Апологетические заметки

1. О Рождестве

Дева днесь Пресущественнаго раждает,

и земля вертеп Неприступному приносит,

Ангели с пастырьми славословят,

волсви же со звездою путешествуют:

нас бо ради родися Отроча младо,

Превечный Бог.

Этой ночью мы празднуем день рождения нашего Царя. Вообще день рождения монарха (иногда подлинный, чаще — условный) — обычный праздник в монархических государствах. Я не думаю, что российскую монархию можно было бы в каком-либо виде возродить; но у тех народов, которые до сих празднуют день рождения монарха, остается очень важный символ — люди вспоминают, что они принадлежат к царству. Оно, конечно, власть европейских монархов чисто символическая — но хотя бы так.

Как и К. С. Льюис, я демократ, потому что верю в первородный грех; в нынешних условиях это общественное устроение помогает хотя бы свести злоупотребления властью к некому минимуму. Переломали ноги — в грехопадении — вот и ходите на костылях. Но эмоционально я монархист; невозможно быть преданным “демократии”, “конституции” или “законно избранному президенту” так, как верноподданный предан Государю.

Рождество — день рождения истинного Царя, Который напоминает, что я — подданный, что мне — как всякому верующему — даровано подданство Царства Небес, Горнего Иерусалима. “Отечество наше на небесах”, говорит Апостол, и как граждане монархии, пребывая на чужбине, празднуя день рождения своего Царя, вспоминают о своей Родине, на которую они непременно вернутся, так и мы вспоминаем, что мы — подданные Небесного Иерусалима. Даже если мы почти ассимилировались в этом мире, живем его страстями и интересами, Рождество напоминает нам — у нас другое подданство. Мы посланники от имени нашего Царя (2 Кор 5:20), наш родной дом — на небесах (2 Кор 5:1).

Еще одна мысль, которую мне хочется высказать — Бог очень неожиданен. Боговоплощение — это то, что ломает представления о Боге, причем не только благочестивых иудеев первого века, но и благочестивых христиан ХХI. Некоторым людям несложно принять, что “Христос родился, Бог воплотился”, но это как раз потому, что их представление о Боге не имеет ничего общего с библейским. Для кришнаита, например, Бог может воплощаться во множестве форм — почему бы Ему не воплотиться заодно еще и в Иисусе Христе? Но Апостолы были не кришнаитами и не индуистами. Они были иудеями, и Тот Бог, Которого они знали из Писания — а Сам Иисус именно этого Бога назвал Своим Отцом и именно это Писание цитировал — этот Бог был абсолютно отделен от творения, абсолютно инаков, абсолютно свят в первоначальном значении слова кадош.

Эта отделенность — неизбежное проявление нравственной благости Бога; падшие, грешные существа никоим образом не могут быть Его “частью” — иначе мы должны предположить, что в Боге присутствует грех. В Иисусе воплощается не “божест­венность”, разлитая в природе там и тут (такое представление полностью чуждо Писанию), а личностный Бог Библии, Тот Самый, Который говорил ветхозаветным пророкам Я, Господь (ср. 1 Пет 1:11). Для иудеев и мусульман с их вполне библейским представлением о запредельности и безусловной инаковости Бога утверждение, что Бог стал человеком, неприемлемо. Одно из поразительных свидетельств Нового Завета в том и состоит, что “Господом” и “Спасителем” называют Иисуса именно еврейские Апостолы — то есть люди, по культуре и воспитанию менее всего склонные обожествлять кого бы то ни было. Просто таковы факты — запредельный, абсолютно иной Бог Писания стал маленьким ребенком на руках Матери. Причем, отметим, не некой эфирной, “космической” матери, а вполне конкретной еврейской Девы. Некоторые считают, что Он “не мог” этого сделать. Не только иудеи и мусульмане — либеральные богословы, а часто просто “рядовые телезрители”. Да, Бог, Который существует в представлении этих людей (в том числе искренне верующих) не мог. Бог — иной по отношению к нашим представлениям о Нем, Он не соответствует тому образу, который мы себе создаем. Это верно и по отношению к христианам. Духовный рост — это еще и вырастание из определенных представлений о Боге и смена их другими, более зрелыми.

2. Христианин и сомнения

Я хотел бы начать с разоблачения одного мифа. Это миф о том, что верный христианин не может испытывать сомнений. Сомнения якобы несовместимы с верой. Под влиянием этого мифа христиане часто стараются подавлять или прятать свои сомнения — как будто речь идет о чем-то настолько постыдном, что это надо спрятать и от себя самого. На самом деле сомнения не следует ни отрицать, ни тем более прятать. Следует поступать ровно наоборот. Их надо вытаскивать на поверхность, четко проговаривать, ясно осознавать. То, что Вы столкнулись с сомнением — часть Божиего замысла о Вас, и Он хочет сделать это частью Вашего духовного роста. Мы возрастаем в вере в том числе и через сомнения.

Первое, что следует сделать с сомнением — это четко его
сформулировать

В чем именно я сомневаюсь? Почему? У К. С. Льюиса в “Письмах Баламута” есть очень верное наблюдение, что враг стремится не внушать нам определенные мысли, а отвлекать нас от мыслей. Сомнение часто приходит не в форме внятно сформулированного возражения, а в форме неопределенного чувства “так не бывает”, или еще лучше “но все же вокруг знают, что так не бывает”. Хороший пример — высказывание атеистического мыслителя Джулиана Хаксли: “Для интеллигентного, образованного человека скоро станет так же невозможно верить в какого-то бога, как невозможно сейчас верить, что земля плоская, что мухи самозарождаются, что болезнь — это божественная кара, а смерть — результат колдовских происков. Боги-то, конечно, выживут — они еще пригодятся и для обеспечения чьих-то денежных интересов, и для успокоения тугодумов, и в качестве марионеток для политиков, и для утешения несчастных и невежественных душ”.

В этой цитате нет каких-либо аргументов, а есть решительное заявление, что для интеллигентного, образованного человека скоро будет невозможно верить в Бога — под страхом зачисления в “тугодумы и несчастные и невежественные души”. Она апеллирует к тому же чувству “все вокруг знают”.

В этом случае мы должны поставить вопрос “откуда знают”? Идет ли речь просто о предрассудках эпохи или о чем-то действительно обоснованном? Почему, собственно?

Рудольф Бультман, например, пишет: “Нельзя пользоваться электричеством и радио и в случае болезни прибегать к помощи современных медицинских и клинических открытий, и в то же время верить в новозаветный мир духов и чудес”.

Это не аргументация — в самом деле, каким образом электрификация всей страны опровергает новозаветные рассказы об изгнании бесов? Это апелляция к тому, во что принято верить или не верить в нашей культуре, или, вернее, в том культурном слое, к которому принадлежал Бультман. За пределами этого слоя миллионы “современных людей” верили в превосходство арийской расы, а другие миллионы — в торжество коммунизма во всемирном масштабе. Мифы ХХ века оказались гораздо страшнее, чем мифы первого, а разнообразных бесноватых развелось гораздо больше, чем во времена Нового Завета.

Нередко сомнения апеллируют не к аргументам, а именно к взглядам на мир, характерным для нашей культуры. Взглядам, в которые вписывается диагностика кармы, но никак не вписывается Непорочное Зачатие.

Очень часто сомнения умирают просто при попытке вытащить их из области смутных ощущений в область четко сформулированных аргументов. Поэтому первое, что нужно сделать — это четко сформулировать, в чем именно Вы сомневаетесь.

Сомнения и духовный рост

Однако иногда христианину приходится иметь дело и с вполне внятными аргументами против того, во что он верит. Иногда в такой ситуации возникает почти обида на Бога — почему бы Ему сразу не устранить все сомнения каким-нибудь сверхъестественным образом? Я уверен, Он не делает это с определенной целью. Я бы сравнил это с процессом ковки — надо очень долго стучать по железу, чтобы выбить из него все примеси.

Сомнения играют роль ударов кузнеца, они разбивают шлак, чтобы освободить сталь. Они помогают определиться с тем, во что Вы верите — и почему.

А может, в это действительно не стоит верить?

В то время как Евангелие — истина, некоторые представления христианина вполне могут быть ошибочными; процесс духовно роста включает в себя также избавление от каких-то ошибочных взглядов. Эти представления могут быть нам дороги, они могут связывать нас с нашей общиной, их пересмотр может быть болезненным делом — но нам следует отдавать себе отчет, что речь в данном случае идет не о сомнениях в вере как таковой.

Христианская вера — это определенное отношение к Личности и деяниям Иисуса Христа, о чем было сказано несколько раньше. Для многих людей, однако, на это отношение накладывается еще что-то — определенные представления, которые не коренятся в самом Евангелии, но в сознании “срослись” с ним. Например, во время революции большевики публично вскрывали раки с мощами святых и иногда обнаруживали там истлевшие кости. Это было страшным ударом для некоторых людей и побудило их отойти от Церкви. Однако вера в нетленность мощей никак не является необходимым элементом Евангелия; Писание нигде не обещает, что тела всех благочестивых христиан после смерти не будут истлевать. То, что тела некоторых святых истлели, никак не подрывает ни Евангелия, ни даже веры в их личную святость. Другой пример — случай, о котором я прочел в одной креационистской книге. Автор говорил о неком благочестивом юноше из американских южных баптистов, который попал в университет и был там научен теории эволюции. Поскольку его новые взгляды резко расходились с тем, что ему внушали раньше как богооткровенную истину, он отошел от веры. Однако делать это было вовсе не обязательно. Есть христиане, считающие, что Бог творил, направляя процесс эволюции — отец Александр Мень, например; и отказ от толкования Шестоднева именно как календарной недели совершенно не требует отказа от веры во Христа. Беда в том, что для того молодого человека — как и для автора книги — вера во Христа жестко увязывалась с определенным истолкованием книги Бытия, принятым в его общине. Можно привести пример, смущающий многих православных христиан. Событие, которое мы отмечаем в праздник введения Богородицы во Храм, исторически никак не засвидетельствовано, однако это отнюдь не подрывает веру в то, что Сын Девы — воплощенный Бог.

Во всех этих случаях нам надо просто отделять Евангелие как таковое от наших личных взглядов (или взглядов, распространенных в наших общинах). Наши взгляды вполне могут оказаться ошибочными, и это не ставит под вопрос Евангелие.

Сомнения, порожденные непониманием

Другой тип сомнений может быть связан с недопониманием того, чему же в данном вопросе учит христианство. Этот тип сомнений особенно плодотворен, поскольку побуждает нас разобраться с содержанием нашей веры — во что мы верим и почему. Можем ли мы доказать нашу веру? Остается ли она обоснованной? Что означает и чего не означает вера во всемогущество Бога? Как соотносятся Божественная и человеческая природа Христа? Можно, кончено, сказать “а я заткну уши, подавлю сомнения и буду просто верить”, но тогда мы упустим возможность тщательно разобраться и усвоить, в чем состоит (и в чем не состоит) наша вера. Живая вера всегда растет, а отказ отвечать на трудные вопросы — это отказ от роста.

Сомнения, связанные с ложными ожиданиями

Очевидно, что вера приносит многие блага уже в земной жизни, а послушание заповедям избавляет нас от скорбей, вызываемых нашим собственным безрассудным поведением. Многие христиане могут засвидетельствовать — и с радостью делают это — как они освободились от химической зависимости или восстановили отношения с близкими, или порвали с преступным миром и вернулись к честной жизни. Мы должны свидетельствовать об этих прекрасных проявлениях милости Божией. Но мы не должны создавать впечатление, что земная жизнь христиан вообще будет безоблачной. Ни Господь, ни Апостолы этого не обещали. Напротив, как говорит Спаситель, в мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир (Ин 16:33), а Апостолы учили, что многими скорбями надлежит нам войти в Царствие Божие (Деян 14:22).

Можно быть верным, угодным Богу христианином и терпеть скорби. Апостол Павел — избранный сосуд Христов, чтобы возвещать имя Его перед народами и царями и сынами Израилевыми (см. Деян 9:15) — страдал от тяжкой болезни (2 Кор 12:7), неблагодарности учеников, жестоких преследований со стороны неверующих иудеев и язычников (2 Кор 11), многих других трудностей и опасностей — в том числе опасности от “лже­братий”.

Такая ересь как “теология процветания” (проповедуемая некоторыми из харизматиков; ее также ошибочно приписывают кальвинистам) обещает здоровье и процветание всем, кто уверует. Уверуйте, и Вы будете все в шоколаде… Что потом вызывает горький вопрос — я уже месяц как уверовал, почему я до сих пор не в шоколаде? (Другой вариант “я пробовал это, и это не работает”).

Сама по себе эта ересь не очень распространена, но само “ожидание шоколада” от обращения встречается нередко. Однако жизнь христианина может оставаться трудной и требующей усилий; христианин может столкнуться с бедностью, болезнью, предательством и несправедливостью.

Люди, которые верят в то, что Бог не допустит им никаких неприятностей в жизни, верят на самом деле в то, чего Бог никогда не обещал. Бог обещал другое — что любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует ко благу (Рим 8:28).

На небесах мы будем совершенно счастливы и избавлены от всякой скорби; однако Писание никоим образом не обещает, что наш путь туда будет комфортным.

Сомнения, связанные с разочарованием в людях

Этот тип сомнений, кажется, легче всего опровергнуть, но именно им чаще всего объясняют свое решение люди, покинувшие Церковь. Это сомнения в людях. Я-то верил, что отец Онуфрий ходячий патерик и собеседник ангелов, а вот увидел как он, уронив себе на ногу подсвечник, произнес неблагочестивое слово. Все, конец, вера разрушена. Но была ли это вера в Бога? Нет, это были некие ложные ожидания, связанные с людьми. Даже верные христиане могут проявлять смущающие слабости. Церковь состоит из грешников, между которыми, в силу обоюдной греховности, возникают непонимание и конфликты.

Господь вовсе не обещает, что в Церкви мы будем наслаждаться несмущаемым миром с людьми. В Мф 18:5 Он говорит о том, как мы должны разрешать конфликты между братьями — то есть Он исходит из того, что такие конфликты будут происходить. Более того, в Церкви могут быть и “делающие беззаконие”, которые могут проповедовать от Его имени, хотя Он никогда не знал их (Мф 7:22).

Итак, что же делать, если вы сталкиваетесь с сомнениями? Попробуйте поставить вопрос “для чего мне это попущено? Чему Бог хочет научить меня через эти сомнения?”.

3. О секте ниоткудовцев

Очень часто во время споров о религии в интернете я сталкивался с оппонентами, которых можно было бы назвать “сектой ниоткудовцев”. Эти люди говорят о своей вере в Бога и, как правило, о своей вере во Христа, но отказываются присоединиться к Церкви, обвиняя ее в тяжких грехах, как имевших место в прошлом, так и продолжающихся сейчас¹.

Часто, когда люди спорят, разговор развивается примерно так: “А вот ваши (католики, православные, иудеи, мусульмане, кришнаиты, буддисты и т. д.) делали такие-то и такие-то гадости”. — “А вот ваши делали еще хуже”. Это довольно глупая манера спора; на самом деле в любом религиозном (националь­ном, ином) сообществе, если оно характеризуется хоть какой-то многочисленностью и имеет хоть какую-то историю, всегда найдутся примеры гадостей. Лукаво сердце человеческое и крайне испорчено.

Однако в этой ситуации ниоткудовец совершенно неуязвим — у него нет “своих”, — ни предков в вере, ни здравствующих сейчас единоверцев. Он может смело заявлять “а вот ваши…” и не опасаться, что кто-то возразит “а ваши еще хуже”, потому что никаких ваших применительно к нему нет. Если я принадлежу к Православной Церкви, я принадлежу к очень многочисленной общности, в которой будут оказываться разные, в том числе удручающе грешные или вопиюще нерассудительные люди. Я принадлежу к общности, у которой есть многовековая история, а человеческая история — вещь страшная и трагическая. Мне всегда могут сказать “а вот ваши жгли еретиков в срубах/притесняли старообрядцев/торговали табаком/на мерседесах ездиют”.

В этом отношении ниоткудовец вне опасности. У него нет “своих”, которые бы кого-нибудь сожгли. Ниоткудовство не несет ответственности ни за какие мрачные и позорные страницы истории. Ниоткудовство — это сплошное, ничем не омраченное благорастворение воздухов. Ниоткудовец всегда прав перед всяким своим оппонентом — в истории и католиков, и православных, и протестантов можно отыскать много страшного греха, а вот в истории ниоткудовцев — нет. За принципиальным неимением таковой.

Можно было бы сказать, что отказываясь признавать себя членом какой-то конкретной Церкви, ниоткудовец лишает себя и признанных святых и праведников, принадлежащих к этой Церкви. Но на самом деле делать это ниоткудовцу вовсе не обязательно. Ниоткудовец может преспокойно объявлять “своим” мать Терезу, но не Торквемаду; отца Александра Меня, но не Никона. Достаточно заявить, что эти люди на самом деле были совершенно согласны с ниоткудовцем (даже если сами не осознавали этого) и представляют его, ниоткудовскую версию веры.

Короче, быть ниоткудовцем очень и очень соблазнительно. Так приятно считать своими общепризнанных праведников, чтобы пользоваться их праведностью, и не считать — грешников, чтобы не страдать от их позора. Я бы тоже подался в ниоткудовцы, да вот проблема в том, что секта эта — нехристианская, хотя может горячо настаивать на обратном.

Искупление состоит в том, что Христос называет нас Своими и платит за это цену. Я попробую объяснить это на самых простых примерах. Представьте себе, что вы пришли в компанию с вашим другом, и этот друг сказал какую-нибудь страшную глупость, вызывающую у вас острое чувство неловкости. Вы можете отойти от него, опасаясь, что его тень упадет на вас, или остаться рядом с ним. Если вы остаетесь — вы платите за это определенную цену. Представьте себе, что ваш друг поступил по-настоящему скверно. Вы можете (если можете) остаться ему другом — и разделить то презрение, которое достанется ему, или оставить его. Если вы связываетесь с человеком, который может оказаться глупым, некрасивым, неудачником, если вы признаете его так или иначе своим, вы идете на то, чтобы разделить его неудачу. Если вы признаете своим того, кто изувечен или болен, вы принимаете на себя тяготы, связанные с его увечьем или болезнью. Если вы признаете своим человека, который виновен и опозорен, вы идете на то, чтобы разделить его позор и вину.

Христос признает Своими виновных и отверженных грешников и не отрекается от них; Он платит за это Цену.

Апостолы призывают нас подражать Христу — а это означает, кроме всего, подобно Ему не отрекаться в ситуации, когда это не-отречение может потребовать от нас цены. Другие православные люди будут говорить глупости, за которые нам будет неловко, или совершать грехи, за которые нам будет стыдно. Если какой-нибудь епископ или священник обличаются в недостойных поступках (насколько справедливо, общим суждением обычно не разбирается), их позор ложится на Церковь — а значит, и на меня как ее члена. “Знаем мы вас, церковников”. Когда я присоединяюсь к Церкви, я делаюсь согражданином святым и своим Богу; долгая история святости оказывается историей моего народа. Но внешние критики откажутся увидеть святость (не будем вспоминать, что светские СМИ писали про ту же мать Терезу), зато увидят позор грехов, совершенных за долгую церковную историю, иногда дописанных пропагандой, но иногда и подлинных.

Быть церковным христианином — значит принимать на себя плевки за все грехи своих “соцерковников” и за все грехи в истории Церкви. Ниоткудовец плевков не получит. Он тут вообще ни при чем. Совсем ни при чем.

Конечно, образ Церкви, нарисованный прессой в сознании рядового телезрителя, гораздо хуже того, что есть на самом деле. Такова уж природа СМИ — если у нас есть сто благочестивых епископов и один, допустим, не вполне благочестивый², понятно, о ком напишут газеты. Подбор фактов определяется “по­гоней за жареным”, но бывает, что это и подлинные факты. Церковь — не элитный клуб, где всякий входящий проходит тщательный фейс-контроль, и тех, кто “лицом не вышел”, оставляют за дверями. Церковь открыта для всех — а это значит, что могут войти и те, кто совсем не помогает Церкви обрести доброе свидетельство от внешних.

Удивительно, каких противных людей пришел спасать Христос, — но Евангелие говорит, что именно грешников-то Он и пришел спасать. Ему просто нечего предложить не-грешникам. Сказать “я верю во Христа” — значит сказать, в частности, “я грешник, и грех мой столь ужасен, что меня нельзя было спасти иначе, чем ценой муки и смерти Сына Божия”.

Покаяние, перемена ума, которая делает человека из ниоткудовца христианином, — это переход от возмущения (“какое безобразие, что в Церкви могут находиться такие грешные люди”) к благодарному изумлению (“как в Церкви находится место и для такого грешника, как я”).