Алексей Солоницын: Главная улица

Машина шла ровно, мотор мерно пел свою песню. Федеральная трасса, от самой Москвы отремонтированная по новейшим технологиям, без привычных для наших дорог выбоин и ухабов, отливала мягким серым цветом в лучах неяркого осеннего солнца. Фуры, крытые то синим, то зеленым, то красным синтетическим материалом, то и дело со свистом проносились мимо фургончика, за рулем которого сидел отец Алексий. Он уже перестал удивляться количеству этих тяжелых, но быстроходных трейлеров, мчащихся в Москву и из Москвы с импортными товарами, наводнившими нашу страну.
Это иноземное нашествие поразило его на пути в Москву, а теперь, когда он купил в столице все необходимое для храма и возвращался домой, настроение было легким и приподнятым.
По обе стороны дороги то и дело попадались деревни, где перед деревянными домами бабушки, реже дедушки выносили на продажу картошку, яблоки, тыквы и лук — все то, что можно собрать со своего огорода и хоть немного заработать, продав часть своего урожая. Правда, отец Алексий не знал, кто покупает этот придорожный товар. Путешествующие мчались мимо деревень, мимо старых домов, доживающих свой век, и одиноких его обитателей. Покупки они делали в разного рода придорожных мотелях, торговых рядах и даже целых рынках, которые образовались вдоль трассы.
Невеселое это зрелище вдруг оживало оазисами в самых красивых местах с кущами деревьев у рек или озер, где стояли особняки преимущественно из красного кирпича, с островерхими крышами, башенками, балюстрадами, как где-нибудь в Саксонии или Тюрингии, а то и Швейцарии, где наши выпускники престижных европейских вузов научились проектировать и строить эти современные, комфортные и приятные глазу жилища.
Но и этот контраст между бедностью и роскошью сегодня не огорчал отца Алексия. Может быть, потому, что стояла та пора осени, которую так любил наш герой.
И это небо над холмами, где то и дело попадались рощи с березами и кленами в платьицах, желтеющих так нежно, роняющих листву под дуновением ветерка; поля, тихие, с уже убранными рожью и пшеницей; и даже поросшая травой неухоженная земля казалась отцу Алексию сейчас нарядной и красивой, настраивая на поэтический лад.
— Унылая пора, очей очарованье, — продекламировал отец Алексий, глянув на Петю Жбанкова, которого он взял с собой в Москву. Петя водит машину, расторопен, готов идти хоть в огонь, хоть в воду за отца Алексия и матушку Елисавету, что уже не один раз доказал с тех пор, как вернулся из колонии для несовершеннолетних к ним в обитель.
— Почему «унылая», а, Петр? По-моему, тут Александр Сергеевич неправ. — Вот дальше замечательно: «Приятна мне твоя прощальная краса»… Ну, давай дальше.
— Я не знаю. Это Женька у нас по стихам мастак.
— Ну, Петр, стыдно. Эти стихи надо знать как «Отче наш». Ты только послушай: «Люблю я пышное природы увяданье, в багрец и золото одетые леса»… Посмотри в окно, ведь все точно Пушкин запечатлел, да еще как!
Петя глянул в окно и увидел легко обгоняющий их «мерседес». Какой-то усач посмотрел на Петю и отца Алексия, как ему показалось, со вниманием, словно изучая.
-Я ведь тоже по первому образованию технарь, а литературу и историю всегда любил. Эти предметы надо знать так же хорошо, как и службу, как Новый завет.
— Не успеваю я, отец Алексий. Работы много, вы же знаете.
— Да, знаю, Петя. Но ничего. Вот будет у нас в обители побольше средств, освободим тебя от полевых работ, наймем тракториста, пока свои подрастут.
— Да мне за трактором нравится, — Петя улыбнулся, лицо его со шрамом, шедшим по левой щеке, стало приветливей, мягче. И сразу увиделось, что это подросток пятнадцати лет, еще только набирающий силу, а не прошедший жестокие испытания юноша.
— О, Петя, гляди-ка, какая красотища! Это надо посмотреть!
Слева от трассы возник рынок, где торговали самыми разнообразными изделиями из хрусталя и стекла — люстрами, вазами, наборами рюмок, фужеров, украшениями в виде хрустальных лебедей, слоников и медведей.
И все это великолепие сверкало на солнце, переливалось отраженными лучами, мягко позванивало под ветерком.
Припарковав машину и закрыв ее на ключ, отец Алексий и Петя пошли на рынок — свои изделия здесь продавал рядом находящийся стекольный завод, знаменитый не только в нашей стране.
Продавцы наперебой стали приглашать к себе отца Алексия, а он, радостно и тихо улыбаясь, приговаривал, что все бы купил, все прекрасно сделано и хрусталь самый настоящий, без всяких там подделок, да вот только денег мало осталось — все истратили в Москве.
Пока отец Алексий переговаривался с продавщицами, Петя обратил внимание, что позади них стоит как будто тот же самый усач из «мерседеса», который обогнал их. Заметив, что Петя оглянулся, усач тут же перешел к другой продавщице, торговавшей фужерами.
«Чего это он? — мелькнуло в сознании Пети, который, как бывший «щипач», то есть карманный вор, хорошо знал повадки людей этого сорта. — Нет, показалось», — Петя увидел, что усач пошел дальше по ряду.
— Возьмем два подсвечника, вот эти, с распятием, — отец Алексий расплатился последними деньгами, оставшимися после покупок в Москве. — Взял бы и настольную лампу, да все потрачено, так-то, барышни. Удачной вам торговли.
— Спасибо. А вы священник? — спросила молодка, улыбаясь. Одета она была в футболку, джинсы, на футболке красовался какой-то молодец из рок-певцов, но все равно девушка была хороша собой, несмотря на наряд.
— Да, — отец Алексий был в спортивном костюме, но скуфейка и длинные волосы, выбивавшиеся из-под нее, борода и усы все же говорили о его сане. — В следующий раз, Бог даст, приеду еще и деньгами запасусь, чтобы ваши замечательные изделия купить.
— Приезжайте, мы по вторникам и четвергам торгуем, — девушка опять улыбнулась, но уже как-то смущенно отводя глаза.
Петя и это заметил, огляделся, снова увидел усача рядом с другим человеком, пузатым, в кожаной желтой куртке и кепке-блинчике, которая неизвестно как держалась на его большой кудлатой голове.
«Нас, что ли, пасут? — подумал Петя, идя рядом с отцом Алексием. — Сказать ему?»
Они уже стояли у своего фургончика, отец Алексий открывал дверцу, как к ним быстро подошел человек в джинсовом костюме, надетом на футболку, и заискивающе, просительно улыбаясь, показывая свои нездоровые зубы, торопливо сказал:
— Слушай, друг, выручи, а? Мы тут застряли, машину вытащить надо, а? Не откажи, а?
— Где застряли?
— Да тут недалеко, вон за мостом спуститься надо, около реки сели. Хотели отдохнуть немного, закусить, и сели. Выручи, а?
Он просил так искренне, что отец Алексий сразу же сказал:
— Садись рядом, дорогу покажешь.
Человек был острижен под нуль, суетлив, на тыльной стороне правой ладони Петя увидел наколку в виде какого-то паука или скорпиона, Петя не разобрал. Он хотел отозвать отца Алексия в сторонку, чтобы предупредить о своих подозрениях, но батюшка уже сел в машину. Незнакомец уместился рядом с ним, так что Пете пришлось лезть в кузовок, находить местечко рядом с иконами и той церковной утварью, которую они купили в Москве и везли для своего храма. Все можно было приобрести в Кручинске, но отец Алексий видел потир, дарохранительницу, напольные подсвечники и многое другое в магазинах Софрино, где работал завод, выпускающий церковные богослужебные предметы такой красоты, что решил — в его храме все должно быть особенное, что называется, самой высшей пробы.
А главное, конечно, иконы, которые он заказал для иконостаса, выбрав нужные образцы. Он копил деньги уже два года, откладывая их всякий раз, когда выдавалась возможность. И вот нужная сумма собрана, и он побывал и в Москве, и в магазинах Троице-Сергиевой Лавры, и магазинах Софрино. Все купил, о чем мечтал, и теперь везет еще сверх того два замечательных хрустальных подсвечника — один будет стоять в алтаре, на жертвеннике, а другой в его келье, где он молится.
Грузовичок спустился с откоса к реке, стриженый показал на дорогу, ведущую к ивовым кустарникам.
-Вот тут недалеко, дорогой. Поворачивай за кустики, вот так.
Отец Алексий все сделал, как просил его незнакомец, и его фургончик оказался рядом с мощным джипом, мягко отливающим черным покрытием. Священник хотел спросить, где же застрявшая машина, и попробовал повернуться к стриженому под нуль человеку, но почувствовал, что острое лезвие приставлено к его горлу.
-Спокойно, дорогой. Порезаться можешь. Понял?
Человек развернул отца Алексия лицом к дверце, умело заломил ему руку, продолжая держать нож у горла.
-Не двигайся дорогой. Жить хочешь, а?
Голос бандита стал властным. Отец Алексий понял, что дело его плохо.
В это время другие подельники — тот самый усач и пузатый мужчина в кепке блинчиком, скрутив Петю, бросили его под ивовый раскидистый куст. Петя пробовал сопротивляться, но получил такой удар по голове, что потерял сознание. Его остался сторожить сухощавый кавказец, а двое других, один из которых, тот стриженый, был славянской наружности, стали перегружать ящики с церковной утварью в свой джип.
Все делалось умело, быстро.
Усатый заглянул в кабину грузовичка, что-то сказал стриженому. Тот опустил нож и вытолкнул отца Алексия в открывшуюся левую дверь. Отец Алексий упал на землю, больно ударившись.
Боковым зрением он видел, что колеса его машины проколол тот, стриженый, который сидел рядом с ним.
Усатый приподнял отца Алексия с земли, привалив его к дверце кабины, присел перед ним на корточки.
-Слушай, ты умный, да? Никому не говори, что мы сделали. Мы сейчас уедем, а потом ты пойдешь искать, чтобы отсюда тебя вытащили. Понял, да? И не надо в милицию ходить, а то тебе совсем плохо будет. Понял, да? Ну вот, я вижу, что ты умный.
Он поднялся с корточек, что-то сказал толстому, направляясь к джипу.
— Послушайте, это церковная утварь, зачем вам она? Ничего другого в ящиках нет!
Усатый замер у дверцы джипа. Они стали о чем-то говорить, а пузатый между тем рылся в ящиках, выбрасывая из них оберточную бумагу. Вот он вытащил кадило, звякнули колокольцы на цепях.
— Я священник, понимаете? Это все нужно для храма, больше ни для чего! Ну что вы будете делать со всем этим?
Пузатый засунул кадило обратно в ящик.
— Скажи нам лучше, сколько ты потратил на это?
— Зачем?
— Скажи!
— Сто тысяч.
— Вот видишь, дорогой. А говоришь — зачем нам твой товар. Продадим.
Отец Алексий видел, как разбойники усаживались в машину.
— Остановитесь! — крикнул он. — Не гневите Бога! Это ведь куплено на деньги людей, которые отдавали последнее!
— Ты не пугай. А то я пугать буду, — сказал пузатый. — Какая вещь тебе тут больше всего нужна?
— Там есть… кадильница. Для храма. Вот она, там, в коробке… Она недорогая. Просто я ее выбрал, другой такой мне не найти уж точно… Последнюю взял…
— Последняя? — усмехнулся пузатый. — Ну, последнего и воры не берут…
И высокомерно усмехнувшись, он картинно, подчеркнуто медленно кинул коробку с кадилом на пыльную землю.
— Пользуйся!..
Джип резко стартовал, быстро набрал скорость и скоро скрылся за поворотом дороги.
Отец Алексий, вывалявшийся в пыли, стоял согнувшись, не зная, что делать дальше. Вспомнив о Пете, он пошел к кустам, увидел, что тот лежит на траве. Неизвестно откуда взялись силы. Отец Алексий умыл лицо и голову Пети, приведя его в чувство. Потом ополоснулся речной водой сам и пошел искать помощь, посадив Петю в фургончик.

Отец Василий приехал к другу уже к позднему вечеру, когда отец Алексий и Петя сидели в районном отделении милиции, дав все показания о разбое и устно, и письменно. Дело вел моложавый лейтенант лет тридцати, гладко выбритый, строгий. За компьютером сидела девушка в милицейской форме, пошитой по ее ладной фигурке, вчерашняя школьница, дочка здешнего владельца продуктового магазина. Она и пояснила потерпевшим, когда лейтенант милиции ушел, что найти грабителей если и смогут, то уж конечно не в этом году. Такие гастролеры хотя и редко здесь бывают, но, как правило, исчезают безследно, меняют номера на машинах, а живут преимущественно на Кавказе, где обстановка сами знаете какая. Отец Василий поблагодарил милицейскую девушку за помощь, выяснил, где можно заменить «обувку» колес фургончика, и они покинули невысокое приземистое здание, где располагался райотдел милиции.
Фургончик везли на буксире. Отец Алексий сидел рядом с отцом Василием — потерянный, как заблудившийся мальчишка в чужом городе. Петю посадили управлять фургончиком — чувствовал он себя гораздо лучше.
За оком машины догорал необыкновенной красоты закат. Солнце, скрывавшееся за дальними увалами, поросшими широколиственными и хвойными деревьями, одетыми как на праздник, прощально освещало притихшую землю.
Но отец Алексий уже не видел этой торжественной красоты, этого прощания с летом, с погожим днем, который так хорошо начинался.
— Благодари Бога, что живой остался, — сказал отец Василий. — И Пете голову не проломили.
— Ага. Ты еще скажи, что эти разбойники во благо мне посланы, — саркастически улыбаясь, ответил отец Алексий.
— И скажу, — голос отца Василия стал наставительным. — Если хочешь знать правду, эти братки из тебя дурь выбили.
— Браво! Утешил.
— А тебя и утешать не надо. Ты сам себя утешил, в Москве да в Софрино по магазинам побегав. Ну скажи, зачем вообще тебе надо было ехать? Неужели не мог подождать, когда к нам утварь привезут? Такую, как ты хотел? Ведь все можно было заказать по интернету, с доставкой в нашу епархию. Ну, вышло бы немного дороже. Но зато все было бы в целости и сохранности.
— По интернету… — так же мрачно отозвался отец Алексий. — А того ты не можешь понять, продвинутый ты человек, что нельзя все покупать по картинкам, надо видеть живые вещи! Я уж не говорю про иконы! Да и не мог я больше ждать, когда Егор Иванович за иконопись примется. У него и стены-то не знаю когда будут расписаны.
— Однако одну стену он расписал, да как! Не может человек так быстро работать, как ты хочешь. Он не халтурщик, и потому работает медленно. Зато от сердца, и потому замечательно. Что, разве не так?
Отец Алексий не нашелся что ответить.
— И потом… Продадут они твои иконы и утварь — кому? В Православный храм какой-нибудь. Значит, все равно ты потрудился во славу Божью.
— Ага. Дал разбойникам заработать.
— А это неизвестно, во что им разбой обернется. Может, и во благо. И такое бывало.
Отец Алексий опять не ответил.
— Лучше подумай, что будешь Владыке отвечать, когда из милиции депеша придет, — сказал после паузы отец Василий.
— Они в епархию напишут? — удивился отец Алексий.
— А как же! Будет объявлен всероссийский розыск преступников. Об этом начальству всегда докладывают.
Еще мрачнее стал отец Алексий. Ведь и Владыка вложил епархиальные деньги в обустройство обители. Вложил и личные деньги…
Отец Алексий вспомнил, как неловко Владыка сунул ему в карман рясы свои личные деньги, улыбаясь робко и как-то стеснительно.
В горле засвербело, и он заплакал.
Хорошо, что Петя этого не видел, сидя за рулем фургончика, а то совсем худо почувствовал бы себя священник.
Но отец Василий увидел слезы друга.
— Ладно тебе, не куксись. Ну, обворовали. С кем не бывает. Служил же и в таком храме, какой у тебя есть. Главное-то ведь служить. Если хочешь знать, чем скромнее убранство церкви, тем лучше.
Видя, как отец Алексий встрепенулся, вытирая слезы, отец Василий сказал:
— Да понимаю, понимаю тебя. Вы с матушкой Елисаветой хотите обитель сделать такой, как у Великой княгини. Так и сделаете со временем. Живописец вон какой нашелся. Он росписи такие сделает, что они и будут главным украшением храма, а не золоченые подсвечники и резные аналои. Ну и пусть пока иконы типографские. Они ведь хорошо напечатаны, аккуратно наклеены. Ну, понятно, нужен приличный иконостас вместо вашего временного. Так и резчика по дереву найдете, как живописца нашли. Чего ты, отец Алексий? Ну будет, будет реветь, хватит. Не мальчик… К тому же и кадило у тебя теперь есть, да какое!
— Я же не о роскоши забочусь, а о том, чтобы все в храме было возвышенно, прекрасно! Ведь в храме вера укрепляется! Детки приходят, видят, что тут Дом Божий, у них душа трепетать начинает! — вытирая слезы грязным платком и размазывая их, говорил отец Алексий. Некрасивое лицо его, скуластое, крестьянское, сейчас стало еще непривлекательней, грубее.
Но отцу Василию оно вовсе не казалось таким. Наоборот, он видел в друге самые лучшие черты его души.
— Успокойся, отец Алексий. Знаю я твою слабость — душа у тебя такая… как бы это сказать…
— Не надо ничего говорить.
— Нет, я скажу. Благодаря тебе я стал в живописи разбираться. Стихи читать. Помнишь, в семинарии, ты дал мне один сборник…старый такой…
— Как же, — отец Алексий, наконец, перестал плакать. — «Чтец-декламатор». До революции издавались такие сборники. Я его в букинисте купил.
— Да-да, именно. «Чтец-декламатор». Впервые я узнал, что такое «серебряный век» в нашей поэзии. А до этого ничего такого возвышенного не читал… Ну а потом Пушкина открыл. Раньше он казался слишком хрестоматийным, слишком академичным А тут открылось нечто иное…
Сумерки сгущались, даль становилась темней, загадочней. Зажигались огоньки в домах, стоящих вдалеке от дороги. Фосфоресцировали дорожные знаки.
— Знаешь, я тогда, глядя на тебя, тоже стал на память не только молитвы учить, но и некоторые стихи. Из этого сборника. Я долго его тебе не отдавал. Потом переписал стихи в свою тетрадку, рядом с молитвами, которые считал особенно сильными.
— Ты этого мне не говорил.
— Не было случая. А вот сейчас…
И он начал:
Все тихо — на Кавказ идет ночная мгла
Мерцают звезды предо мною,
Мне грустно и легко, печаль моя светла,
Печаль моя полна тобою.
Я твой по-прежнему, тебя люблю я вновь,
И без надежд, и без мечтаний,
Как пламень жертвенный, чиста моя любовь
И нежность девственных мечтаний.

— Постой-постой,— встрепенулся отец Алексий, — это ведь «На холмах Грузии», Пушкин, но там иначе…
— В том-то и дело! Я сам удивился, прочитав. Это, оказывается, первый вариант. А потом появился и тот, который мы знаем.
И он прочел:

На холмах Грузии лежит ночная мгла;
Шумит Арагва предо мною.
Мне грустно и легко; печаль моя светла,
Печаль моя полна тобою.
Тобой, одной тобой… Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит — оттого,
Что не любить оно не может.

— Вот как, оказывается, гений-то пишет. Я к себе в тетрадку оба варианта выписал, так они мне понравились. И наизусть выучил. Правда, здорово у Пушкина?
— Правда.
Они замолчали. Стало совсем темно. Свет фар прорезал ночную черноту. Уже не проносились со свистом, как днем, фуры с импортным товаром.
Показались огни Кручинска.
— Знаешь, отец Василий, я когда ночью подъезжаю к городу… Когда вижу так много огней и больше ничего… Кажется, что видишь что-то прекрасное… Будто за каждым огоньком живут счастливые люди… И нет ни бедности, ни воровства… ни горя… И все наконец успокоились душой, и обрели покой… Тебе так не кажется?
— Буркина-Фасо.
— Что? — не понял отец Алексий.
— Такая страна есть в Африке, на берегу Гвинейского залива. В переводе означает «Страна честных людей».
— Откуда ты все это знаешь? — искренне удивился отец Алексий.
— Да все объясняется очень просто. В детстве я увлекался марками, собрал довольно приличную коллекцию. И в результате хорошо стал знать географию, потому что собирал марки разных экзотических стран. Вот и узнал, что Верхняя Вольта после тамошней революции стала называться Буркина-Фасо. Люди захотели жить честно…
— И что, получилось?
— Нет. Военные пришли к власти. И все же… «Сердце любит оттого, что не любить оно не может». Как хорошо сказал наш Пушкин — у него тоже ведь была, говорят, и африканская кровь.
— Да, была. А сказал он как русский человек.
Машина миновала знак, указывающий въезд в город.