– Когда мы с вами познакомились, я был совершенно потрясен, потому что в нашем мире, где всё вкривь, вкось и наперекосяк, я увидел двух влюбленных людей, у которых скоро будет ребенок, у них любовь, и всё прекрасно. Потом ваш муж скоропостижно умер. Что произошло?
– Наташе исполнилось шесть месяцев, утром мы проснулись и нашли папу лежащим без сознания. Приехала скорая и констатировала, что его уже не спасти. Причина смерти, которая указана в заключении – острая легочная недостаточность. Вследствие чего она наступила, мы так и не знаем, вскрытие ничего не показало. Он ничем не болел, всё было хорошо, мы собирались поехать в отпуск – ребенку исполнилось шесть месяцев, и мы ощущали себя правильными родителями: «Фух, дорастили, всё нормально, прикорм ввели, уже на человека похож, теперь можно выдохнуть и куда-то поехать». Буквально накануне смерти Толик ездил в турагентство, договаривался.
Анна Данилова с Анатолием и дочерью Наташей. Фото: Анна Гальперина
– Осознание того, что самый близкий человек ушел, сразу происходит или требуется время, чтобы это понять?
– Первое время, когда ты просыпаешься и сознание начинает возвращаться в реальность, тебе кажется, что это кошмарный сон, сейчас ты проснешься, и всё будет хорошо. Очень долго сохраняется привычка, желание человеку позвонить и рассказать о чем-то, что произошло. Нет, на осознание требуется много времени. Наверное, год привыкаешь.
– Год – это не так долго?
– Потом еще долго тяжело, но к тому, что уже некуда позвонить, привыкаешь за год.
– Какими были первые дни, что вы делали?
– Вела какие-то обсуждения с похоронным агентом, занималась ребенком, Наташе было всего шесть месяцев. Это было сложно, но во многом оказалось спасительно. В первые месяцы, когда Толика не стало, с нами жила моя мама, она мне очень помогала с Наташей. Потом где-то месяца через три я поняла, что мне надо заниматься всем этим самостоятельно, и мама вернулась к себе домой.
И я втянулась в этот режим жизни с маленьким ребенком: встал, покормил, переодел, погулял, уложил. Во время детского сна быстро поработал какую-то работу, потом снова покормил, погулял, переодел. Если все три месяца до этого я могла только безостановочно рыдать, то тут как-то поняла, что места уже на это нет. Рыдания рыданиями, а гулять на площадку или в парк все равно надо идти, – все необходимое ребенку надо делать.
– После смерти мужа было состояние постоянной истерики?
– Не истерики. Но, как сказать… Наверное, месяца три ты воспринимаешь мир совершенно черно-белым. Тебе вроде кажется, что ты уже можешь себя в руках держать, потом кто-нибудь спрашивает: «Ну, как вы?», и ты плачешь.
– Вы сами смогли взять себя в руки или обращались к каким-то специалистам?
– Нет, не обращалась, хотя мне многие советовали пойти к психологу. Я не очень хотела – хотя, наверное, это было бы правильно – потому что мне кажется, что психолог все-таки больше работает с внутренними проблемами. А тут я считала, что проблема чисто объективная, внутри меня ничего такого не произошло, а причина исключительно вовне – в один момент не стало горячо любимого мужа. Психолог мне его не вернет, поэтому мою проблему он никак не решит.
Но для меня чрезвычайно важным было общение с людьми, которые проходили через подобный опыт. Ко мне приезжали и матушка Галина Соколова, и отец Феодорит (Сеньчуков) – люди, которые тоже прошли через внезапную потерю супругов в достаточно молодом возрасте. Я цеплялась за их слова, за их опыт…
– Можете привести что-то из того, что они вам рассказали, что пригодится людям, которые оказались в такой же ситуации?
– Они не давали никаких практических советов. Скорее, рассказывали о том, как они это переживали.
От самого факта, что у другого человека есть этот опыт, тебе уже становится легче – по крайней мере, ты понимаешь, что не с тобой одним это произошло. Потому что первое время казалось, что небо рухнуло тебе одному на голову.
Потом, например, встречаешься с владыкой Пантелеимоном (Шатовым), и он ровно эти слова говорит: первые три месяца после смерти жены вокруг меня все было черно-белое. И ты понимаешь, что другой человек тоже там был и через это прошел. Мне очень нужно было это общение.
– От этого легче?
– Я не могу сказать, что легче. Я не хотела, чтобы мне стало легче. Первый год, наверное, я, наоборот, хотела, чтобы меня какой-нибудь самосвал переехал.
– А дочка?
– Как быть с ребенком – это отдельный вопрос, который тоже меня очень мучил. Я написала завещание, чтобы, если что, ее воспитывала крестная. Мне в какие-то моменты даже казалось, что, может быть, лучше будет, если Наташа будет расти в какой-то полной нормальной хорошей семье, где мама не рыдает с утра до ночи.
С Наташей. Фото: Ксения Кузьмина
Вообще, первые года полтора я находилась в очень большом конфликте с жизнью в принципе. Когда дочке исполнилось два года, то есть полтора года прошло, я чуть не попала в авиакатастрофу. Мы с Наташей отдыхали в Турции, и оттуда я на один день улетела на православную конференцию в Афины. Дочь осталась с подругой. Буквально – ночь перелет, день на конференции и ночной перелет обратно. На обратном пути наш самолет попал в сильнейшую грозу. Не знаю, что произошло, но была сильная турбулентность, самолет кошмарно трясло, свет выключили, горели только сигналы аварийных выходов. В какой-то момент самолет начал резко снижаться – не как в воздушной яме, когда он проваливается и набирает высоту, а ровно снижаться, совершенно отвесно, около минуты. Может быть, пилот просто опускался ниже уровня грозового фронта, но в салоне это было непонятно.
Все закричали. Я первый раз молилась вслух, причем по-гречески. Греки вокруг. Я вспомнила «Kyrie eleison» («Господи, помилуй» – прим.ред.), это очень понравилось моим соседям по ряду, пожилым грекам. В этот момент я поняла, что мне туда нельзя, я должна остаться, меня ждет дочка. Это была очень четкая для меня точка, если не возвращения, то выбора.
– Понятно, что до этого вы как человек верующий не могли думать о самоубийстве. Что вам давало силы жить – первое время?
– Конечно, ребенок. Конечно, работа. Конечно, «Правмир», потому что это было основное дело жизни Толика (моей жизни тоже, но главное – его жизни), и мне было важно, чтобы оно не закончилось. Когда Толика не стало, многие думали, что «Правмир» этого не переживет. Ни в финансовом отношении, потому что Толик закрывал огромное количество таких проблем, ни чисто организационно. Когда в проекте есть один-два ведущих человека и что-то с ними случается, это не жизнеспособная конструкция. Все – и те, кто хорошо относились к проекту, и те, кто критиковали, в тот момент решили, что «Правмира» больше не будет. Мне было очень-очень важно, чтобы всё продолжилось, возможно, даже приумножилось и выросло, чтобы издание продолжалось и чтобы Наташка росла. То есть за эти вещи теперь отвечала я.
– Когда ушел ваш муж, вы ощущали его присутствие или это всё мистические выдумки и ничего такого нет?
– Это очень интересный и очень важный вопрос. Часто говорят, что верующему человеку проще, чем атеисту, переносить смерть близкого человека. Мне тоже раньше так казалось. Сейчас я, по крайней мере, с опорой на свой опыт могу сказать, что любым людям переносить это одинаково сложно. Потому что рядом с тобой был человек, ты его держал за руку, а дальше буквально вырастает какая-то каменная стена, и ничего больше нет, у тебя нет с ним никаких связей, нет никакого ощущения его присутствия.
– Нет?
– У меня не было. Он мне не снился. Можно верить в то, что вы встретитесь, верить в то, что он видит, как растет его ребенок, но никакой реальности, данной в ощущениях, нет. Об этом же я слышала от многих. Это было на самом деле очень тяжело, потому что ты надеешься, что какая-то связь остается, а потом понимаешь, что верить в это можно, но никаких видений, ничего этого нет. Моя очень близкая подруга чуть раньше, чем я, потеряла мужа, она агностик, и у нас с ней был абсолютно одинаковый в этом смысле опыт такого молчащего неба.
– Как в такой ситуации ваша вера в Бога не уменьшилась, что происходило с вашими отношениями с Богом?
– Помните, как Христос говорит: какой отец даст в руки камень своему ребенку, если тот просит хлеба? У меня не было такого конфликта, я не потеряла веру, не ушла из Церкви. Нет, внешне у меня было все очень ровно и спокойно. Но внутри у меня было такое чувство: ты просил хлеба, а тебе дали камень. Я оказалась в очень жестокой, непонятной и очень непредсказуемой ситуации, когда ты, с одной стороны, не понимаешь, где же еще искать защиту и опору, а с другой стороны, не знаешь, чего ждать дальше, что еще заберут и что придет на смену?
Это был очень тяжелый момент. Где-то в подсознании было ощущение очень сложных взаимоотношений: почему-то твой Отец с тобой поступил очень несправедливо, так, как ты, казалось бы, не заслуживаешь. Мне ведь раньше казалось, что для того, чтобы всё было в жизни хорошо, надо стремиться все делать идеально и ничего не нарушать. Оказалось, что никакая правильная жизнь, внешне правильная, на самом деле не гарантирует тебе ничего, это не панацея, и через какие-то испытания проходят абсолютно все.
– Обида на Бога была?
– Я бы это описала как чувство сильного недоверия. Если обида, то скорее за ребенка. Когда Наташа только начала говорить, то стала спрашивать, где папа, и бросалась абсолютно ко всем чужим отцам, пытаясь разглядеть – не это ли ее папа? Когда голубые детские глаза смотрят в небо и она говорит: «Господь даст папе шапку, теплую курточку, варежки, валенки и лесенку, и папа к нам оттуда с неба спустится по этой лесенке, правда, мама?» – это намного тяжелее, чем когда тяжело тебе самому.
Наташа
– Но ваша вера осталась, тем не менее.
– Вопроса о вере я перед собой не ставила, мой вопрос формулировался по-другому: «Господи, как же так получилось? Ведь мы же просили совсем о другом». Было действительно совсем непонятно, почему так произошло.
– Ваша вера в Бога настолько крепка, что ее ничто не может поколебать? Ушел ваш муж, и вы начали активно заниматься порталом «Правмир». Многие бы в этой ситуации сказали: «Я вообще больше Богом не буду заниматься, не хочу больше Его знать». А вы, наоборот, не отвернулись от Бога в тот момент, когда, казалось, Он отвернулся от вас. Почему?
– Свою веру обсуждать сложно, я бы не сказала, что я какой-то образцово-показательный христианин. По большому счету, мне, наоборот, кажется, что в моей жизни христианства меньше, чем хотелось бы. Много всего внешнего, а внутренне – это большой вопрос, ответ на который получишь только после того, как предстанешь на Суд Божий. Вообще, у людей этот опыт взаимоотношений с Богом после такой потери очень разный. У меня это произошло таким образом.
Одна женщина, у которой погиб очень талантливый, прекрасный 15-летний сын, рассказывала, что у нее был огромный кризис веры до того момента, пока она просто не встала и не высказала Богу «все, что о Нем думала». После этого, – говорила она, – меня отпустило. Мне кажется, что в такой ситуации очень важно с Богом разговаривать, но ответ, который ты получишь, может прийти, во-первых, не сразу, во-вторых, совершенно не таким образом, как ты его ждешь.
– А известный христианский постулат – у Господа мертвых нет – не успокаивает?
– Он хорошо успокаивает, когда речь идет о друзьях, знакомых, о людях, с которыми ты много и хорошо общаешься, но которые не составляют твою ежедневную жизнь. Когда речь идет о совсем близких, это уже тяжелее.
– Огромное количество верующих людей, когда происходит какое-то тяжелое событие, задают себе вопрос: зачем это произошло? Не «За что мне это всё?», а зачем. Когда у вас произошла трагедия, вы спрашивали себя, зачем это вам?
– Я, скорее, читала про другую постановку вопроса – для чего? Об этом у Франкла очень хорошо написано в его замечательной книге «Сказать жизни «Да»: психолог в концлагере». На этот вопрос у меня тоже совершенно не было ответа. В каких-то ситуациях ответ более-менее очевиден – к примеру, родился ребенок с какими-то сложностями со слухом, и родители создали первую в России школу для таких детей.
Год спустя я написала первый текст – он назывался «Ампутация» – в котором я описала все стадии переживания, через которые человек проходит после смерти близкого. Для меня важно, что я могу рассказать о своем опыте молодым женщинам, которые тоже через это проходят, могу дать им почувствовать, что они в этой ситуации не одни. И я очень ценю возможность делиться этим своим опытом.
– Никакого главного совета человеку, который потерял близкого, дать нельзя?
– Я могу дать много советов тем, кто его окружает. Например, что человеку не надо говорить ничего типа «всё у тебя еще в жизни будет, всё будет хорошо, ты, главное, держись, мужайся, крепись».
– Почему нельзя говорить, что всё еще будет?
– Это не то, что человек в такой момент хочет слышать. На самом деле ничего из того, что мы можем сказать, абсолютно не работает. Потому что все происходит не на уровне слов, речь идет о каких-то внутренних процессах в человеке. Все абсолютно бесполезно. Работает только одно – человека, наоборот, надо слушать и помогать ему выговориться, выплакаться, быть с ним рядом.
– Сейчас вы снова замужем. В какой момент вы поняли, что жизнь не закончилась?
– Ни в какой. Я была абсолютно уверена в том, что я совершенно точно больше никогда не выйду замуж, это для меня была абсолютная аксиома.
– Почему? Вы красивая, молодая женщина.
– Я просто понимала, что больше ни одного мужчину рядом с собой не готова видеть. И руководствовалась классическим принципом: если у вас нету тети, то вам ее не потерять. Второй раз через такое лучше никогда никому не проходить. Поэтому я была абсолютно уверена в том, что эта тема для меня полностью и навсегда закрыта.
– Что потом произошло?
– У меня складывался особый круг общения – родители, которые в одиночку воспитывают своих детей, потеряв второго супруга. Я сама такой круг подбирала. Мне казалось, что ребенку очень важно общаться с детьми, у которых тоже есть опыт потери родителя. Эта ситуация довольно редкая.
– Что вы делали, когда встречались?
– Ничего особенного. Просто с детьми гуляли, куда-то ходили – в зоопарки, в какие-то батутные центры, океанариумы. При этом дети знали, что это девочка Наташа, у которой умер папа; это девочка Аня, у которой тоже умер папа; это мальчик Захар, у которого умерла мама. От мысли, что Петрову тоже плохо, Васечкину стало чуть полегче – к этому главному принципу и сводится вся история про обмен опытом.
На этих прогулках дети общались, родители тоже общались. Так мы познакомились с Андреем. До этого я была знакома с его первой женой Катей Ремизовой, именно с ней я, можно сказать, дружила, хотя мы достаточно редко виделись. Она тоже писала для «Правмира», я знала, что у нее есть маленький сын Захар. Мы несколько раз встретились с Андреем, прогуляли вместе детей. Представляете, как одновременно выгуливать шестилетнего ребенка и трехлетнего ребенка? «Наташа, отошла от Захара!» – «Захар, ушел от Наташи!» – «Все ушли оттуда, близко не подходите!» – «Если ты сейчас не отойдешь от края дороги, мы быстро уходим! Всё, уходим!» – «Так, руки мыть немедленно!» – «Все уходим домой и больше никогда». – «Ну, ладно, еще полчаса вместе», – как-то так примерно это выглядело.
С Андреем Ремизовым. Фото: Мария Струтинская
– Как в этом всем может родиться любовь?
– Никак. Я носила обручальное кольцо, он носил обручальное кольцо, и ничто не предвещало. Мы спокойно друг с другом общались. Надо сказать, что мне даже это было симпатично: я предполагала, что и он уже, наверное, никаких мыслей по поводу возможного второго брака не имеет, и со мной все понятно. В такой ситуации общаться легко и просто.
Потом мы с дочкой уехали отдыхать в Болгарию, Андрей с Захаром остались здесь в Москве. И мы с Андреем начали немножко переписываться. Сначала про детей что-то друг другу писали, потом стали более подробно разговаривать, обсуждать какой-то свой опыт потери и все, что с ним связано. Потом в какой-то момент не то что кто-то в кого-то влюбился, а появилось совершенно неотвратимое чувство, как данность – как будто вас привели друг к другу, поставили рядом и сказали: «Дальше вы идете вместе». И всё.
– Подавляющее большинство людей, у которых есть какой-то опыт любви, тем более трагической, боятся нового чувства. У вас не было страха? Страха совершенно новой жизни.
– Сложно сказать. У меня было очень сильное чувство, что все, что я делаю, это абсолютно неправильно по отношению к Кате, первой жене Андрея. Я по этому поводу очень долго плакала, переживала. Не по отношению к Толику. Про Толика я хорошо понимала, что единственное, чем он может быть недоволен, это то, что я три с половиной года лью горькие слезы и ношу траур, и Наташа все это видит.
– Вы переживали не из-за того, что вы предаете ушедшего мужа, а из-за того, что предаете подругу?
– Я даже не знаю, можно ли здесь говорить о предательстве, потому что Катя с Андреем во время ее болезни обсуждали возможность его второго брака. В общем, меня это очень пугало: я понимала, что, с одной стороны, ситуация уже неотвратимая, а с другой стороны, какая-то сложная. Через несколько дней я просто прямо попросила: «Катя, можно какую-нибудь обратную связь? Я понимаю, что тебе там всё видно, можешь дать знак, пожалуйста? Потому что очень тяжело».
Екатерина Ремизова
Второе, что меня очень волновало в этой истории – это Захар. Ему тогда исполнялось семь лет, и можно было предположить, как он на эту ситуацию может отреагировать. Правильная реакция ребенка была бы – это вообще не наша мама, у нас наша мама есть, я больше никого не хочу. Мы неплохо с ним общались, но никакого восторга в наш с Наташей адрес он не проявлял. И вдруг пару дней спустя Захар за завтраком сказал Андрею: «Папа, знаешь, Наташа Данилова – это единственная девочка, которая меня понимает. У нее папа на небе, у меня мама на небе. Я подумал, может, вам с Наташиной мамой пожениться?» Причем Андрей с Захаром ничего до этого момента не обсуждал. Так я получила ответ сразу на оба свои сомнения.
– Вам приходилось каким-то образом выстраивать отношения между вашими детьми?
– Было и есть много достаточно сложных моментов, в том числе педагогических. Но сами по себе Наташа с Захаром очень хорошо вместе играют и общаются. Они очень дорогие друг для друга люди. В общем, с ними все сложилось достаточно хорошо, несмотря на то, что нас это очень волновало. На сегодняшний момент у них очень теплые взаимоотношения, как будет дальше, посмотрим.
– Я еще раз хочу вернуться к вопросу о страхе. Начинать новую жизнь вообще очень непросто, а вы начали новую жизнь с двумя детьми, потом у вас довольно быстро родился третий ребенок, а сейчас вы ждете четвертого. Что сказать людям, которые в подобной ситуации боятся брать на себя ответственность, начинать новую жизнь, боятся каких-то вещей, которых они не предполагают – боятся любви, короче говоря?
– Я не знаю. Мне кажется, что бы мы людям ни сказали, это не будет иметь для них абсолютно никакого значения. Кто-то делает для себя один выбор, кто-то – другой. Я, например, всю жизнь боялась абсолютно всего, я классическая умная Эльза из сказки – помните, она спустилась в погреб, увидела там мотыгу и заплакала, представив, как через десять лет у нее родится сын, спустится в этот погреб и эта мотыга упадет и убьет его?
– Это вы?
– Да, это абсолютно я. Прежде чем выйти замуж за Толика, я два года думала над его предложением о браке. Я думала: а что, а как, он, не он? Очень боялась ошибиться, не могла до конца разобраться в себе. Я, конечно, потом жалела, что так долго думала. С Андреем у нас от первой встречи (уже не в качестве мамы Наташи и папы Захара) до свадьбы прошел примерно месяц.
– Вы говорили, что полтора года вы жили в ощущении темноты и мрака. Когда возникло чувство, что вы выходите на свет? Когда уже с Андреем все началось или до этого?
– Уже через год мне не то что полегчало, но жизнь как-то более-менее выровнялась. Но все равно в какие-то моменты накрывало, и было невообразимо тяжело, я плакала. Мне во многом помогло то, что я начала фотографировать. Это для меня тоже было продолжением дела Толика, потому что он фотографировал очень хорошо.
Я в какой-то момент поняла, что у меня есть огромный ящик фототехники, классный маленький ребенок, и что Наташу надо фотографировать так же хорошо, как если бы сейчас ее фотографировал папа. Я с головой погрузилась в обучение, ходила на курсы. Там были очень жесткие требования, и в ходе обучения и сдач контрольных мне тоже стало полегче.
– Сейчас вы счастливы?
– Я ощущаю, наверное, и счастье, и очень большую благодарность. Но очень сложно говорить о своей жизни в настоящий момент – и сложно, и страшно. Когда родилась Наташа, мне хотелось со всем миром поделиться своим счастьем. Сейчас мне, конечно, сложнее о таких вещах говорить. Может быть, это очень дерзновенно звучит, может быть, смело, но можно сказать, что я – счастливый человек, счастливая мать, я успешный журналист. Стараюсь.
– У вас особый жизненный опыт, трагический. Что с ним делать, когда ты строишь новую жизнь? Надо ли вообще иметь в виду опыт предыдущей жизни? Как не сравнивать нового человека с тем, кто ушел? Или сравнивать?
– Мне кажется, что сравнивать невозможно. Просто когда ты проходишь через опыт потери в семейной жизни, потом ты понимаешь, что на самом деле в жизни главное. Я какие-то вещи очень сильно переосмыслила, еще пока жила одна вместе с Наташей. Я поняла, что абсолютно все бытовые разногласия и бытовые мелочи совершенно прекрасны. Пусть бы он в жизни ни одной полочки не повесил, ничего, только хоть бы сейчас на диване лежал, ничего не делая – живой, родной и всё, что угодно, я на всё согласна. Все бытовые вопросы отходят на второй план, и ты понимаешь, что на самом деле все поправимо, кроме смерти, и ничего не важно, кроме жизни.
– Это хорошие слова, но вы на самом деле всегда живете с таким ощущением?
– Нет. Потому что это все-таки состояние человека, который прошел через определенную травму. Потом через какое-то время легчает, предыдущий болевой опыт утихает, и ты нормально начинаешь выяснять с мужем отношения – кто что сегодня готовит, кто тут опять всё разбросал, кто укладывает детей и так далее. Для меня сейчас это показатель более здоровых отношений.
– Когда вы начали жить с Андреем одной семьей, что было самое сложное?
– Наверное, все сложности были связаны с детьми, эта вся околодетская организация. Захар пошел в школу, адаптировался к новому коллективу. Наташа тоже росла, мы придумывали какие-то правила поведения.
– Любовная лодка разбилась о быт – это не про вас?
– Она, может быть, еще десять раз разобьется. Но я стараюсь, чтобы в бытовом плане всё было максимально автоматизировано – всякие паровые швабры, четыре мультиварки…
– Вы рассказали про отношение Захара к вашему браку. А как вы объяснили Наташе всё происходящее?
– Наташе было, наверное, сложнее всего, потому что хотя мы с ней все это обсуждали, ей было на тот момент три с половиной года. Какое-то время прошло, и Наташа стала звать Андрея папой. Это была инициатива Захара, и для меня это было неожиданно. Мне казалось, что ситуация ясна: есть папа и мама, они на небе, а мы просто Аня и Андрей, мы никакие не папа и не мама. Но Захар очень четко спросил сразу после свадьбы: «Теперь можно говорить “мама”?» Я снова почувствовала себя немножко не на своем месте. Наташа Андрея звала долгое время Андреем, потом Захар ее приучил: «Почему ты говоришь “Андрей”? Надо говорить “папа”». И она послушно стала называть Андрея папой. Сейчас как-то у них выстроилось, что есть мама Катя на небе и мама Аня здесь; папа Толик на небе и папа Андрей здесь. У Наташи вообще в какой-то момент сложилась такая концепция, что мама Катя – это тоже ее мама, только на небе.
Мне кажется, что у обоих детей было такое сильное чувство неполноты семьи, понимание, что, скорее всего, больше не будет ни братьев, ни сестер, и они будут один на один со своим родителем, что они максимально хорошо эту историю приняли. Сейчас по-разному складывается, есть свои проблемы у всех, но тогда от этого чувства семейного голода они очень легко перешли к ситуации полной семьи.
– У вас с Андреем родился сын. Как дети восприняли его появление?
– Захар принял совершенно по-мужски. «Так, брат, угу. Когда говорить начнет? Ага. А пойдет когда? Так, понятно». Типа, приходите через год. Он отнесся к новорожденному Андрюше без большого интереса, без каких-то лишних эмоций. Наташа восприняла его с огромным восторгом и трепетом, она очень давно хотела малыша. Первый месяц ее немножко штормило, она много плакала по разным другим поводам, но какое-то время прошло, и они с ним очень-очень подружились. Андрюша очень их обоих обожает.
– У вас бывают споры с мужем, как воспитывать детей?
– Да. Ключевой вопрос – кто принимает окончательное решение. Это сложно. Кто решает, делать ребенку прививки или не делать? Отдавать в школу или не отдавать? Обычно мы стараемся советоваться и приходим к какому-то общему знаменателю, но бывает, что мнения сильно расходятся. Мы бесконечно это обсуждаем. Я говорю: «Нам надо поговорить». Дальше я могу на эту тему говорить 3,5 часа.
– Что в результате обсуждения происходит?
– Происходит обсуждение, а потом еще обсуждение, потом еще обсуждение.
– У вас нет главы семьи?
– У нас нет человека, который бы стукнул кулаком по столу: «Я сказал!» Нет, мы пытаемся найти правильные решения. В каких моментах нужен мягкий подход, когда – более строгий? Надо настоять, привести ребенка к какому-то результату или отстать от него? В общем, много таких моментов.
– Сейчас, оборачиваясь в прошлое из вашей нынешней жизни, как вы оцениваете то, что случилось в вашем первом браке?
– Ничего, мне кажется, не изменилось. Конечно, на данный момент мы, хотя я и боюсь так говорить, очень счастливы. Конечно, опыт нового брака во многом дается нам намного проще, чем опыт обоих в первом браке. Просто мне кажется, что во втором браке ты уже очень много понимаешь: где можно уступить, где лишний раз не стоит качать права и так далее. Но при этом мне кажется, что каждый из нас очень дорого бы дал за то, чтобы ни в нашей с Толиком жизни не было 2013 года, ни в жизни Андрея и Кати не было 2010-го, когда она заболела раком. Конечно, при всех сложностях, которые были в первом браке, мы с Андреем оба предпочли бы вариант, при котором у нас бы с ним не было повода познакомиться.
Однажды моя знакомая спросила: «Ты понимаешь, что если бы, – может, так не очень хорошо говорить, – но если бы не произошло той потери, то сейчас бы не было этого?»
– Это то, что я не решился спросить.
– Сейчас все хорошо. Но это история про то, что ты умер, твоя жизнь закончилась, ты в некотором смысле это принял, а потом тебе говорят: «Погоди, это еще не все. Есть продолжение. На самом деле еще будет вот так». Это какая-то такая жизнь после смерти.
– За время с 2013 года по нынешний что самое главное произошло в вашей жизни? Какие события на вас повлияли?
– В какой-то момент я думала, что у Бога есть особое попечение о вдовах. Раз оно есть – обидеть вдову и сироту считается нехорошо, значит, особых проблем в моей жизни больше не должно быть. Потом буквально за одно лето прошла забавная череда событий. Сначала эта чуть не случившаяся авиакатастрофа. Потом я попала в ДТП – у такси, в котором я ехала, сломалась ось, и я тоже чудом не попала в аварию. Затем я сломала руку. Потом у меня тяжело заболела Наташа. В общем, было такое чувство, что многовато всего на одну меня за такой короткий период времени. Мы тогда с моим духовником рассуждали, что непонятно, как расценивать эти события. То ли это какое-то предупреждение, что что-то не так происходит, и это повод огорчаться, то ли повод радоваться, потому что самолет не упал, из ДТП этого я вышла живая и невредимая, рука у меня починилась нормально, и еще на этом фоне дочка начала сама засыпать. Из больницы мы тоже выписались, и всё благополучно. Непонятно, то ли как-то переживать, то ли благодарить судьбу.
В тот момент я поняла, что нет никаких панацей, никаких теоретических защит, типа, если ты вдова – то всё будет нормально. Нет. Никто не знает, как будет. Все проходят через какие-то страшные события.
Вы у меня спрашивали совета тем, кто оказался в тяжелой ситуации. Одна моя знакомая потеряла мужа в автомобильной катастрофе, и когда мы с ней про это говорили, я ее спросила: «Помнишь ли ты, что было с тобой 12 сентября 2013 года?» Она говорит: «Конечно, помню. У нас с мужем был буквально второй медовый месяц. Мы поехали в огромное прекрасное путешествие, это был лучший сентябрь в моей жизни». Я говорю: «А у нас как раз этот день был самым страшным – умер Толя, и всё разрушилось». Когда кажется, что ты со своим горем один, ты не понимаешь, что вокруг тебя есть еще много людей, которые через такую страшную потерю уже прошли, а у тебя в тот момент было всё нормально. Теперь проходишь ты, у других вокруг тебя как-то более-менее благополучно, но это совсем не значит, что ты такой в этом мире один.
– Вы сказали, что после ухода мужа вы никак не ощущаете его присутствия. А присутствие Бога вы ощущаете?
– У меня был опыт очень внятной визуализации всей этой истории. Попробую рассказать. Когда не стало Толика, я очень четко видела перед собой, как возникла кирпичная стена, и было это абсолютное ощущение наглухо закрытой двери. Когда уже было понятно, к чему дело идет с Андреем, моя знакомая попросила меня, как фотографа, присутствовать на родах. Это был ее пятый ребенок.
Мы сидели в темной палате, ждали, между схватками проходило время. И в этот момент я очень отчетливо увидела ту же самую дверь, и увидела за ней такой приходящий космос. У меня уже был опыт, когда я видела, как жизнь уходила, а здесь я присутствовала совсем близко к моменту, когда жизнь должна была прийти.
Мы сидели в этой тишине, и я прямо чувствовала, что та самая дверь открылась и что за ней звездное небо
Сложно говорить про присутствие Бога… Но вот такой опыт закрывшейся и открывшейся двери у меня совершенно точно был.
Фотографии Анны Гальпериной, Марии Струтинской, Ксении Кузьминой, Валерии Потаповой и из личного архива