О книге «Моя Америка» Александра Дворкина — иеромонах Макарий (Маркиш), человек с похожей и одновременно непохожей судьбой.
Мне подарили интересную книжку, «Моя Америка» А. Л. Дворкина. Открыл — и внезапно откликнулась даль прошлого, отозвалась невнятными голосами, стертыми образами, забытыми сюжетами… Шутка ли: автор пятнадцать лет прожил в Америке!
Но читать-то некогда: дела одолевают. Книжку в сторону, надо отвечать на письма. Вот, пожалуйста, пишет какой-то «креативный», учит, как переводить с английского похабное название хулиганской банды, учинившей дебош в храме Христа Спасителя: дескать, вовсе оно не похабное, и вовсе это не хулиганство… Признаюсь, у меня на глупость и наглость какая-то безнадежная реакция, когда надо с такими креативными толковать, как у автомеханика при виде моей машины: «Батюшка, этот чермет еще и чинить?!« — А тут, не успел я опечалиться, как пальцы сами скользнули по клавишам: «Вы кому мозги-то компостируете? Я пятнадцать лет прожил в Америке!»
Поистине, в единении сила: united we stand. И книжку прочел единым духом, от корки до корки.
* * *
Чтение всякого (хорошего) романа — а книгу свою Александр Леонидович с полным основанием назвал автобиографическим романом — это сеанс психоанализа «по доверенности», которую вы выдаете его героям. Успех дела зависит от меры вашего единения с автором, от степени вашего взаимопонимания. У нас же эта мера стоит едва ли не на высшей отметке: мы оба москвичи, ровесники, отбыли за рубежом одинаковый срок, а возвратившись, посвятили жизнь борьбе с религиозными предрассудками: один возглавил Противосектантский центр, другой стал священником. И книги нас вдохновляют одни и те же, и странствия одинаково манят, и знакомые были общие, и жили мы рядом, ездили по тем же дорогам и смотрели на те же горизонты. И добрые дела нас одинаково радовали, и недобрые одинаково огорчали. И родину мы оба потеряли в СССР, а нашли в России.
Обо всем этом Александр Леонидович пишет смело, честно, ясно и доступно, без ужимок и пошлости, присущих современным литературным опытам, и без занудства, характерного для иных авторов прошлого: «Многое видех во странствии моем, и богаче словес моих разум мой». Я бы тоже хотел так написать, но не напишу: не будучи спрошен, монах молчит. Спросили про Дворкина — отвечаю, как умею. Да благословит Господь его труд: он сделал важное дело, не только для меня, но и за меня. Спасибо ему за это.
Принцип дополнительности в действии
Вас не удивит, наверное, что крестили нас тоже в один и тот же день, в праздник Богоявления (только с интервалом в семь лет). Крестили в одной и Единой Церкви, в Нью-Йорке и в Бостоне. Но в разных церквах.
Вот знаменитая картинка Православия в Америке (слава Богу! уже устаревшая). Попал православный американец на необитаемый остров и прожил там много лет. Потом нашли его; он там построил дорогу, магазин, бензоколонку, биржу, — и две церкви.
— Зачем же две? — спрашивают.
— Как же иначе? В эту церковь я хожу, а в ту нет.
Хотя в книге и нет этой притчи, но «неправильная» церковь нередко встречается читателю. Сказано о ней всё с той же ясностью и прямотою — и с болью сердца. «Противники в споре громят друг друга каноническими цитатами, а нужна любовь, нужно желание услышать и понять. Я признаю, что упрекнуть нас в этом вполне мог бы какой-нибудь заядлый экуменист: это лишний раз доказывает, как труден путь истинного Православия в наши дни», — слова из письма иеромонаха Серафима (Роуза), священника «неправильной» церкви, дают точную оценку тогдашним испытаниям, которые мы с Божией помощью преодолели. И если для меня и Александра Леонидовича «неправильность» Церкви была прямо противоположной, то тем больше ценность его свидетельства, словно в зеркале отразившего мой собственный опыт.
* * *
Единение наше, как видите, не нарушается, а скорее дополняется указанным различием: в здоровом организме компоненты дополняют друг друга, способствуя общей цели. Однако если церковное расхождение ушло в прошлое и осталось для нас лишь поучительным воспоминанием, при чтении книги я обнаружил другое важное отличие между нами. Оно чисто индивидуально, малозаметно, не влечет ни конфронтации, ни даже дискуссии, — но за счет той же дополнительности позволяет глубже понять её и продвинуться по маршруту, упомянутому в заглавии.
Первые главы романа посвящены юным годам автора, которые прошли в среде московских хиппи: именно эта среда, со всеми сопряженными переживаниями, конфликтами и скорбями, стала ему трамплином для прыжка на Запад. Горестные строки посвящает он знакомству с вузовской военной кафедрой, и читать их без сострадания невозможно: последовавшее острижение волос сопоставимо с трагедией библейского Сампсона…
Что же до меня, я был студентом в те же самые годы в той же самой Москве — но опыт мой опять-таки прямо противоположный. Ни в малой мере не воспринимал я военную подготовку как нечто тираническое, зловредное или бессмысленное: я благодарен офицерам военной кафедры МИИТа за те добрые качества, которые им удалось в меня вложить, и, вернувшись в Россию, как дружеское приветствие получил Военный билет старшего лейтенанта запаса.
Опыт — мой личный, моей семьи, моей страны и рода человеческого в целом — научил меня военному взгляду на жизнь, и апостол Павел закрепил это взгляд, заповедав «переносить страдания, как добрый воин Иисуса Христа». Трезвый, зоркий, внимательный военный взгляд необходим для адекватного восприятия панорамы, развернутой на восьмистах страницах «Моей Америки». Прочитайте и убедитесь сами, как работает логика конфликта в судьбах героев романа, социальных групп, стран и народов.
Глубокое слово, стратегическая цель
Надеюсь, не надо пояснять природу конфликта и напоминать, что военный взгляд на события несравненно шире, чем зона интересов Министерства Обороны: «потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной». — Впрочем, плоть и кровь нельзя исключить из сюжета. Ведь годы странствий и учебы на трех континентах Земли привели автора — казалось бы, совершенно неожиданно — к созданию Противосектантского центра и к лютой, бешеной злобе самых разных персонажей, как бестелесных, так и вполне материальных.
А что такое «секта»? Иные доброхоты (увы! я встречал таких) не желают даже употреблять такого слова: дескать, это нечто нереальное и к тому же обидное… Между тем стоит прислушаться к следующему суждению: «Нашим интересам соответствовало бы такое положение, при котором каждая деревня имела бы собственную секту, где развивались бы свои особые представления о боге». Источник — бесспорный авторитет по части военного взгляда, причем также вполне материальный: Адольф Гитлер (Подготовка и развертывание нацистской агрессии в Европе 1933—1941 гг. М., 1973. С. 66). Об интересах, им упомянутых, думаю, распространяться не приходится.
И здесь, наконец, мы подходим к цели нашего маршрута. Чужбина нам обоим подарила Родину и научила любить её: отсюда и книга Александра Леонидовича, отсюда и мое пристальное внимание к ней. Наша Америка привела нас в нашу Россию, которая прежде нашей не была. На инвективу Освальда Шпенглера, «Отечество — глубокое слово, которое получает свой смысл в ту минуту, когда варвар становится культурным человеком, и вновь теряет его, когда цивилизованный человек усваивает себе точку зрения „ubi bene, ibi patria“», мы нашли ответ: «Любовь познали мы в том, что Он положил за нас душу Свою: и мы должны полагать души свои за братьев».
Могут сказать: патриотизм — дело прекрасное, и кто же будет с этим спорить? И чужбина здесь совсем не при чем…
Оказывается, очень при чем. Еще прежде, чем вы прочитаете «Мою Америку», расскажу вам про недавний разговор с одним немцем, замечательным человеком, много добра сделавшим в последние годы для России в целом и российской молодежи в особенности. Обсуждали проекты молодежных программ, перспективные направления и планы: мир, доверие, взаимопонимание, здоровый образ жизни, пресловутую «толерантность»… Я упомянул патриотизм. Мой германский друг повесил голову и сказал изменившимся тоном:
— У нас в стране это невозможно. Ausgeschlossen.
* * *
Что за рецензия без критики?… Положенную меру горчицы преподнесу книготорговой сети, которая ограничила продажу книги церковными магазинами. Спасибо им, конечно, и на том — но не в коня корм. Она очень нужна массовому читателю, и молодому, и пожилому: каждый найдет в ней своё.
Если бы дело было в нашей Америке, книготорговцев не пришлось бы уговаривать: они бы сразу почуяли выгоду… Учитесь, г.г. коммерсанты.
Галатея новейшей истории
В качестве эпилога напрашивается следующая почти таинственная история, которая удивительным образом укладывается в уже знакомую картину сходства и дополнительности. Александр Леонидович рассказывает, как накануне своего решения об отъезде совершил поступок, о котором в те годы думали-мечтали многие (и я в их числе): написал похабное слово на белом лбу ленинского бюста, стоявшего в актовом зале учреждения. «Я понимал, что за подобное преступление можно получить лет десять, — пишет он, — но, увидев такую возможность, удержаться не мог». Вскоре после того он уехал за границу.
…Вскоре после того, как я приехал из-за границы, мне пришлось в числе группы духовенства осматривать какое-то бывшее учреждение. Оторвавшись ото всех, я бродил по пустому, замусоренному зданию и вдруг заметил на полу у себя под ногами белоснежный бюст. На лбу у вождя было написано слово. Вероятно, то самое.
Я остановился. За несколько секунд в моем сознании прокрутились воспоминания давних лет с их переживаниями, амбициями, фантазиями… Потом выплыл рассказ Плутарха об Александре Македонском над поверженной статуей Дария.
Может статься, и были основания сравнить Ильича с Дарием, но я-то всего лишь православный священник. С этой мыслью я плюнул вождю на широкий лоб (ничего личного! в здании не было воды), подобрал обрывок тряпки, тщательно стер вышеозначенное слово, повернулся и пошел прочь.
…Прямо по Андерсену: «Похабщина сотрется, моя Россия останется».