композиторы, исследователи в области церковной музыки. Такой коллектив нужен и сегодня, так как ничто не останавливается в развитии.
Несмотря на запрет, который был наложен на церковное искусство в советское время, люди моего поколения застали мастеров, помнивших Синодальный хор. Синодальный хор в разные исторические периоды был разным. Вначале он был только мужским, потом в хоре начали петь мальчики. Теперь партии верхних голосов исполняют женщины, так как иметь сегодня в храме профессиональный хор с участием мальчиков невозможно, в виду того что образование отделено от Церкви. Поэтому структура хора меняется с течением времени.
Сейчас аналога Синодальному хору нет. Есть очень хороший хор храма Христа Спасителя, но это коллектив в котором 30-40 человек. А для того, чтобы исполнять на уровне замысла музыку Рахманинова, Голованова, Свиридова 40 человек недостаточно.
— Есть ли у вас в планах новые крупные музыкальные проекты?
— Весной этого года исполняется 5 лет со дня первого исполнения «Страсти по Матфею» на музыку митрополита Илариона (Алфеева) для симфонического оркестра, хора и солистов. Это сочинение призвано средствами классического искусства, открывать современному человеку историю Спасительных Страстей Иисуса Христа и через это способствовать духовному просвещению современного общества.
21 марта в Большом Зале Московской Консерватории впервые прозвучит вторая версия этого произведения. Особенностью второй версии является чтение Евангелия не в манере, характерной для чтения в храме, а сочетание чтения с музыкой, когда слово накладывается на музыкальные темы произведения. Читать Евангелие будет сам митрополит Иларион.
Также в концерте примет участие Большой симфонический оркестр имени П.И. Чайковского.
Не в каждом храме нужно петь авторские песнопения
— В чем, по-вашему, основные проблемы современного церковного пения? Существует точка зрения, что уровень церковного пения понижается за счет того, что регентами становятся выпускники семинарий, где большое количество послушаний не дает людям достаточное время уделять образованию. Вы можете с этим согласиться?
— Сейчас мы можем констатировать, что общая музыкальная культура русского народа понижается. Раньше в семьях пели, и люди, не получившие музыкального образования, все равно были так или иначе музыкально развиты. Сейчас же под натиском массовой культуры общий уровень заметно понизился.
Но есть и положительный момент: на Руси строится множество храмов, в которых совершаются службы, становится больше духовенства. Так как ни одно богослужение не обходится без пения, мы видим, какое перед нами огромное пространство для действия, и какая ответственная задача в плане воспитания нового поколения регентов и певчих. Взять с другой планеты мы их не можем, мы должны их вырастить сами.
Я уверен, что Божией милостью возможно возродить в нашем народе то благое семя, которое в нем было посеяно в Киевской купели крещения. Те задачи, которые поставлены сейчас, человеческими усилиями решить невозможно.
Еще рано говорить о каком бы то ни было уровне. Наша задача в том, чтобы совершались богослужения, на которых бы кто-то пел, и на которые бы кто-то пришел. Я считаю, что со временем количественные задачи, которые перед нами стоят, перейдут в качество.
Не каждый хор может исполнять авторские песнопения, да где-то это и не нужно. Можно начинать с простого — учиться петь: «Господи, помилуй!», привлекать к этому прихожан, создавать детские хоры при приходах.
— По каким критериям вы отбираете песнопения для службы?
— Критерии обозначить сложно, так как музыкальное наследие, с которым мы работаем в храме, очень разнообразно и стилистически разнородно. Это обиход, киевский, греческий, знаменный распев, авторские песнопения 18–21 веков. Наследие очень богато, поэтому не хотелось бы ни от чего отказываться, еще и потому, что все было создано нашими предками и современниками с молитвой и живой верой.
Конечно, есть богослужения, стилистика которых определяется настроением службы, например, Великопостные. При их построении я отталкиваюсь, так сказать, от драматургии самого богослужения, от его основной тональности. Песнопения я стараюсь подбирать соответственно, но они далеко не всегда бывают одного стиля. То же касается и служб Пасхальной седмицы.
Мы также исполняем полностью Всенощную и Литургии Рахманинова, Чайковского. Я также люблю сочетать произведения одного композитора, но из разных опусов.
Выбирая песнопения, я руководствуюсь знаниями, полученными мною от Матвеева, который воспитывался в традициях дореволюционного музыкального искусства.
Не всегда хватает умения держаться на сцене
— Не было ли у вас мысли о том, чтобы уехать, ведь хорошие дирижеры и регенты очень востребованы за рубежом?
— Вспоминая свою работу в Литве, должен сказать, что на западе средняя музыкальная культура зачастую выше, чем в России. Когда я участвовал в духовно-музыкальных проектах в Норвегии и Латвии, меня порадовало как певцы чисто интонируют, читают с листа, сливаются в ансамбль. В Вильнюсе я также прошел хорошую школу. Хор там был хорошо спет, знал репертуар и мне не надо было их учить — я мог учиться сам и «набивать руку» в дирижерской технике.
При этом остаться навсегда за рубежом мне никогда не хотелось, так как я очень люблю Москву. Я здесь родился, в этом храме под влиянием церковного искусства и под руководством архиепископа Киприана я обрел православную веру и крестился. Это все для меня очень дорого, и менять место жительства или профессию мне никогда не хотелось.
Я не сторонник сравнений, так как у каждого народа есть своя душа и свое призвание. Русская вокальная природа богаче, однако навыка сливаться в ансамбли нам не хватает, все чувствуют себя солистами. Мы слаженно умеем совершать подвиги, а в повседневной жизни нередко бываем похожи на персонажей басни Крылова «Лебедь, рак и щука».
— Как вы можете охарактеризовать творческий путь?
— Творчество – это нескончаемая дорога. Конечно, на ней человек должен себя постоянно принуждать употреблять усилия, например, сливаться в ансамбле. Однако это дает большую радость, когда у тебя что-то не получалось, и вдруг ты находишь в себе силы преодолеть это. Все подается от Господа, но человек должен всегда делать усилие, чтобы получить эту помощь.
— Вы известный человек, можно сказать медийная персона. Как вы воспринимаете это?
— Я этого никогда не замечал. Но если это так, я к этому отношусь сложно. С одной стороны, я не люблю быть в центре внимания. Но профессия требует в том числе умения держаться на сцене, что у меня не всегда получается и над чем я стараюсь работать, умения общаться. То есть известность – это одна из сторон моей работы, без которой нельзя обойтись.
С годами музыка Чайковского становится более понятной
— Есть ли у вас увлечение, не связанное с основной работой?
— Люблю гулять, кататься на велосипеде, плавать. Честно говоря, я люблю просто лежать или сидеть в саду на качелях и мечтать.
— Какая у вас любимая книга? Музыкальное произведение?
— Любимая книга — «Братья Карамазовы» Достоевского.
Что касается музыки, я вообще ее очень люблю, так как это область таинственная и наиболее оторванная от земного из всех искусств. Мне очень близки произведения Баха, Рахманинова, Мусоргского.
Есть музыкальные произведения которые любишь с юности – «Всенощная» Рахманинова, «Страсти по Матфею» Баха, Шестая симфония Чайковского, но есть музыка, которую по-новому открываешь с возрастом. В молодости я не понимал Чайковского, а сейчас он мне более близок, чем в 17-20 лет. Люблю также Прокофьева, Малера. Недавно я для себя по-новому открыл духовную музыку Верди.
Творческие озарения можно сравнить с молитвенными
— Какой день вы можете назвать самым счастливым в жизни?
— Бывает много счастливых дней. Чаще всего я вспоминаю не о днях, а о мгновениях. Когда видишь луч света или слышишь слово, произнесенное в храме. Это такое мгновение, когда себя ощущаешь как будто в Царствии Небесном, чувствуешь радость, легкость. К счастью, такие мгновения бывают часто.
Это как дуновение ветра, которое неизвестно откуда приходит, озарение, состояние. Часто это бывает связано с завершением какой-то работы. Творческие озарения можно сравнить с молитвенными, когда человек готовится к исповеди, преодолевает себя, причащается. Такие преодоления бывают и в творческой жизни тоже.
Иногда же просто взгляд на наш мир, созданный Богом, наполняет тебя необыкновенным восторгом и светлой радостью.
— Приходилось ли вам в жизни сталкиваться с предательством?
— Почти нет. Не стоит от человеческих отношений ждать многого. Можно на многое надеяться, но требовать нужно не с другого, а с себя.
Шероховатости всегда были и есть в отношениях с людьми. Я, например, не всегда в глаза умею человеку сказать, что я думаю. Это неправильно, потому что потом отношения могут дойти до того, что приходится с этим расставаться с людьми. Например, это может быть в коллективе. Может быть, было бы правильнее человеку сразу сказать: «Мне не нравится то-то и то-то, и ты этого, пожалуйста, не делай».
Сложности в отношениях с людьми бывают, но этого не стоит драматизировать, так как люди несовершенны, как несовершенен и я сам. Все мы, к сожалению, делаем ошибки. Однако правильная позиция, на мой взгляд, заключается в том, чтобы уметь ошибки анализировать и не искать виновных вокруг, так как чаще всего ты сам являешься причиной того, что с тобой происходит.
Не требовать от человека более того, что он может в эту минуту сделать
— Чем является для вас семья?
— Семья – это то, с чем ты живешь, что тебя радует, что тебя поддерживает. Это мир, частью которого я являюсь.
— Расскажите, как вы познакомились с вашей будущей супругой?
— Мы познакомились в храме. Задолго до того, как у нас родилась семья, я был регентом, а Елена – певчей. Это было в Николо-Кузнецком храме, где я регентовал после того, как работал в храме на Ваганьково. Вот уже около 10 лет, как мы женаты. У нас есть дочка, она учится в ЦМШ по специальности фортепиано. Уже начинает подпевать, ей сейчас 8 лет.
У меня есть старший сын, который также поет в моем хоре. Он пошел служить в армию, где служит в оркестре Минобороны в Москве. Его зовут Дмитрий, а дочь – Евфросиния.
— Что, по-вашему, самое сложное в семейной жизни?
— Терпение. Надо уметь терпеть и уметь не требовать от человека больше того, что он может в данную минуту сделать. Даже, может быть, и этого требовать не надо. Надо принимать его таким, как он есть, и не проецировать на него свои сравнения с тем или иным. Это я отношу прежде всего к самому себе, так как понимаю, что со мной нужно очень большое терпение.
Не надо ничего доказывать, а, напротив, обходить острые углы, уметь выслушать и понимать точку зрения близкого человека. Главное в семье – это любовь, а она, как и творчество требует постоянной работы, как любой Божий дар, требует от человека усилий. Надо стараться делать на встречу первый шаг, первому попросить прощения. Нужно смирение. Конфликты возникают оттого, что все хотят быть правыми. Надо уметь сказать себе, что, пожалуй, ты не прав.
— Что бы вы хотели передать своим детям?
— Я, наверное, не очень хороший отец. Я человек, который эгоистично в большей степени занят своими проектами, интересами дела, коллектива. В своих заботах я не могу уделить должного внимания детям. Но это все восполняет моя жена. Она не работает, а когда есть время, поет на клиросе. Передать все же хочу неравнодушное отношение к жизни, к делу.
Мне никогда не приходилось лбом пробивать стену
— Есть ли у вас в жизни мечта, которая еще не исполнилась?
— Есть, конечно. Сейчас главное – это обретение Синодальным хором материальной стабильности, так как у нас хороший коллектив, хорошие человеческие взаимоотношения внутри него, и я очень дорожу всеми певчими.
— Можете ли вы назвать себя счастливым человеком?
— Могу, потому что у меня есть любимая работа, любимая семья и я всегда чувствовал на себе Божественное промышление. Мне никогда не приходилось лбом пробивать стены, всегда Господь посылал нужных людей и необходимые средства для реализации моих проектов.
Единственное, чем я не доволен, — это собой, так как я человек, обладающий ленью, иногда недостаточно настойчивый, часто мне не хватает энергии. То, что меня по-настоящему расстраивает в жизни, — это мое несовершенство.
Беседовала Марина Глазкова
Фото: Официальный сайт Московского Синодального хора
Читайте также: