Итоги года? Такого большого? Такого разного?
Так много всего в Церкви и вокруг происходило. Важного, эпохального, судьбоносного. Но вот если не о вселенском, а делиться личным, пережитым – о чем бы я имел право говорить?
Девочка эта не выходит из головы. Маааленькая, смешная. Мулаточка. Настя. Откуда нахлынула вдруг сентиментальность? Дети все хорошие. Хотя священнику они не всегда приятны. Был момент, когда видеть не мог чужих детей, и долго – нервный тик начинался. Тогда служил на большом приходе третьим священником и по субботам исполнял крещальную разнарядку – печальную повинность прошлых времен. Крестить тринадцать орущих младенцев одновременно – мой персональный рекорд. Но это уже в прошлом.
Приход сейчас небольшой, к крестинам имею возможность относиться со спросом. Крещу только детей «своих». Планка не высока: готов говорить о крестинах, если помню человека в лицо. Если нет – сначала он должен сделать так, чтобы я его узнавал, пусть без имени-отчества и подробностей. Тогда можно и обсуждать требу — от слова «требуемое». Метода работает на ять, доволен всеми своими крестинами. Каждое из которых теперь больше похоже на ручную работу, чем на конвейер.
Как-то позвонила взбаломошная местная чиновница, хорошо, если не в истерике. Говорит, у нас в деревне секта. Мол, вроде как реабилитируют алкоголиков-наркоманов, но не на финансировании ли у Госдепа, как водится? Говорит, была у них с милицией, а они ей от ворот поворот. Потому что дом их в официальной аренде, и у всех есть регистрация.
Теперь требуется принять меры по церковной линии. Выяснить все-таки, какая же именно это секта, и доложить… Ну, куда-нибудь доложить. «У вас же есть там, куда вы в таких ситуациях докладываете?»
Предложив ей понаблюдать за развитием ситуации, решил спустить дело на тормозах. Во-первых, приходится в рамах курса религиоведения рассказывать студентам про свободу совести в Российской Федерации. Во-вторых… во-вторых, если даже да, то что с ними делать? Братков присылать? Милицию? Милиция и так была — и ушла ни с чем. Вон, в соседнем селе уже второй десяток лет гнездовище иеговистов, и кому и что с ними удалось сделать?..
«Секта» не заставила себя долго ждать. В одно из ближайших воскресений пришла в полном своем алкоголическом составе на литургию. Представилась. Попросила о духовной помощи. Предложила помощь рабочей силой.
Так мы и дружим третий год подряд. Ребята то мусор придут уберут, то забор покрасят, то доски разгрузят. А от нас им милости просим, неограниченное время на разговоры о наболевшем, исповедь-причастие для зрелых, воскресная школа, библиотека и, что немаловажно, шикарный обед в полусемейной атмосфере маленького прихода.
Обед готовят бабушки сами. Не только бабушки, конечно, но и молодушки, и девушки. Повара не нанимаем, не на что. Да и не нужно это. Если к кухне будут привязаны постоянно один-два человека, то они выпадают из богослужебной жизни. Что неправильно.
Бабушки стараются, как для себя – для себя, собственно, и стараются. Стол ломится еще и по причине негласной конкуренции. «Что, Рая приготовила сегодня голубцы с грибами?! Таак. Тогда мы с тобой, Клава, готовим в следующий раз…» И они готовят в следующий раз нечто настолько по-деревенски вкусное, что становится совестно перед святыми египетскими подвижниками, книжку про которых мы мучаем уже год на воскресной школе, которая проходит параллельно с обедом.
Когда появились на приходе «братья по разуму» — члены братства трезвости – пошел гулять тусклый ропоток. Крестьянская хозяйственная жилка не сразу готова задарма расставаться с плодами праведных трудов. Кроме того, пусть к бывшему, но все равно к пьющему народу отношение у сельских женщин обиженно-настороженное. Поскольку сами прошли через это, и натерпелись: от отцов, мужей, а теперь мучаются и плачут над выпивохами-сыновьями. Русская деревня, что.
Но полюбили их тоже быстро. Чистенькие, вежливые, приличные. Стоят-молятся как свечки. По хозяйству храму помогают. Жалко ребятишек. И хоть в братстве высокая ротация, потому что вылечить алкоголизм и наркозависимость любительскими средствами, даже при наличии высокого энтузиазма, невозможно. Но каждого нового болезного принимают теперь, как старого знакомого. И голубцов дармовых уже совсем не жалко.
Коллеги, уполномоченные разных церковных комиссий и отделов, какое-то время обеспокоенно названивали – как там твоя секта? Я честно отвечал, что секта ходит каждое воскресенье причащаться. «А ты уверен, отец, что их руководство не мошенники? Что они не вымогают у алкоголиков квартиры? Что они не втираются к тебе в доверие? Чтобы через твое доверие положительно выглядеть на районном уровне?»
Что отвечать? Что руководителей их я ни разу в глаза не видел и ничего про них не знаю. А людей самих видел, знаю, и, более того, у многих из них принимал исповедь.
…Настенькин папа, пусть он будет Андреем, какое-то время уже кружил вокруг с какими-то своими трудностями и неприятностями. Прошел положенный курс реабилитации, выписался домой, вернулся на работу, но в храме все равно остался. Из Москвы стал ездить на машине.
Он похож на молодого волка – поджарый, ладный, в нем есть жилистая сила… И вдруг однажды условный Андрей появляется не один, а с необыкновенной красоты негритянкой. Бабушки даже кашлять на службе от удивления перестали – ходить и переговариваться я их давно отучил.
Назовем ее Женевьевой – она из французского Конго. Уже не первый год учится в Москве. Умница, красавица и скромница. Очень стеснялась нас поначалу и всю службу держала за руку своего друга. Это, конечно, совершенно неканонично, но вмешиваться я себе не позволил, потому что международными отношениями у нас, как известно, занимается специальный синодальный отдел.
Так они ездили-ездили, стеснялись-стеснялись, а потом Андрей и говорит: «Думаю жениться, на Жене. Что посоветуете, батюшка?» Ну тут я его погнал вениками, потому что человеку, который не знает, жениться ему или не жениться, жениться нельзя ни в коем случае… А спустя какое-то время, теперь уже вполне ожиданно, Женя-Женевьева начала терять красоту Нефертити – и стала заметно полнеть. Не вынимая своей руки из руки Андрея.
Она все время молчит. Но молчит доброжелательно. Ее родной язык французский, а я по-французски только «же не манж па си жур». Мой английский она не понимает, а общих русских фраз у нас только «как вы себя чувствуете» и «спасибо, хорошо».
Мне не ясно, понимает ли что-нибудь она из нашей службы. Не ясно, насколько ей нужны эти утомительные поездки из Москвы за город, и не исключительно ли ради Андрея она мотается с ним? Но эта темная рука ее так уверенно и по-детски держит его руку, что и вникать особо не хочется.
На крестины приехали русские бабушки-дедушки, которые возились с необыкновенной смуглой девочкой, как с обыкновенной нашей. Привезли старшего Жениного ребенка, тоже девочку, но уже окончательно темную, и тоже писаную красавицу. Та лопочет бойко с мамой по-французски, и хорошо понимает русского «папу» Андрея.
К чему я это? Да все к тому же. К тому, что из всех событий огромного церковного года, промыслительных и не очень, перспективных и тревожных, святых и омерзительных, ничего не хочет вспоминать моя память другого, если не принуждать ее и не прикладывать к ней усилий.
Ничего не хочет помнить, кроме этого пузатого смешного темного малыша. Это, конечно, никакая не победа Православия, не его торжественное шествие по стране и миру… Это маленький проходной эпизод – с неясной перспективой. Но… но пусть им всем будет у нас хорошо? Всем – чиновницам и сектантам, алкоголикам и наркоманам, бабушкам, дедушкам, Женям, Женевьевам, черным, белым и мулатам.
Это совсем не сложно. Просто надо кормить. Голубцами. Всех. Подряд. Так, чтобы двери наши не закрывались…
Это был тост, вы поняли?
С наступающим :)