Апологетические заметки VII

Об атеистическом фанатизме

Одна из типовых нападок

Можно по-разному говорить о религии и атеизме; возможен глубокий, обстоятельный разговор, и мне доводилось иметь дело с серьезными, вдумчивыми атеистами, искренне стремящимися к честному и независимому суждению. Я искренне благодарен некоторым атеистическим авторам за то, что они помогли мне обрести одну из самых ценных привычек — привычку думать. Однако нередко серьезный разговор о серьезных вопросах подменяется трескучей пропагандой, рассчитанной на неосведомленную и — что еще печальнее — интеллектуально ленивую аудиторию. В такую пропаганду могут впадать как верующие, так и атеисты; ее вред прежде всего в том, что она поощряет и формирует привычку к интеллектуальной лени и интеллектуальной нечестности.

Один из штампов атеистической пропаганды я и хотел бы рассмотреть в этой статье. Общим местом пропаганды являются указания на преступления, совершенные под знаменами религии; посмотрите, мол, до какого безумия людей доводит вера в Бога. Следовательно, сама эта вера безумна и вредоносна. Этот аргумент повторяется постоянно, и мы можем найти его в недавно вышедшей (насколько мне известно, пока не переведенной) книге Ричарда Докинса God Delusion (то есть “Обман — или заблуждение — о Боге”; в более свободном переводе — “Бог как заблуждение”). Как сообщает сайт ВВС, книга “пользуется ошеломительным успехом и продается огромными тиражами”. Аргументы, которые выдвигает Докинс, весьма типичны; поэтому я воспользуюсь его книгой, чтобы ответить на один из типовых атеистических доводов. Докинс пишет:

«В январе 2006 года я участвовал в телевизионной передаче на Британском телевидении, которая называлась “Корень всего зла?”. Поначалу мне не понравилось название; религия не является корнем всего зла, потому что ни одна вещь не может быть корнем всего сразу. Но меня порадовало объявление о передаче, которую четвертый канал разместил в газетах. Оно изображало небоскребы Манхеттена с заголовком “Вообразите мир без религии”. Какая связь между картинкой и заголовком? Башни-близнецы явно оставались на своем месте. Вообразите вместе с Джоном Ленноном мир без религии. Вообразите мир без бомбистов-самоубийц, без терактов 11 сентября, без сожжения ведьм, без Порохового заговора¹, без индийских каст, без израильско-палестинских войн, без югославской резни, без преследования евреев за “христоубийство”, без конфликта в Северной Ирландии, без “убийств чести”², без сияющих телепроповедников, стригущих деньги доверчивых простаков со словами “Бог хочет, чтобы Вы жертвовали все, что можете”. Вообразите мир без Талибана, взрывающего древние статуи, мир без публичного обезглавливания богохульников, мир, в котором женщин не избивают плетьми за нарушение религиозных “приличий”».

Вообще-то можно согласиться с тем, что в мире без религии никакие талибы не рушили бы буддистских статуй — за неимением буддизма, и никто бы не преследовал евреев — за неимением самих евреев, как и других народов, цивилизаций и культур, созданных религиями. Однако, как я понял, автор немного не об этом, а о том, что религия, по его мнению, является источником всего этого зла. Что “убийства чести” или воинствующий национализм превосходно обходятся безо всякой религии, автор не знает; похоже, он склонен приписывать вообще все зло, происходящее в неатеистических обществах, именно религии. Докинс пишет в своей книге: «Существует трусливое нежелание использовать религиозные термины для названия враждующих фракций. В Северной Ирландии католики и протестанты иносказательно обозначаются как “националисты” и “лоялисты” соответственно. Само слово религия заменяется на общину, когда речь идет о межобщинных столкновениях».

В скобках я бы заметил, что многие участники североирландского (и не только) конфликта — такие же атеисты, как Докинс, католик и протестант означает для них именно принадлежность к общине. А упрек в “трусливом нежелании” называть вещи своими именами мы можем с успехом обратить к Докинсу.

В самом деле, нам есть что рассказать о фанатизме, нетерпимости и преследованиях за убеждения. Наша страна очень пострадала от фанатизма и нетерпимости — думаю, что больше, чем любая другая страна в мире, исключая Камбоджу. Ужас этих событий ни в коем случае не следует забывать. Нам следует хранить память о них так же упорно, как евреи хранят память об ужасе Холокоста, потому что слова “тот, кто забывает уроки истории, обречен на их повторение” — это не только страшные, это еще и верные слова. Мы должны помнить жертв фанатизма — расстрелянных в затылок, изрубленных шашками, уморенных голодом или умерщвленных многими другими способами; мы должны помнить произведения культуры и искусства, уничтоженные фанатиками; мы должны помнить созданную ими одну из страшнейших тираний в истории. А еще мы должны помнить, что это был атеистический фанатизм. Это не клерикалы расстреливали атеистов на Бутовском полигоне; дело обстояло ровно наоборот. Историческая реальность такова, что атеистические фанатики убили гораздо больше народу, чем исламские экстремисты и инквизиторы вместе взятые. Я не хочу этим сказать, что все атеисты сплошь кровожадные фанатики — это не так — но лишь обратить внимание на тот факт, что одна из самых разрушительных форм фанатизма, большевизм, был именно атеистическим. Поэтому считать ненависть, фанатизм и преследования порождением религии, а тем более рекомендовать атеизм как средство от всех этих бедствий — значит объявлять всю русскую (и не только) историю ХХ века как бы не бывшей. Докинс пишет:

“Вопрос не в том, были ли Сталин и Гитлер атеистами, а в том, можно ли утверждать, что под влиянием атеизма люди систематически совершают злые дела. Нет ни малейших подтверждений, что это так”.

И в нашей стране, и в других странах люди, громогласно заявлявшие о своих атеистических убеждениях, преследовали верующих именно с целью насаждения атеизма и искоренения религии. Когда люди жгли церкви и убивали священников и мирян — у нас, в Испании, в Мексике, много еще где, — они делали это именно под атеистическими лозунгами. И для Докинса (и иже с ним) “не существует ни малейших подтверждений, что люди совершали злые дела под влиянием атеизма”! Что же сказать на это? Докинс упрекает протестантов-фундаменталистов в том, что никакие свидетельства не убеждают их в реальности эволюции, в то время как честный ученый всегда готов пересмотреть свои взгляды. Но теория эволюции — это все же теория, в то время как атеистические гонения — факт. Многочисленные новомученики российские, испанские, мексиканские, китайские и многие другие, имена и обстоятельства смерти которых нередко хорошо известны, пострадавшие именно от атеистов и именно за веру, не существуют для Докинса. Я не думаю, что Докинс сознательно лжет. Было бы неверно представлять его хитро подмигивающим и приговаривающим “здорово я обманул этих лопухов, моих читателей”. Я думаю, он себе верит — точно так же, как, например, ревизионист Дэвид Ирвинг искренен в своем отрицании Холокоста. Человек может просто в упор не видеть того, что не вписывается в его картину мира — независимо от того, верующий он или атеист. Атеизм от этого совершенно не лечит.

Аргумент “от исторических злодеяний” звучал довольно внушительно в устах, например, деятелей эпохи просвещения. Им (и их слушателям) было не с чем сравнивать. Но вскоре Европа увидела ничуть не менее впечатляющие преступления, совершенные под знаменами просвещения и разума. “Адские колонны” генерала Тюрро занялись франко-французским геноцидом в Вандее, а революционные солдаты принялись расстреливать монахинь за отказ отречься от обетов. С тех пор опыт французского, испанского, мексиканского и особенно русского атеизма показал, что фанатичные преследования, резня, тирания и охота на ведьм совершались под антирелигиозными знаменами в еще больших масштабах, чем под религиозными.

Есть очевидный способ установить, ответственен ли фактор Х за явление У — продолжается ли это явление по устранении этого фактора. Если мы избавились от “врачей-убийц”, а пациентам стало только хуже, мы, пожалуй напрасно грешили на врачей; если обвиняемый схвачен и казнен, а серийные убийства продолжаются, значит, схватили мы кого-то не того; если, наконец, мы избавились от религии и верующих, а бедствия и злодеяния, ранее приписываемые религии, не только не прекратились, но приобрели еще больший размах, значит, дело было не в религии. Если со злодеяниями стало только хуже в ситуации, когда обвинить в этом религию решительно невозможно, значит, отнюдь не религия является причиной злодеяний. Признание этого еще не означает отказа от атеизма как такового; это означает отказ от фобии в стиле “все невзгоды, вся беда от коварного попа”. А еще это означает более трезвый — то есть более пессимистичный взгляд на падшую человеческую природу.

Некоторые возражения

Во время дискуссий в русском интернете чаще всего люди говорят, что коммунизм есть суррогат религии и коммунистов нельзя считать атеистами в точном смысле слова — Священное Писание было заменено трудами основоположников, мученики и святые — павшими борцами за народное счастье, религиозная обрядность — коммунистической. Здесь нам важно избежать путаницы в определениях. Тот же Ричард Докинс является столь пламенным и ревностным миссионером атеизма, что некоторые из его собратьев-атеистов говорят ему:

«Не превращает ли тебя твоя враждебность в “фундамента­лист­ского атеиста”, такого же, как религиозные экстремисты из фундаменталистского “Библейского пояса”»³?

Докинс проявляет некоторые черты, которые мы привыкли видеть в людях религиозных (замечу в скобках, не лучших из них), — перестает ли он от этого быть атеистом? Можем ли мы объявить верующим, скажем, патриота, воздающего почести флагу, или политика, глубоко приверженного своей партии? Являются ли, например, спартаковские болельщики верующими спартак-культа? Теоретически мы можем объявить верующим кого угодно, но тогда потеряется сам смысл слов “религия” и “атеизм”.

Поэтому давайте использовать эти слова в их словарном значении. В словарном значении слова коммунисты были атеистами, приверженцами светской идеологии, включающей в себя в качестве обязательной компоненты самый воинственный атеизм; в том же словарном значении они отнюдь не были религиозными. Как писал 4 декабря 1920 года заведующий секретным отделом ВЧК Т. П. Самсонов председателю ВЧК Ф. Э. Дзер­жинскому, “Тов. Лацис глубоко прав, когда говорит, что Коммунизм и Религия взаимно исключаются, а также глубоко прав и в том, что религию не сможет разрушить никакой другой аппарат, кроме аппарата ВЧК”.

Если мы используем слова “религия” и “атеизм” в произвольных значениях, мы, разумеется, можем утверждать о коммунистах все, что угодно — но сами эти утверждения по приведенной выше причине окажутся лишены смысла.

Надо ли держаться за негодный аргумент?

Я хотел бы, чтобы меня правильно поняли. Я не собираюсь говорить чего-то вроде “атеисты погубили миллионы людей, так что пускай теперь помалкивают в тряпочку”. Я не считаю, что одних людей — в частности, одних атеистов — можно обвинять в преступлениях других. Большинство моих атеистических оппонентов никого не губило и губительства не одобряет. Более того, я не сомневаюсь в праве атеистов оспаривать мою веру; я считаю, что спор с верой — это необходимая часть поиска веры. Но я сейчас даже не о вере; я об элементарной интеллектуальной добросовестности.

Я признаю, что порочные люди могут использовать религию в порочных целях, и более того, даже искренние верующие могут ужасным образом грешить и ошибаться. Я не считаю это свидетельством против Евангелия — где как не в Евангелии Спаситель говорит о том, что всякий, убивающий вас, будет думать, что он тем служит Богу (Ин 16:2), и что некоторых из тех, кто вещает от Его имени, Он на самом деле никогда не знал (Мф 7:23). Писание не обещает ни Церкви чистоты рядов, ни церковным людям — личной безгрешности, но скорее готовит нас к обратному.

Хотя многое можно отнести на счет “черных легенд” и пропагандистских преувеличений, в истории Церкви действительно много греха; Бог имеет дело не с пластилином, а с грешными людьми, живущими в рамках грешного общества. Под знаменами христианства действительно совершались тяжкие жестокости и несправедливости, которые я не собираюсь оправдывать.

Мне кажется, было бы естественным и для атеистов признать — да, под атеистическими знаменами были совершены массовые злодеяния, среди атеистов были изуверы самого мрачного свойства, атеизм отнюдь не охраняет своих приверженцев ни от ненависти, ни от фанатизма, ни от слепого доверия вождям. Некоторые атеисты это и признают. Валерий Кувакин, например, пишет, что любые идеи — в том числе идеи атеизма и светского гуманизма — можно извратить самым античеловеческим образом. Признание того, что под знаменами атеистических идеологий крови было пролито еще больше, чем под знаменами религии, никак не означает согласия с реальностью бытия Божиего. Можно оставаться атеистом — в смысле непризнания сверхъестественной реальности — и признавать эти преступления. Однако для определенного типа атеистов такое признание неприемлемо — и здесь, я думаю, проходит граница между атеизмом как мировоззрением и атеизмом как фобией, между аргументацией и пропагандой, между желанием разобраться и желанием простых (и неверных) ответов.

Две стороны атеизма

В таком многообразном явлении, как атеизм, можно выделить две стороны — я бы обозначил их как атеизм-мировоз­зрение и атеизм-фобия. Человек может полагать, что Бога нет, а тот, кто верит, что Бог есть, и поклоняется Ему, — заблуждается. Такое убеждение вообще говоря не обязательно предполагает враждебность к вере и верующим. Такого рода атеист может проявлять терпимое (“ну и пусть себе”) или даже благожелательное (“польза обществу”) отношение к вере и верующим. Такой атеизм еще могут называть “невоинствующим”. Я не стал бы говорить, что само по себе неверие в Бога побуждает людей преследовать своих ближних. Я просто хочу отметить, что оно ни малейшим образом не страхует от впадения в фанатизм, лицемерие и в упор-не-видение неприятных фактов — пороки, которые атеистическая пропаганда традиционно описывает как специфически религиозные.

Атеизм-фобия повторяет общие черты фобий вообще — национальных или конфессиональных, и сходство такого рода атеизма например, с антисемитизмом, уже неоднократно отмечалось. Некая группа людей объявляется источником всех невзгод и всей беды и великой угрозой обществу, история этой группы описывается как история преступлений, наиболее отталкивающие представители группы (“еврейский комиссар”, “ис­лам­ский террорист”, “жадный телепроповедник”, “развратный монах”) подаются как ее типичные представители, характеризующие группу в целом.

Я видел интеллигентного, мягкого проповедника атеизма, который сам приходил в ужас, глядя на то, как люди, его слушавшие, превращали его взгляды в примитивную ненависть к вере и верующим. Он-то совсем не это имел виду. Но — похоже, он упускал это из вида — существует спрос на фобию, и люди были готовы брать материал где угодно, в том числе у него. Объяснения того, откуда происходят все невзгоды и вся беда и кто именно выпил в кране всю воду, всегда пользуются определенным спросом. В темных глубинах человеческой психики есть, увы, что-то охотно отзывающееся на соблазн поместить реальность в простую схему, где какие-то люди — евреи, мусульмане, американцы, русские, церковники, велосипедисты — объявляются источником мирового зла. Изысканная философская дискуссия о том, насколько состоятельны доказательства бытия Божия, едва ли привлечет к вам много сторонников, а вот буря и натиск, смелые обобщения, широкие мазки и главное — предоставление врага, которого можно презирать, бояться и ненавидеть, — привлекут. К тому же это респектабельная, общественная приемлемая фобия.

И вот именно для фобии невозможно признание того, что в истории ХХ века атеистические режимы продемонстрировали и фанатическую страсть к преследованиям, и охоту на ведьм, и жесточайшее подавление инакомыслия — все то, что атеистическая пропаганда инкриминировала религии. Само по себе это не опровергает тезис “Бога нет”, зато вполне опровергает тезис “все невзгоды, вся беда от коварного попа”. А вот от него-то фобия и не может отказаться.

Такого рода нечестность тем более печальна, что ничего необходимого для утверждения собственно атеистической позиции в ней нет. Признание реальности атеистического фанатизма еще не означает отказа от атеизма; это означает отказ от того примитивного его извода, который полагает, что “все невзгоды, вся беда от коварного попа”. По избавлении от коварных попов — и уже в процессе этого избавления — невзгод и бед стало только больше.

Зачем нужна Церковь?

Недавно в интернете была опубликована фотография норвежского пастора, благословляющего лесбийскую пару. Христиане выразили свое резкое неодобрение, а люди внешние — недоумение: почему человек, испытывающий влечение к лицам своего пола, должен его подавлять? Почему Церковь не может принять и благословить его вместе с его необычными склонностями?

Этот вопрос актуален и в других случаях; представьте себе еще не старого мужчину, связанного узами брака с постаревшей и подурневшей женой; на работе он сталкивается с прелестными юными созданиями, которые волнуют его с непреодолимой силой. Почему этот человек должен подавлять свое влечение? почему его чувства будут названы “блудными”? почему, если он последует им, Церковь будет считать его внешним до тех пор, пока он не покается? почему он должен мучаться от неудовлетворенного желания?

Как сказал мне один человек — “Это просто жестоко, связывать меня на всю жизнь с женщиной, которую я больше не люблю”. Людей с такими проблемами предостаточно, и многие из них очень сердиты на Церковь. Ну в самом деле, XXI век же, давайте уйдем от этих средневековых ограничений.

Собственно, за стенами Церкви давно уже ушли, с этим проблем нет. Но люди хотели бы, чтобы таковая эмансипация произошла и внутри Церкви. К Церкви обращается гневное требование изменить свои взгляды на многие вещи — на тот же гомосексуализм, на разводы, на аборты, на многое другое, так, чтобы человек мог и в Церкви почитаться своим, и отнюдь не терпеть неприятных ограничений, о которых мы упомянули.

Думаю, что в этой ситуации мы должны обратиться к вопросу, который почему-то все время остается за кадром — а зачем вообще нужна Церковь? Если я хочу присоединиться к Церкви, получить благословение ее служителей на какие-то важные для меня действия, то зачем мне это нужно? Что я ищу в Церкви?

Обычно, насколько я могу понять, беседуя с людьми в интернете, этот ответ выглядит так — я ищу поддержки и утешения для себя, смягчения нравов и социального служения для общества в целом. Сами по себе эти вещи вовсе не плохие; более того, они являются важными проявлениями христианской жизни. Однако не только утешение, которое мы можем обрести в Церкви, но и сама ее сущность укоренена в сверхъестественной реальности, и мы не обретем никакого утешения, если будем эту реальность игнорировать.

Церковь возвещает не психологическую помощь и не аутотренинг. Церковь возвещает вечное спасение во Христе, вечную жизнь, которую мы можем навеки обрести — или навеки утратить.

Мы странники и пришельцы, наш дом — на небесах; в дороге у нас может быть и радость, и утешение, но постольку поскольку все это не мешает главной цели — нашему возвращению в небесное Отечество. Апостол Павел сравнивает жизнь христианина с тренировкой атлета. Не знаете ли, что бегущие на ристалище бегут все, но один получает награду? Так бегите, чтобы получить. Все подвижники воздерживаются от всего: те для получения венца тленного, а мы — нетленного. И потому я бегу не так, как на неверное, бьюсь не так, чтобы только бить воздух; но усмиряю и порабощаю тело мое, дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным (1 Кор 9:24–27).

Атлет подвергает себя изнурительным тренировкам и разнообразным лишениям, он соблюдает режим, диету, во многом себе отказывает — потому что у него есть цель. Он хочет взять приз.

Если человек не верит ни в какой приз, все эти труды и лишения будут казаться ему полной бессмыслицей; собственно, в таком случае они и есть бессмыслица. Но тогда совершенно незачем присоединяться к команде.

Христианин знает, что в конце пути — а путь может быть очень нелегким — его ждет радость, превосходящая всякое разумение. Он знает, куда он держит путь, у него есть цель. Ограничения, которые христианин на себя принимает, связаны с этой целью. Если вы не верите ни в какое вечное спасение, то вполне вероятно, что эти ограничения будут представляться вам совершенно бессмысленными. Если дней наших семьдесят лет, а при большей крепости восемьдесят лет, а потом нас закопают и лопух вырастет, остается только позаботиться о том, чтобы прожить дни наши по возможности более комфортно, избегая неудобств и страданий, раз уж никаких небесных утешений не предвидится.

Конечно, следование своим желаниям нередко оборачивается мучительным разочарованием и горечью уже здесь, на земле, но все равно будем есть и пить, ибо завтра умрем.

Поэтому вопрос “а почему мы должны себя чего-то лишать” имеет ответ только в рамках более широкого вопроса — а чего мы в конечном итоге хотим от Церкви и вообще от жизни? Если мы ищем вечного спасения — покоримся Богу и Его заповедям. Если нет — то чего же нам делать в Церкви?

Отвечая ему, Иисус спросил: чего ты хочешь от Меня? Слепой сказал Ему: Учитель! чтобы мне прозреть. Иисус сказал ему: иди, вера твоя спасла тебя. И он тотчас прозрел и пошел за Иисусом по дороге (Мк 10:51,52).