Апологетические заметки IX

О спасении добродетельных неверующих

Вопрос, который нам часто задают, — вопрос о спасении “добродетельных неверующих”, распадается на самом деле на несколько вопросов, на которые мы должны ответить по-разному. Первый вопрос — может ли человек вообще обрести спасение своим хорошим поведением? Но какое поведение считать хорошим, ведущим к вечному спасению? Люди могут сильно расходиться во мнениях относительно того, что такое хорошо и что такое плохо. Известный проповедник атеизма Ричард Докинс обрушивается с яростными нападками на мать Терезу за то, что она выступала против абортов — с его точки зрения эта монахиня безнравственна, потому что обрекала людей на бессмысленные тяготы во имя своих религиозных предрассудков. Является ли, например, он тем “нравственным неверующим”, который попадёт в рай? Если мы хотим сказать, что нравственные, достойные люди унаследуют жизнь вечную и без веры во Христа, то нам стоит ответить на вопрос — нравственные и достойные по каким критериям? Те же борцы за право на аборт, революционеры, восстающие против несправедливости во имя светлого будущего, борцы с “религиозным дурманом” совершенно уверены, что их дело — справедливое и человеколюбивое. Так нравственным в соотвествии с чьими представлениями о нравственности надо быть, чтобы спастись?

Это поднимает ещё один вопрос — вопрос о природе реальности. Существует ли на самом деле вечное спасение и вечная погибель? Если всё это вещи мечтательные, в лучшем случае символы какой-то психологической реальности, а на самом деле смерть есть прекращение всякого сознательного бытия, закопают — лопух вырастет, то мы можем обещать вечное спасение кому угодно — все равно он не явится с того света, чтобы упрекнуть нас в обмане. Он даже не сможет этот обман обнаружить.

Но если мы признаём реальность бытия Божия и реальность спасения — или его утраты, — то именно Бог является тем Законодателем, Который решает, что нравственно, а что нет. Чтобы войти на небеса, мы должны соответствовать не стандартам тех или иных людей, а Его стандартам.

Десять заповедей начинаются с четырёх, касающихся нашего отношения к Богу, и первая из них: Я Господь, Бог твой, Который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства; да не будет у тебя других богов пред лицем Моим (Исх 20:2,3).

Человек, который не поклоняется Богу, уже нарушает первую заповедь. Его никак нельзя назвать “соблюдающим заповеди”. “Соблюдающим правила человеческого общежития” — может быть; заповеди Божии — нет. Но с человеческим общежитием дело тоже обстоит неважно. Одно из самых пугающих мест в Евангелии — притча о богаче и Лазаре. Напомню её фрагмент:

Некоторый человек был богат, одевался в порфиру и виссон и каждый день пиршествовал блистательно. Был также некоторый нищий, именем Лазарь, который лежал у ворот его в струпьях и желал напитаться крошками, падающими со стола богача, и псы, приходя, лизали струпья его. Умер нищий и отнесен был Ангелами на лоно Авраамово. Умер и богач, и похоронили его. И в аде, будучи в муках, он поднял глаза свои, увидел вдали Авраама и Лазаря на лоне его (Лк 16:19–23).

О богаче не сказано, что он активно творил зло; он вполне мог приобрести богатство законным путем — например, унаследовать; грех, который его погубил, состоял в недеянии — он пренебрёг нуждой другого человека, которому мог помочь. Ничего особенно неожиданного в этом нет; даже гражданский закон рассматривает “оставление в опасности” как преступление.

Мирская этика требует воздержания от активного причинения вреда; а что касается моих денег, то потрачу я их на блистательные пиршества или на медицинскую помощь для Лазаря — это моё дело, и тут я в своем праве. Евангелие говорит — нет, жестокосердие к нуждающимся сводит в ад. Я как-то говорил с одним человеком, который вспоминал как свой тяжкий грех то, что он однажды пообедал в ресторане; он потратил свои, честно заработанные деньги, но когда он их потратил, он вспомнил, что мог бы отдать их нуждающимся, которых знал.

Да, здесь (и в притче о Страшном суде Мф 25) Евангелие заставляет нас чувствовать себя крайне неуютно; ещё более неуютно то, что есть люди, которые всерьёз старались следовать Евангельской этике — мать Мария (Скобцева), например, или та же мать Тереза. Мы не следуем Евангельской этике — и не хотим этого делать.

Если оценивать нашу нравственность с точки зрения Божьего закона, то мы нарушаем закон как по отношению к Богу, так и по отношению к ближнему. Как и утверждает Писание, людей, соблюдающих закон, просто не существует (единственным исключением является Господь Иисус Христос). Вопрос, “спасётся ли неверующий человек, живущий по заповедям”, снимается за неимением такого человека.

Поэтому когда мы говорим о чьём бы то ни было спасении, мы говорим о спасении только во Христе; делами закона не оправдается <…> никакая плоть (Рим 3:20). Церковным учителям, от блаженного Августина до святителя Игнатия Брянчанинова, постоянно приходилось спорить со стихийным пелагианством падшего человека, выдвигая один и тот же аргумент — если бы люди могли спастись своим нравственным поведением, всё домостроительство нашего спасения — Боговоплощение в Иисусе Христе, Его Смерть и Воскресение были бы просто излишними. Вот и спасались бы все личной нравственностью, зачем же Господу надлежало пить Чашу сию? Невозможно совмещать веру в Спасителя с верой в спасение личной нравственностью.

Святой апостол Павел, рассматривая в первых двух главах Послания к Римлянам бедственное состояние падшего человеческого рода, указывает на то, что все люди, иудеи и эллины, чтущие истинного Бога или погрязшие в идолопоклонстве, порядочные граждане или негодяи — все согрешили и лишены славы Божией (Рим 3:23).

Далее Апостол продолжает и говорит о единственной надежде на спасение: получая оправдание даром, по благодати Его, искуплением во Христе Иисусе, Которого Бог предложил в жертву умилостивления в Крови Его через веру, для показания правды Его в прощении грехов, соделанных прежде (Рим 3:24,25).

Единственная надежда, о которой говорят Апостолы, это надежда не на то, что мы вели себя достаточно хорошо для рая, а надежда на Того, Кто умер за грехи наши, по Писанию.

Именно через эту Жертву Бог прощает наши грехи и дарует нам вечную жизнь. Вера и крещение, последующая жизнь в вере, послушании и общении с Церковью в таинствах, соединяет верующего со Христом (Гал 3:27; 1 Ин 4:15; Ин 6:54–56; 15:1–7) таким образом, что Христос берёт на Себя осуждение и проклятие, тяготевшее над грешником (Гал 3:13), и приобщает его тем благам, которыми обладает Он Сам (2 Кор 5:21). Попробуем пояснить это на примерах.

Библия использует такие образы, как брак и усыновление, для описания наших отношений с Богом (в библейские времена под “браком” понимались прежде всего взаимные обязательства, а не секс). В законодательстве ряда стран муж и жена являются одним юридическим лицом — с мужа можно взыскивать долги жены, и наоборот. Если мужчина берёт в жёны женщину с огромными долгами, он тем самым берёт на себя и её долги и будет обязан по ним расплачиваться. Она же, выйдя замуж, получает богатство и социальное положение, которым обладает её супруг. Другой пример — если ребёнок, балуясь со спичками, сжёг чужой амбар, платить за нанесённый ущерб будет его отец, тот, кто скажет — “это мой ребёнок, я за него отвечаю”. Так и Христос, становясь нашим Ходатаем и Первосвященником, как бы говорит — “это Мои люди, Моя Церковь, Я за них отвечаю”. Он платит по нашим долгам и вводит нас в Свой дом; как члены Его семьи мы обретаем принесённые Им вечные блага. Святитель Иоанн Златоуст в своих Беседах на Послание к Римлянам говорит: “Мы были освобождены от наказания, совлеклись всякого зла, были возрождены свыше, воскресли после погребения ветхого человека, были искуплены, освящены, приведены в усыновление, оправданы, сделались братьями Единородного, стали Его сонаследниками и сотелесными с Ним, вошли в состав Его плоти и соединились с Ним так, как тело с главою. Всё это Павел и назвал избытком благодати, показывая, что мы получили не только врачевство, соответствующее нашей язве, но и здоровье, красоту, честь, славу и такие достоинства, которые гораздо выше нашей природы. Каждый из этих даров мог бы сам по себе истребить смерть. А когда все они стекаются вместе, не остается ни следа её, ни тени. Это подобно тому, как если бы кто за десять оволов вверг какого-нибудь должника в темницу, и не только его самого, но, по вине его, и жену его и детей и слуг, а другой, пришедши, не только внёс бы те десять оволов, но и ещё подарил десять тысяч талантов золота, привёл узника в царский дворец, посадил на месте самой высокой власти и сделал бы его участником самой высокой чести и других отличий — тогда давший в заём не мог бы и вспомнить о десяти оволах. Так же случилось и с нами. Христос заплатил гораздо больше того, сколько мы были должны, и настолько больше, насколько море беспредельно в сравнении с малой каплею. Итак, не сомневайся, человек, видя такое богатство благ, не спрашивай, как потушена искра смерти и греха, когда на неё излито целое море благодатных даров”.

Тогда мы приходим к другому вопросу — могут ли спастись люди, не имеющие сознательной веры во Христа? Здесь обычно справшивают о каких-нибудь индейцах, не слышавших Евангелия по независящим от них причинам. Думаю, сам вопрос связан с ошибочным восприятием Евангелия как некой схемы, по которой можно просчитать, кто куда попадёт. Но Евангелие — это не схема; это личный призыв. Оно не предназначено для того, чтобы мы делали какие-либо выводы о вечной участи других людей. Оно предназначено, чтобы мы сами приняли или отклонили приглашение на Царский пир. Будет ошибкой пытаться прикидывать на основании Евангелия, куда попадут те или иные другие люди. Нам нечего сказать о вечной участи индейцев — мы сейчас не с индейцами беседуем; более того, сам разговор о спасении неких других, а часто просто гипотетических, воображаемых людей, едва ли имеет смысл. Мы не знаем того, чего мы не знаем¹.

Более того, здесь мы рискуем дать ответ, который создаст у собеседника ложное впечатление. Беда в том, что вопрос о спасении добродетельных нехристиан нередко означает на самом деле другой вопрос — нуждаюсь ли лично я в покаянии и вере, или я так проскочу, по категории “добродетельных нехристиан”? И отвечая на него “ну, мы не знаем, полагать пределы милости Божией не можем, Христос умер за весь человеческий род, так что может оные нехристиане и спасутся”, мы фактически даём ответ на другой вопрос — “нет, вы не нуждаетесь в покаянии и вере, вашему вечному спасению ничто не грозит”. Ведь тот “нравственный атеист/нехристианин, который живёт по заповедям”, — это нередко на самом деле сам вопрошаюший. Общеизвестно, что чем ближе человек к святости, тем больше он сокрушается о своих грехах, и чем в более бедственном духовном состоянии человек находится, тем большим праведником себя видит. И вот именно человека, верующего в свою праведность, мы рискуем заверить в спасении без покаяния и веры.

Поэтому мы можем ответить — нам нечего сказать о спасении людей, не слышавших Евангелия; нам даже нечего сказать о спасении тех или иных умерших — даже человек, умерший, по-видимому, в безбожии, мог покаяться перед самой смертью; нам не открыто, что происходит в сознании умирающего. Мы посланы сказать другое — вот послание, обращённое лично к вам, приглашение, которое вы можете принять или отклонить; и это послание не делает секрета из того, что, отказавшись войти в дверь, вы останетесь за дверью.

В Евангелии речь идёт всегда о вас лично, и это делает большую часть вопросов, задаваемых о спасении, просто не относящимися к делу. А спасётся ли, например, воин, отдавший жизнь, спасася детей от террористов, врач, самоотверженно ухаживающий за больными, воспитательница в детдоме, отдающая себя служению сиротам, если эти люди — неверующие? А что если человека отвратили от веры лицемерные христиане? А что если ему было известно недостаточно, чтобы принять решение? Эти вопросы отпадают, если речь идёт не о неком гипотетическом другом, а о вас лично. Вот, вам пришло приглашение на Царский пир, вам и решать, что с ним делать. В самом деле, подставьте на место гипотетического (или другого) человека самого себя. А что если я герой, положивший жизнь за других? — Очень хорошо, добро пожаловать на Пир, вы идёте или нет? А что если я в душе всегда стремился к истине? — Вот, Тот, Кто есть Путь, Истина и Жизнь, ожидает у вашей двери, хотите ли вы хотя бы выслушать Его? А что если меня отвратили от веры негодные христиане? — А как чужая негодность может помешать вам прийти на Пир, если вы сами этого хотите? А что если я живу в Африке и просто не слышал Евангелия? — Ну, это не про вас. А что если у меня слишком мало информации, чтобы решать? — За чем же дело стало, в наше время нетрудно узнать всё, что нужно.

Остаётся чистый выбор — вы либо отвергаете Евангелие, либо нет; возможен, конечно, несколько отложенный вариант — вы исследуете Апостольское Свидетельство, чтобы решить, поверить ему или нет, а потом делаете выбор. Но так или иначе вы принимаете осознанное решение — да или нет; Господь Иисус Христос не делает секрета из его последствий:

Кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет (Мк 16:16).

Об исках к Господу Богу

Как сообщают СМИ, сенатор американского штата Небраска Эрни Чамберс обвиняет Всевышнего в террористических актах и желает увидеть Его на скамье подсудимых.

“Кто-то назовёт мой иск совершенно необоснованным, однако если они с ним внимательно ознакомятся, то поймут, что я поднял довольно серьёзную проблему”, — уверяет эксцентричный американский сенатор.

В своем иске сенатор утверждает, что Бог направляет в его адрес и в адрес его соотечественников террористические угрозы, сеет страх и вызывает “массовые смертные случаи, разрушения и террор против миллионов жителей Земли”.

Другой похожий случай произошел в Румынии. С аналогичным иском в июле этого года в суд обратился преступник, отбывающий 20-летний тюремный срок за убийство.

Те претензии, которые выдвигает сенатор — и безвестный румынский заключённый — я слышу практически каждый день; они обычно возникают на десятой-пятнадцатой секунде разговора о вере. Однако вопрос о том, почему мы живём в таком бедствующем мире, это не столько вопрос о Боге, сколько вопрос о человеке. Обладает ли человек свободой выбора? Есть ли у него реальный выбор с реальными последствиями? Несёт ли человек ответственность за свои решения? Подобен ли наш мир запертой палате со стенами, обитыми матрасами, чтобы мы, в какое бы безумие мы ни впали, не могли причинить себе вреда, или мы можем идти, куда сами изберём, даже если путь, который мы избрали, ведёт к смерти?

Это вопрос о достоинстве человека в мироздании — являемся ли мы побочным и случайным продуктом процессов, которые не имели — и в силу в своей безличности не могли иметь целью привести нас в бытиё, или мы поставлены над мирозданием волей его Творца? Зависит ли что-то в этом мире от наших решений, или мы ни над чем не властны — и ни за что не отвечаем? Достаточно часто — и, думаю, это одно из главных препятствий на пути к обращению — люди рассматривают себя не как деятелей, а как жертв.

“Если бы ты получше знал эту истеричку, ты бы понял, что ужиться с ней невозможно”. “Ты знаешь, в этой стране ничего невозможно делать по закону”. “Я бы, может, и ходил бы в Церковь, если бы там было всё устроено по-другому”. Что общего у всех этих высказываний? За ними стоит определённое убеждение: за решения, которые я принимаю, отвечает кто-то другой. Другие люди или непреодолимые обстоятельства заставили меня поступить так, а не иначе. Меня спровоцировали, довели, соблазнили, вынудили. Отрицание своей ответственности — общее свойство греха, и это обычно для людей всех времён и народов, но у нас это приобрело ещё одну особенность. С советских времён “ответственность” — это что-то вроде “нака­зуемости”. “Кто ответственен за это” значит “кого за это накажут” или даже “на кого мы это повесим”. Естественная линия поведения в этом случае — перекладывать ответственность на других людей или обстоятельства. Я не вредитель и не враг народа, просто так уж оно, по независящим от меня причинам, вышло. Такая реакция связана с глубоким (и совершенно понятным) отношением к обществу и государству, которое имело мало милости к падшим.

Ещё до того, как мы обратимся к Богу — и до того, как у нас появится такая возможность — нам предстоит осознать определённый факт о себе. Тот факт, что у меня был выбор — и я выбрал неправильно. Обстоятельства и другие люди задавали условия, в которых я действовал — но действовал я сам. Это осознание открывает удивительные возможности — оказывается, я могу изменить свою жизнь. Я могу выбрать другой путь. В самом деле, пока в моих решениях виноват кто-то другой, я ничего не могу поделать с своей жизнью — ключи от неё находятся не у меня. Пока в моих несчастьях виноваты жена, начальник, страна, жидомасоны, марсиане, гены, я ничего не могу изменить — я оберечён быть пассивным объектом воздействия непреодолимых внешних сил, несущих меня, как щепку в водовороте.

Это верно даже там, где мы не говорим о наших отношениях с Богом — даже вполне светские психологи говорят о необходимости принятия на себя ответственности за свою жизнь и свои поступки.

Но если мы говорим о Боге, человеческая склонность снимать с себя ответственность порождает парадоксальные претензии, когда человек, с одной стороны, полагает, что Бога не существует, с другой — что именно Он виноват в его несчастьях. Но чтобы предъявлять Богу претензии, надо хотя бы признать, что Он существует; а это признание приводит нас к другому — к осознанию нашего величия и нашего греха.

Мы не продукт случайности, а Венец Творения; мы поставлены управителями тварного мира: И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему, и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над зверями, и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле (Быт 1:26).

Не много Ты умалил его пред Ангелами: славою и честью увенчал его; поставил его владыкою над делами рук Твоих; все положил под ноги его: овец и волов всех, и также полевых зверей, птиц небесных и рыб морских, все, преходящее морскими стезями (Пс 8:6–9).

Мы гораздо более таинственные и могущественные существа, чем мы в состоянии себе представить; наш выбор влияет не только на ближайших к нам людей, но и на мироздание в целом. Второе, что мы должны признать, если мы признаём реальность Бога — это реальность нашего мятежа и измены.

Мы отказываемся признавать Его Богом, мы отказываемся следовать Его заповедям, мы либо заявляем вслух, что Его нет, либо ведём себя так, будто Его нет. Если Бог есть — а иначе нам некого обвинять — то мы являемся соучастниками глобального мятежа, причём тот же сенатор — насколько известно, активный атеист — его вполне сознательный участник.

Большинство человеческих несчастий прямо вызваны человеческой ненавистью, гордыней или алчностью; это очевидно. Связь человеческого поведения с природными катаклизмами не так очевидна; но если мы признаём бытиё Божие (иначе, напомню, нам не к кому выдвигать претензии), то мы — наследные принцы творения, и достаточно очевидно, что разрушения, произведённые нашей изменой, гораздо глубже тех причинно-следственных связей, которые мы сейчас в состоянии проследить.

За тем вызовом, который сенатор (и не только он) бросает Богу, стоит тезис, который обычно не проговаривается вслух, и даже не продумывается; однако продумать его стоит. Тезис этот можно сформулировать так: “Ответственность за наш мятеж против Бога и бедственные последствия этого мятежа несёт Бог”. Его обычно не формулируют в такой форме — так его абсурд слишком очевиден — но речь идёт именно об этом. “Я Бога не знаю и знать не желаю, и заповеди Его меня не интересуют, но требую с Него отчёта, почему моя жизнь несчастна”.

Возможно, я непростительно снижаю уровень разговора, но такого рода судебные иски обречены на неудачу. Я вспоминаю отрывок из судебного постановления:

Ответчик отказал истцу в выплате возмещения ввиду нарушения сотрудниками истца Инструкции по эксплуатации автотормозов подвижного состава железных дорог, а также нахождения работника истца, ответственного за проверку тормозной системы, в состоянии наркотического опьянения.

В самом деле, если вы нарушаете инструкцию по экспулатации чего бы то ни было, вы вряд ли сможете засудить того, кто предоставил вам эту инструкцию. Если вы нарушаете инструкцию по эксплуатации мироздания, бессмысленно предъявлять претензии Тому, Кто дал вам эту инструкцию — и само мироздание².