На закате «Перестройки» православное общество столкнулось с не вполне характерной для него задачей. Казалось бы, годы гонений прошли, уже не было необходимости прятать нательные крестики, также как и ходить в храм, озираясь, «огородами». Более того, Священное Писание, давеча покупаемое у спекулянтов за две зарплаты, уже можно было совершенно бесплатно обрести у многочисленных заезжих миссионеров. Да и мудрый и степенный новопреставленный Патриарх Пимен с молодым и деятельным новопоставленным Патриархом Алексием регулярно выступали с голубых экранов Центрального Телевидения.
Но в то же время среди православных стали появляться серьезные расхождения, касающееся не только и не столько вопросов сугубо внутрицерковных. У многих появилась потребность в открытой социально-политической рефлексии (а у иных и деятельности), преломленной через призму православного миропонимания. Однако именно это и стало основой для разделения социально-рефлексирующих верующих на несколько «лагерей», ключевые из которых, по аналогии с политическими, принято называть «либеральным» и «консервативным».
Разумеется, устойчивые штампы, согласно которым церковные «либералы» хором читают Бердяева и Шмемана, помышляя об экуменизме и переводе богослужений на русский язык, а «консерваторы» молятся на портреты Победоносцева и Тихомирова (разумеется, оных не читая), мечтая о Самодержавии, Народности и посрамлении (а еще лучше – уничтожении) еретиков и иноверцев – имеют мало общего с реальностью. С другой стороны, основные тренды, в целом, выявлены верно – христианско-универсалистский и православно-самобытнический, хотя к «либерализму» и «консерватизму» основы обоих имеют очень отдаленное отношение.
И именно на последнем мне бы сегодня хотелось остановиться немного подробнее, не вдаваясь в детали разногласий, но рассмотрев один из истоков самобытнического направления в православной социальной и историософской мысли – большинству известное еще со школьной скамьи славянофильское движение середины позапрошлого века. Сделаю я это на примере одного из его основателей – великого русского мыслителя Алексея Степановича Хомякова, 150-летний юбилей памяти которого мы отмечаем сегодня.
Родился Алексей Хомяков 1 (13) мая 1804 года в семье представителя древнего дворянского рода (корни Хомяковых уходят в XVI век, хотя, по некоторым данным, сам род намного древнее), отставного гвардии поручика. Степан Хомяков, по описанию современников, отнюдь не придерживался почвеннического мировоззрения, но, напротив, был страстным англоманом и даже входил в число основателей знаменитого Английского Клуба в Москве. Однако другая страсть владела им куда сильнее – отец А.С. Хомякова был одержим карточной игрой и, в итоге, в своем же клубе, он проиграл почти все семейное состояние, больше миллиона рублей. После этого, как метко подмечает Сергей Хоружий в своей книге «Современные проблемы православного миросозерцания», «…в семействе произошла гендерная революция: мать философа, Мария Алексеевна Киреевская, дама сильного, властного, гордого характера, отстранила мужа от ведения дел и стала сама главою дома».
Нельзя сказать, чтобы эта «революция» отрицательно повлияла на формирование юного Алексея, который в итоге получил великолепное образование, позволившее в 1819 году 15-летнему Хомякову перевести с латыни очерк Тацита «Германия» (отрывок из перевода спустя 2 года был опубликован в «Трудах общества любителей российской словесности» при Московском университете). А уже в 17 лет Алексей сдал в Московском университете экзамен на степень кандидата математических наук. Разумеется, историческая степень не вполне соответствовала современной, однако здесь Хомякова можно сравнить, разве что с «кумиром» «православных универсалистов» Владимиром Сергеевичем Соловьевым. Последний был утвержден в кандидатской степени «лишь» в 20 лет.
Но далеко не это самое удивительное в начальном периоде хомяковской биографии. В итоге, так и не став ученым-математиком, молодой кандидат наук поступил на военную службу (сначала в Астраханский кирасирский полк, но через год перевелся в Петербург в конную гвардию, где увлекся поэзией – первые стихотворения молодого поэта увидели свет в альманахе Рылеева и Бестужева «Полярная звезда»). Но в 1825 году, не дожидаясь декабристского мятежа, в котором принимали участие и близкие знакомые Хомякова, молодой поручик оставил в 1825 году, уехав за границу.
Вдали от Родины Алексей Хомяков, еще до этого сблизившийся с кружком «любомудров», активно изучал немецкую классическую философию (в основном, И. Канта, И.Г. Фихте и Ф.В. Шеллинга), занимался живописью, а также написал историческую драму «Ермак». И здесь очень важно отметить, что в мировоззрении молодого мыслителя в тот период западные философские влияния достаточно органично сочетались с глубокой православной религиозностью и искренним патриотизмом. Как позднее напишет в своих воспоминаниях о Хомякове его личный друг – другой славянофил «первой волны» Александр Кошелев: «Я знал Хомякова 37 лет, и основные его убеждения 1823 г. остались те же и в 1860 г.».
В 1828-1829 годах Хомяков из патриотических побуждений добровольно принял участие в русско-турецкой войне (участвовал в боях в Белорусском гусарском полку, был отмечен наградами за храбрость и мужество). По окончании войны А.С. Хомяков вышел в отставку, решив заняться хозяйством в своих имениях Тульской, Рязанской и Смоленской губерний, а также литературным трудом. Одним из первых сочинений 30-х годов стала вторая историческая драма «Дмитрий Самозванец». Однако я не стану останавливаться на драматургическом и поэтическом творчестве мыслителя, но перейду непосредственного к его социально-политическому, историософскому и богословскому творчеству, принесшему А.С. Хомякову всемирную известность.
В течение 30-х годов XIX века у мыслителя сложилась стройная система взглядов, которую несколько позднее критики назовут «славянофильством», термином, который сами ранние славянофилы использовали крайне редко. Итогом мировоззренческой эволюции Хомякова стало написание им статьи «О старом и новом», изначально не предназначавшейся для печати и прочитанной зимой 1838-1839 гг. на одной из «сред» И.В. Киреевского в Москве. Именно в этой работе Хомяковым были обозначены ключевые темы дальнейших дискуссий славянофилов и западников: «Что лучше, старая или новая Россия? Много ли поступило чуждых стихий в её теперешнюю организацию?.. Много ли она утратила своих коренных начал и таковы ли были эти начала, чтобы нам о них сожалеть и стараться их воскресить?»
Не буду вдаваться в детали той внутриславянофильской полемики, которая возникла после прочтения Хомяковым этой статьи, замечу лишь, что другой выдающийся родоначальник славянофильства – хозяин вышеупомянутых «сред» Иван Киреевский написал на нее развернутый ответ. Полагаю, что тем читателям, которые уже одолели первую половину моего очерка, было бы небезынтересно познакомиться с обоими текстами не в пересказе.
Свои историософские взгляды Алексей Хомяков изложил в уникальном для того времени произведении «Семирамида», увы, так и незаконченном, но при этом самом большом по объему творении мыслителя. В «Семирамиде» мыслитель предпринял попытку систематического изложения смысла мировой истории, попытку, на тот момент сравнимую разве что с «Философией истории» Гегеля.
История у Хомякова представлена в виде многовековой борьбы двух противоположных духовных начал, названных им по именам двух древних цивилизаций «иранской» и «кушитской». Первое из них является символом свободы духа, второе – «преобладания вещественной необходимости». При этом сам А.С. Хомяков не абсолютизировал то или иное начало, но отмечал относительность данного деления, полагая, что «История уже не знает чистых племен. История не знает также чистых религий». И в то же время, единственным народом, сохранившим вплоть до XIX века иранский культурный и религиозный тип, мыслитель считал русский народ. При этом, критикуя Запад, Алексей Хомяков отнюдь не идеализировал российское прошлое, хотя и уповал на «воскресение Древней Руси», хранившей православный идеал соборности.
И именно на соборности, как одной из ключевых категорий философского и богословского творчества Хомякова (более того, он первым внес эту категорию в русский философский дискурс), стоит остановиться несколько подробнее, поскольку именно в соборности, по мнению мыслителя, и заключается основа русской самобытности. Разумеется, сам соборный идеал изначально не является чисто общественным, социальным, но зиждется на вероисповедном принципе, заключенном в девятом, экклесиологическом, члене «Символа веры»: «[Верую] во Едину Святую Соборную и Апостольскую Церковь». Но, исходя из именно этого идеала, по мнению Хомякова, должна выстраиваться (а, если быть точнее, то «нисходить») социальная вертикаль – благодатное органическое единство верующего народа на основе Православной веры. В данном случае, помимо историософских произведений Хомякова имеет его крайне важный текст 40-х годов, опубликованный лишь в 1864 году, то есть уже после смерти автора. Это – относительно небольшая статья «Церковь одна», в которой Хомяков катехизически изложил собственное видение Церкви как живого организма: «Церковь не есть множество лиц в их личной отдельности, но единство Божией благодати, живущей во множестве разумных творений, покоряющихся благодати».
При этом очень важно отметить, что в основе своей критике Запада, а, точнее, западного общества Хомяков затрагивает очень важный гносеологический момент: отвергая с, по сути, интуитивистских позиций западный рационализм (опять-таки «кушитское» начало), мыслитель обосновывает необходимость цельного знания (т.н. «живознания»), источником которого также выступает соборность («совокупность мышлений, связанных любовью»). При этом в качестве основы западного отвержения «живого знания» Хомяков совершенно справедливо вычленяет католицизм, который, начиная еще с досхизматических времен (в частности, Блаженного Августина), пошел по сугубо рационалистическому пути.
Критикуя католицизм, Хомяков отмечал в последнем такой существенный недостаток, как ничем не ограниченное господство иерархии. С точки зрения мыслителя, то, что западная церковь фактически превратилась в институт власти, в корне противоречит духу христианского учения. С другой стороны, западный протестантизм в еще большей степени противоречит христианскому идеалу, поскольку является отступлением от апостольских и святоотеческих канонов и проявлением крайнего религиозного индивидуализма.
И в то же время, А.С. Хомякова нельзя назвать консервативным мыслителем. Так, он был последовательным сторонником реформирования России, в некоторых моментах более радикальным, чем некоторые либералы-западники. При этом, оставаясь славянофилом, он был противником западнического идеала «правового государства», справедливо считая основой общественной жизни не право, но нравственность. При этом, как и многие либералы, он выступал за освобождения крестьян с землей (что для того времени было очень радикальным суждением), а также выступал против цензуры, за свободу слова и печати.
На этом основании Николай Бердяев пришел в итоге даже к такому парадоксальному выводу, как: «Хомяков был, в сущности, либералом и демократом с народнической и антигосударственной окраской». Однако категоричность сего суждения осталась на совести талантливого, но очень часто противоречивого и непоследовательного автора (который, кстати, отнюдь не осуждал Хомякова, но, напротив, «защищал» от во многом вполне обоснованной критики со стороны священника Павла Флоренского).
И в то же время сам А.С. Хомяков, безусловно, считал православную монархию единственно приемлемой для России формой государственного устройства, хотя при этом выступал за созыв «Земского собора», связывая с ним надежду на разрешение противоречия между «властью» и «землей», возникшее в России в результате западнических реформ Петра I.
К сожалению, Хомяков прожил не столь долгую жизнь, а потому не смог ответить на многие вопросы, которые были заданы ему уже после его кончины. Скончался же мыслитель исключительно по-христиански. Занимаясь лечением крестьян во время холерной эпидемии, он заразился и очень быстро болезнь его сломила. Скончался Алексей Степанович 23 сентября (5 октября) 1860 года в своем родовом селе Спешнево-Ивановском, после чего его прах был перевезен в Москву и погребен на кладбище Свято-Данилова монастыря.
В 1931 году прах Хомякова перенесли на Новодевичье кладбище. И, по некоторым данным, когда тело Алексея Степановича эксгумировали, оно оказалось нетленным. Хотя одно это, конечно же, не является основанием для канонизации, о необходимости которой несколько лет назад поговаривали некоторые исследователи жизни и творчества этого великого русского философа.