Тройка по алгебре и Христос в терновом венце
Мой отец – микробиолог и онколог, а мама – филолог, преподаватель французского, оба доктора наук. Родители развелись, когда мне было семь лет, отец эмигрировал в США в 90-е годы, а мама как раз тогда же приняла твердое решение не уезжать преподавать во Францию, хотя ее очень настойчиво звали. Как и многие тогда, все 90-е годы мы жили очень тяжело, мама с бабушкой жесточайше экономили на всем. А поскольку мужчины в семье не было, большую часть мужской работы по дому пришлось научиться делать мне – я с детства помню это чувство, что если я это не смогу сделать, то никто не сможет сделать (приваривать и сверлить, правда, все равно не умею).
Я прошла через историю «раннего развития»: французскому языку учили с младенчества, и я отчаянно ненавидела его, оттягивая занятия, рыдая и устраивая настоящие бури перед каждым уроком. Полюбила я язык только в 11 лет, когда впервые побывала во Франции (маму пригласили работать, а она смогла устроить меня в летнюю школу), в итоге выучила его неплохо, но ни разу в жизни французский мне не пригодился. К раннему развитию я теперь отношусь очень осторожно. А вот английский в школе сразу стал любимым, это было такое спасение: язык, который дома не понимают и в котором я сама-сама.
Все детство я мечтала, чтобы изобрели лекарство от рака и чтобы мой отец тоже принимал в этом участие. С шести лет я стала много думать о смысле жизни. В чем смысл жизни человека, если он все равно умрет – я много-много лет думала, где найти ответ на этот вопрос. В старших классах я даже надеялась поступить на философский факультет, чтобы изучить все философии и религии и найти тот единственно правильный ответ. У нас дома в Бога не верили, но в гостиной висела литография – Христос в терновом венце, и это было одно из самых моих сильных впечатлений в жизни. Крестилась я только в 15 лет (и думала, что храм – это такое место, куда плохие люди ходят замаливать свои страшные грехи), а вот говорить с Христом с этой литографии мне очень хотелось…
Есть у меня одна история, которая меня, мне кажется, по-настоящему сформировала. Дело было так. В седьмом классе я получила тройку в четверти по алгебре. Уроки я тогда делала с бабушкой. Как только было что-то сложно, я звала бабушку и она решала все за меня, так что тройка была логичным результатом таких занятий. Дома-то мне помогали решить примеры с отрицательными числами, а на контрольной я не справилась.
Три в четверти… Это был настоящий гром. Я всегда считала себя отличницей или хотя бы хорошисткой, а тут оказалось, что никакая я не хорошистка, а обычная троечница. Меня это совершенно поразило, и тогда я решила, что это не про меня, не может такого быть. Я ничего не рассказала дома, но поняла – у меня есть учебник, там есть теория, примеры и ответы – все у тебя, Аня, есть, чтобы разобраться. Я села за стол в первый день каникул и не вставала до последнего дня – прорешала алгебру на четверть вперед, и я поняла ее! Где-то вот до меня дошло все это сложное и непонятное. Исправила тройку, закончила потом школу с золотой медалью – и тогда я как раз поняла, что любая кирпичная стенка из алгебры пробивается головой, если очень постараться. Мне кажется, что именно эта история научила меня очень многому, и я так благодарна нашей Антонине Ивановне Грачевой, что не пожалела меня тогда и не натянула мне отметку.
Сербия земная и небесная
В 1999 году в моей жизни случилась Сербия. Бомбардировки на Пасху. Я не понимала, как может мир существовать после такого кошмара и несправедливости. Тогда я пришла в храм. Храм построили на моем пути от дома к метро, и я стала заходить – сначала – чтобы купить в подарок иконы для своей сербской подруги, потом – потому что мне просто были там рады. А потом уже я поняла, что я ничего не хочу больше искать. Что я дома, а Христос – путь, истина и жизнь.
К первой исповеди я готовилась по книжечке отца Иоанна Крестьянкина, долго оттягивала, потом зачитывала несколько страниц формата А4. А потом как-то так вышло, что я просто не могла насытиться жизнью прихода, общением с очень светлыми людьми, этими новыми книгами, часто репринтом напечатанными, не очень понятными: Лествица, Феофан Затворник и другие…
Храм стал не просто частью жизни, а ее смыслом. Дома было очень непросто, маме не нравилось, что я хожу в храм и трачу время, а на работе ее пугали тем, что я обязательно уйду в монастырь и это будет конец света. Я сдавала сессии досрочно и победно говорила, что вот сейчас – с 1 по 25 января – у меня официально время сессии, я ее сдала раньше, поэтому я буду делать, что хочу. И шла в храм на весь день.
В 1999 году подруга привела меня в приход к отцу Александру Ильяшенко. Меня тогда поразило, как долго, как вдумчиво и с какой любовью говорил со мной отец Александр. А маму мою очень обрадовало, что у него 12 детей, значит, не так уж очевидна перспектива монастыря. Отцу Александру тогда дали маленькую комнатку в приходском доме храма Всемилостивого Спаса бывшего Скорбященского монастыря. Там по пятницам проходили молебны, потому что сам храм не был передан Церкви. Знаете вот это огромное здание из красного кирпича на улице Новослободская? Там так и находятся офисные здания, адвокаты и косметика, а наш приход продолжает ютиться в маленьком приходском доме. Со временем там стали служить литургию, мы зовем это здание Домик и очень надеемся, что однажды все-таки увидим, как в большом храме начала ХХ века идет служба…
Протоиерей Александр и матушка Мария Ильяшенко. Фото Анатолия Данилова
Я, разумеется, мечтала о большой и счастливой многодетной семье, но отчаянно боялась ошибиться и сделать неправильный выбор. Поэтому знакомиться мне было очень страшно, и все попытки молодых людей со мной познакомиться я прерывала очень вежливо, но очень быстро. С Анатолием Даниловым мы познакомились случайно – на православном форуме, обсуждая помощь одному монастырю. Вернее, это я думала, что случайно, а он рассказывал, что, увидев мою аватарку, услышал голос: «Это твоя жена»… Мы разговорились, он предложил встретиться, я заявила, что можно, но вообще со мной можно встречаться только в храме (ох уж эти новоначальные православные). Толик в храм тогда не ходил совсем, но что уж делать, храм, значит храм.
При первой встрече он мне не понравился, а может быть, я просто внутренне испугалась. Я очень всегда боялась дать кому-то напрасную надежду, боялась историй с разбитыми сердцами и все попытки со мной познакомиться пресекала на корню. Так и тут: общение я постаралась свести на нет, чтобы не обнадеживать и не ранить. И через год после такого нашего необщения Толик вдруг сделал мне предложение. Предложение мне было сделано через нашего отца Александра, я была уверена, что надо ответить отказом и не мучить человека никакими лишними надеждами.
«Ты уверена на 100%?» – спросил меня отец Александр на том всенощном бдении накануне Крестовоздвижения. «Ну, на 99% уверена, на один процент – вдруг это воля Божия?» – сказала я. «Вот когда будешь уверена на 100%, тогда и решишь, а пока присмотритесь друг к другу, походите в театр, например, хоть год можешь думать, никто тебя не торопит». Я думала над ответом два года, извела себя, его, духовника, родителей, никак не могла понять, как же правильно поступить.
Анатолий Данилов
Тогда появился «Правмир» – портал «Правмир», который тогда был сайтом, сделанным буквально на коленке, ночами, без ресурсов, но с большой надеждой. Сегодня это большое СМИ с аудиторией 4 миллиона человек в месяц. «Правмир» придумал Анатолий вместе с нашим отцом Александром – им хотелось сделать сайт, на котором о вере, смысле, жизни говорилось бы понятным и человеческим языком без сложных терминов. Чтобы люди могли приходить с болью, а уходили бы со светом и надеждой.
Мне эта идея казалась невыполнимой, я не понимала, где мы будем брать тексты, как вообще мы все сможем потянуть такое СМИ, а Толик писал мне, что так и видит, как мы редактируем сайт, на который заходит тысяча человек в день – эта цифра казалась просто невозможно огромной. Но «Правмир» никогда не был про цифры и посещаемость. Мы всегда повторяли: «Даже если одному человеку поможет, то все не зря». И прямо вот прижимали к сердцу распечатанные письма и отклики, в которых люди говорили, что на наших страницах ответы на вопросы, которые давно мучили. О жизни, смерти и любви…
Два года я думала над предложением, все это время мы работали над «Правмиром». И как-то так сработались, что Анатолий стал для меня очень близким другом, очень важным человеком и надежным товарищем. Надо было давать уже какой-то ответ, и я решила, что раз мама и духовник так уверены, то надо соглашаться. Это было очень рациональное решение, в том смысле, что у меня не темнело в глазах и не было безумной влюбленности, но я понимала, что это очень надежный и очень родной мне человек. А дальше случилось чудо. Потому что уже после того, как я согласилась, я очень полюбила Толика. Выходила замуж совершенно счастливая и потом очень жалела, что так долго думала над предложением. Жалела я над этими раздумьями и все шесть лет нашего брака.
Анатолий Данилов
Адриана и Наталия
А дальше почти вся наша семейная жизнь была воспитанием «Правмира» – мы жили журналистикой, мы жили тем, что надо писать о правде, говорить правду, отвечать на вопросы, и это было содержанием всего. Днем работа – я в МГУ, Толик в своей компании «100MB», все вечера и ночи – «Правмир».
Мы, конечно, очень хотели детей, и я была уверена, что у меня будет большая многодетная семья. Но Наташу мы ждали пять лет. Я морально приготовилась к тому, чтобы усыновить ребенка. Вымаливать и сложно лечиться я не хотела, думала: а вдруг материнство – это не мое, вдруг я сейчас выпрошу себе малыша, а стану плохой мамой, вдруг это будет неполезно…
Очень важной для меня была встреча с монахиней Адрианой Малышевой – она прошла всю войну разведчицей в штабе Рокоссовского, потом работала конструктором у Сергея Павловича Королева и на пенсии уже она пришла к вере и стала монахиней. Мы познакомились, когда ей было 89 лет. Я приехала к ней на интервью и осталась на много месяцев, чтобы записать с ней книгу «Монахиня из разведки».
В детстве матушку Адриану не любила мама, постоянно попрекая ее тем, что она не мальчик. Этот холод и одиночество без материнской любви были большим переживанием для нее на всю жизнь. Слушая рассказы матушки Адрианы, я подумала, что раз была такая чудесная Наташа (имя матушки до пострига), которую очень не любила мама, хорошо бы родить такую Наташу, которую все будут очень любить. Тогда я спросила матушку Адриану, можно ли, если когда-то у меня будет дочка, назвать ее в честь матушки – Наташей. Матушка Адриана очень обрадовалась. Наташа родилась ровно через 13 месяцев после смерти матушки Адрианы. А это имя оказалось очень редким, представляете?
Монахиня Адриана (Малышева)
Толик всегда был удивительно добрым, заботливым и внимательным, он очень любил делать всем вокруг хорошо, тепло и светло. «Никогда не подписывать писем против кого-то и никогда не участвовать в травле» – было его жизненным принципом. Конечно, у нас был сложный период притирки – я достаточно категорично принимаю решения и он тоже. И вот мы оба что-то решили – и точка! А потом как-то научились разговаривать, проговаривать и слышать, вот тогда стало очень легко и радостно.
Когда Наташка родилась, мне открылось не только то, какой космос – новорожденный малыш. Я впервые увидела, что такое настоящее отцовство. Я не знала, что мужчина может ТАК любить своего ребенка. Сидеть часами, смотреть на уже уснувшую, гладить по щечке, приговаривая: «Малышовая, хорошая-хорошая, добрая-добрая», бежать с работы и весь день греться мыслью о том, что вот, у нас теперь малыш. Я не знала, что бывает так, и бесконечно на них любовалась.
Толика не стало внезапно – Наташке только исполнилось шесть месяцев, мы проснулись утром и нашли его без сознания. 42 года. Острая легочная недостаточность. Знаете, вот это время, когда ты дорастил ребенка до шести месяцев, немного выдохнул и планируешь первую поездку на море, а потом надеешься, что будут еще дети, еще счастье и совместная старость на скамеечке. И тут оказывается, что вся твоя жизнь полностью остановилась… Я плохо помню первые полгода, помню, что они были черно-белыми, что жить мне не хотелось, и я плакала просто круглосуточно. Тогда я совершенно потеряла смысл жизни.
Кирпичная глухая стенка
Вокруг меня было очень много людей, которые приезжали, когда я просила не приезжать, звонили, слушали, слушали, слушали… Со всего мира вы, дорогие читатели, писали нам о том, что молитесь за Анатолия. И эти слова и помощь меня удивительно поддерживали.
Первые три месяца с нами жила моя мама, она помогала мне с Наташкой, у меня было много свободного времени, и я все это время рыдала. А потом я решила, что надо начинать жить самой. Мама вернулась домой, а я включилась в режим – ребенок встал в 8 утра и понеслось – памперсы, гуляние – покормить – уложить – разбудить – лихорадочно поработать, пока ребенок спит. Вот тогда на слезы времени стало намного меньше и мне стало чуть легче. Я очень сильно переживала о том, как же Наташке будет теперь без прекрасной полной семьи. А потом на одном американском форуме вдов я прочитала рассказ мужчины, рано потерявшего отца. Он писал там: «Когда моя мама была в порядке, я тоже был в порядке. Когда моя мама была не ОК, и мне было не ОК». Это было очень трудно – искать радость, оптимизм и пробовать дать ребенку чувство радости, когда ты сам этому миру не очень доверяешь…
Никогда не забуду, как сложно мне было объяснить Наташе, почему ее папа, который так сильно ее любил и просто ею дышал – не с нами. Как она – двухлетняя – смотрела в небо своими голубыми глазами, переспрашивая: «А папа на небе? А можно Бог даст папе шапочку, теплую куртку, ботинки, он спустится по лесенке к нам?» Как она встречала сантехников и курьеров вопросом: «А это не мой папа?» (Надо было видеть лица курьеров, да.) Мы много смотрели альбомы, видео, и сейчас продолжаем смотреть, говорить и вспоминать…
У меня не было такого явного кризиса веры, я не переставала ходить в храм. Но было чувство огромного недоумения: как будто ты все время просил хлеба, а дали камень, ты все время просил только о том, чтобы все были здоровы, а вот так получилось. И еще было очень, очень сложно понять, что человека рядом с тобой нет. Вот я ходила в храм десять лет, я все знала про «чаю воскресения мертвых и жизни будущего века». Но был рядом с тобой человек, ты его за руку только что держал. Час назад была жизнь. Ты на секунду отвернулся – и жизнь ушла.
И нет человека, и нет с ним никакой связи, есть глухая кирпичная стенка. Лязг закрывающейся двери и глухая стена из кирпича. Ничего. Есть молитва, очень хочется, чтобы была вера, но все перекрывает эта страшная пустота… Ты все время верил в жизнь после смерти, а тут вот раз – и глухая стенка, и никакого знания, что там есть жизнь дальше… Только методом от противного. Только уверенностью, что если все заканчивается тут, то бессмысленными были смерти всех мучеников, всех святых, всех тех, кто нам так дорог… Я писала об этом в статье «Без гарантий».
Мне иногда пишут женщины, которые потеряли мужа внезапно, в молодом возрасте, часто меня приглашают в обсуждение на форумах и в сообществах, когда появляется пост от вдовы. И тут нечего сказать и нечем утешить. Можно просто прийти, сказать, что я через это тоже прошла, я готова вас послушать и поговорить, и я готова рассказать свою историю. Иногда меня спрашивают, как утешить, но штука в том, что женщина, которая потеряла любимого мужа, совершенно не хочет, чтобы ей стало легче, ей не надо, чтобы ее утешали и рассказывали, что ее-то жизнь продолжается. Она хочет, чтобы все вернулось, стало как раньше, чтобы любимый человек был рядом. И больше ничего не хочет.
Мы на «Правмире» сделали книгу: «От смерти к жизни», в которой собрали свидетельства и рассказы тех, кто прошел через тяжелую болезнь или утрату. И я дарю эту книгу всем, кто проходит через эту боль. Там тоже нет ответов и готовых рецептов, есть просто истории тех, кто уже был там. Кто смотрел смерти в глаза, и за кого просто можно подержаться, зная, что ты не один.
Что посоветовать женщине в такой ситуации? Не надо советовать «держаться», держаться в такой ситуации практически не за что. Даже за веру сложно. Можно записать все-все-все слова, домашние выражения, все то, что хранит память. Память будет стирать и забывать самое дорогое, поэтому надо собрать все фотографии, всю переписку, все, что помнится, и записать.
Говорить. Обязательно говорить с другими, не боясь плакать. Я много выговаривалась в фейсбуке и очень благодарна всем, кто был со мной рядом все это время. Не бояться говорить с Богом. Прямо, открыто, обо всей той боли, которая в душе – рассказывать Ему. Честный разговор никогда не остается без ответа. Если есть дети, то проводить с ними как можно больше времени, не бояться с ними плакать, не бояться с ними говорить, побольше прижимать к себе, а если такая бездна случилась у ваших знакомых или друзей – то все время быть рядом с ними, не слушая вот это: «Спасибо, у нас все нормально, не надо к нам приезжать, все хорошо».
Фотография
Прошло три года. Я воспитывала Наташу, работала на «Правмире» и готовилась вернуться в МГУ после декретного отпуска, когда открыла для себя фотографию. Я часто снимала еще вместе с Толиком, он был прекрасным фотографом, умел поразительно запечатлеть человека с самой лучшей стороны. После его смерти в фейсбуке кто-то написал: «У Наташи Даниловой должны были быть самые красивые фотографии». И тогда я решила, что нет уж – у Наташи будут самые лучшие фотографии, не зря же у меня ящик прекрасной техники, доставшейся от Толика, и чудесный ребенок. Я начала снимать, пошла учиться – училась все свободное время. Училась ночами. Фотография стала для меня настоящим глотком воздуха, смысла, красоты.
Самые любимые – семейные съемки, дети и портреты. Мне всегда очень хочется, чтобы люди увидели, как они красивы. Чтобы увидели не искусственное – арендованное платье, гламурную студию и три тонны фотошопа, а себя. Увидели, как они дороги друг другу. Ведь фотографии – это такие запечатленные минуты нашего счастья. Время идет, дети растут, а альбомы остаются, и мои дети пересматривают их часами, и видят в них то, чего не помнят сами. Любовь, теплота, портреты – это самое дорогое, это живая память о нас на кончиках пальцев.
Наташа Данилова. Фото Марии Струтинской
Вот с таким настроем я прихожу на съемку всегда, и это помогает установить контакт с человеком. Конечно, почти все говорят: «Мы не умеем фотографироваться, потому что не умеем позировать». А ведь это совершенно не надо – спокойный разговор, прогулка с дорогими людьми – больше для хорошей фотографии ничего не надо уметь, остальное – задача фотографа. А позировать должны уметь только профессиональные модели. Фотография дала мне новое дыхание, новый смысл и новое счастье. Я сделала свой сайт по фотографии и инстаграм, у меня появилось творчество и отдых. Теперь на «Правмире» тоже появилось много моих фотографий, каждая новая съемка – это большое счастье. На 2016 год я запланировала множество фотоидей и курсов. Но жизнь решила по-другому.
Открытая дверь
С Андреем нас познакомила Нюта Федермессер, руководитель фонда помощи хосписам «Вера». Вернее, я была знакома с женой Андрея – Катей Ремизовой, мы переписывались, были с Наташкой у нее в хосписе, много говорили о жизни, я знала, что у нее есть пятилетний сын Захар. Катя умерла от рака кишечника, ей было всего 29. Ремизовы после ее ухода особенно ни с кем из нашего прихода не общались и немного пропали с нашего горизонта. Я тогда пробовала делать встречи для детей, которые потеряли кого-то из родителей. Мне казалось это очень важным – создать для ребенка круг общения с детьми в такой же ситуации. Все же разводов у нас достаточно много, а вот так, чтобы кто-то из родителей умер – это намного реже встречается, и ребенку это очень сложно…
Вот я и решила создавать такой круг общения Наташке и знакомым детям. Нюта очень меня просила обязательно звать туда Андрея и Захара. Мы действительно несколько раз погуляли вместе, сводили детей в зоопарк, на батуты, и вместе нам было очень спокойно, потому что оба мы были уверены, что никаких уже браков, влюбленностей и тому подобного в нашей жизни не будет – мы знали, что этот вопрос закрыт навсегда.
А потом, когда мы с Наташкой были на море, а Андрей в Москве, мы как-то разговорились в переписке, и вдруг стало понятно, что уже не мы решаем дальше, а что-то за нас решено. Словно нас взяли за руки и сказали, что вот, дальше будет так. Вам даруется любовь, идите по жизни вместе. От этого понимания было очень страшно и странно. Мы ведь решили уже не создавать новых семей, мы же так все продумали и запланировали… И однажды Захар за завтраком сказал папе: «Папа, знаешь, Наташа – единственная девочка, которая меня понимает. У нее папа на небе, а у меня мама. Можно вы с Наташиной мамой поженитесь?» А потом примерно это же он сказал мне. И все священники нас очень поддержали, и наш отец Александр, улыбнувшись, сказал, что так и знал, что так случится.
Фото: Мария Струтинская
В этот раз я не думала долго – мы поженились через месяц. Примерно тогда я была фотографом на родах. Помните, я писала о той кирпичной стенке и двери, которая закрылась со смертью Толика? Я увидела эту дверь еще раз. Мы сидели в родблоке, у мамы шли схватки, и вот-вот должна была родиться прекрасная девочка. Было тихо, темно, и я снова увидела ту дверь. Только сейчас она была открыта и за ней была Вселенная и готовилась прийти сюда к нам новая жизнь…
На венчании у нас обоих было такое странное чувство – мы оба очень дорого бы дали за то, чтобы в нашей жизни не было 12 сентября 2013 года и 1 августа 2015 года, дорого бы дали, чтобы жить радостно и счастливо в своих семьях, никогда не быть знакомыми, ну разве что шапочно, по приходу. И как счастливы мы были тому, что так случилось, что в этом страшном мире Господь положил союз любви. Словно пазл соединился….
Конечно, когда ты прошел через потерю, когда ты уже столько видел, отношения уже другие, хотя, конечно, разные бытовые разногласия у нас тоже есть и я им даже рада. Дети нас стали называть мама и папа – причем они сами так решили. И вообще очень подружились. Мы боялись, что им будет сложно друг с другом, а, видимо, у них было такое сильное чувство неполноты и одиночества, что сейчас Наташа и Захар – лучшие друзья. Ровно через девять месяцев родился Андрюша. Сложно описать то чувство, когда ты несколько лет привыкаешь к мысли, что детей у тебя больше не будет никогда, и тут вдруг появляется новый малыш.
Фото: Мария Струтинская
Трудно говорить о счастье. Мы до сих пор удивляемся тому, как странно и промыслительно все это вышло. И вот тут я снова очень хочу попросить молитв – за нас, за детей и за наших ушедших.
Я не очень люблю рассказывать про разные «секреты воспитания» – потому что рассказывать можно много, а потом дети вырастут и скажут, что мама вообще во всем была неправа. Конечно, мы их и строим, и воспитываем, и ругаем. Но для меня важно, чтобы ребенок всегда мог прийти обнять и посидеть вместе – хотя бы минут пятнадцать. Я не очень умею и не очень люблю с детьми играть, к счастью, они и сами прекрасно играют друг с другом, но я очень люблю им читать. Поэтому каждый день хотя бы минут двадцать перед сном я читаю им хорошие книжки. И они этих минут очень ждут…
День сегодняшний
Когда мы ждали появления Андрюши, я, конечно, боялась, что дети будут ревновать. Часто родители стараются «разрекламировать» нового братика или сестричку, говорят, что вот, вы с ним будете играть, будет вам новый друг, будет весело. А потом приходит разочарование – новорожденный братик ни играть, ни бегать не умеет, да еще и мамино время все отнимает.
Поэтому я, наоборот, рассказывала, что с малышом будет трудно, он будет красненький, будет много плакать, много спать и вообще поиграть с ним не получится совсем. И сработало – дети очень его полюбили, а дочка мне как-то обиженно сказала: «Мама, ты говорила, что он будет похож на розового глупого ежика, а он похож на пушистого белого котеночка или медвежонка». Ну и конечно – слинг нам всем в помощь – я приматывала малыша или давала его папе и старалась именно после родов особенно много времени проводить с детьми. За месяц-полтора все привыкли к Андрюшке и теперь нас все время просят родить еще и Верочку.
Я работала все время, не уходя в декрет. И очень рада этому, мне кажется, что не работать – намного тяжелее. До Наташкиных трех лет я была без няни – работала я в ее сон, ночью и на прогулках отвечала на звонки и письма. Это было очень тяжело, потому что жить в ритме – работа до 5 утра, а с восьми уже завтра – прогулка – поиграть – очень тяжело. И тогда я изменила свой режим: ложилась в десять вечера вместе с Наташей (и мне не надо было ее укладывать по часу, она рядом засыпала быстро), вставала в три утра и к восьми успевала свернуть горы – ответить на всю почту, дописать все тексты, приготовить завтрак. А сон до полуночи намного полноценнее утреннего – по крайней мере, мне так кажется.
Конечно, с малышом график сильно изменился в обратную сторону: если до полугода Андрюша был со мной на всех планерках и интервью, то сейчас – когда он кругом бегает и залезает, все стало сложнее. У нас есть няня, но все равно она в основном с одним ребенком успевает что-то делать. У нас нет помощницы по хозяйству, дома максимально все автоматизировано – старенькая уже сушильная машина, чтобы минимально гладить, паровая швабра – и вымыть пол – три минуты, мультиварки – забросил обед и убежал по делам. С малышом у нас вахтовый метод – планируем рабочую неделю так, чтобы можно было друг друга отпускать на все встречи, основная работа – все равно ночами. И по дому у нас все дела распределены – нет мужских и женских обязанностей: кто раньше пришел, тот и включается в домашние дела. Дети тоже много что умеют сами делать, и мы стараемся их график домашних дел расширять. Отдых для меня – это смена деятельности. Поэтому фотография – это отдых. Дети – это после работы тоже отдых, и работа после детей – тоже отдых!
«Правмир«, наверное, главное дело моей жизни. Сегодня это сайт, на котором мы стараемся писать о настоящей жизни. О проблемах медицины и образования. О великих людях и наших прекрасных современниках, о сложностях материнства, о приемных родителях. О смысле. О жизни, смерти и любви. Нам сегодня очень не хватает честного разговора. Не хватает ответов и смыслов. Многое не удается. А многое удается. Дело врача Елены Мисюриной и дело доктора Алевтины Хориняк, которые мы очень активно освещали. Недоступность лекарств, незарегистрированных в России, и проблемы психоневрологических интернатов, травля в школе и материнское выгорание – каждый день мы пишем о разном. О сложном и радостном. Наше издание существует на пожертвования читателей – у нас немного финансовых ресурсов, конечно, мы хотели бы сделать больше. Но зато у нас много любви и доверия читателей.
Несколько лет назад на «Правмире» начал работать благотворительный фонд, и сегодня мы – фонд последней надежды, мы помогаем детям и взрослым, которым некуда больше пойти, кому срочно нужно лечение, которое не может предоставить государственная медицина. И это все тоже возможно только благодаря тому, что очень много людей участвует в этих делах добра, а вместе мы огромная сила. Настоящая армия…
«Правмир» – вместе
За эти годы произошло много кризисов в журналистике, сейчас очень трудные времена у многих фондов – когда уходит один главный спонсор, все существование издания оказывается под вопросом. Поэтому мы так благодарны тем, кто подписался на регулярные платежи в пользу «Правмира» и в пользу фонда «Правмира». «Правмир» и живет благодаря вот этим небольшим платежам – кажется: ну что такое 50 или 100 рублей в месяц – а именно из этих платежей и складывается весь бюджет «Правмира». Только на эти пожертвования мы можем рассчитывать и понимать, сколько гонораров сможем заплатить, материалов заказать. Пожалуйста, подпишитесь на «Правмир» и фонд «Правмира», если вы еще не подписались, будем делать общее дело вместе!
Трудно и страшно писать про свою жизнь вот так, наживую. Я не могла это сделать два года, и поэтому сейчас я прошу молитв у читателей – о нас и о упокоении приснопамятных Анатолия и Екатерины. А если у вас есть какая-то замечательная история или вы знакомы с каким-то удивительным человеком, пишите нам по адресу info@pravmir.ru