Апологетические заметки X

О некоторых мифах

Для каждой эпохи характерны свои мифы — то, во что все верят и никто не пытается обосновать. Эти мифы глубоко укореняются в общественном сознании и кажутся чем-то прочно установленным, несомненным и самоочевидным — как “лошади кушают овёс и сено”, и “Волга впадает в Каспийское море”. Их могут повторять вполне образованные люди, хотя иногда мифы могут быть удивительно абсурдны. Как, например, популярное в наше время представление о внутреннем единстве всех религий. Приверженец подобных взглядов видит в чужой религии некий частный случай глобальной истины; взгляды соседа не являются ни ложными, ни уводящими от спасения — просто у него другой путь к той же цели. Иногда такую позицию называют “ре­лигиозным плюрализмом”, иногда — кажется, не совсем точно — “инклюзивизмом”. В рамках такого мировоззрения поклонение одним божествам совершенно не мешает поклонению другим — единая божественная сущность может выступать в том или ином обличье. Религиозный плюрализм прославляется как человечный, разумный, исполненный любви и понимания подход. Неверие же в упомянутое это “внутреннее единство”, деление религиозных воззрений на истинные и ложные рассматривается как источник великих бед. Недавно этот миф вновь озвучил в эфире радио “Свобода” журналист Джованни Бенси: “Феномен нетерпимости, нетолерантности встречается прежде всего среди последователей монотеистических религий, трёх главных религий, которые есть на Западе — иудаизм, христианство и ислам. Нетолератность меньше присутствует в религиях, которые руководствуются многобожием, как религии Древней Греции, Древнего Рима, или которые не имеют определённой концепции бога, как буддизм <…> наиболее просвещённые люди и в прошлом приходили к этому выводу, что религию в конце концов почитают и учитывают и поклоняются одному богу”.

В рамках подобных представлений библейскую веру едва ли можно назвать “просвещённой”. Мир Библии отличает резкий эксклюзивизм, отрицание других религиозных путей как ошибочных. Первая же заповедь Декалога воспрещает поклоняться иным богам. Пророки Ветхого Завета рассматривают религиозную практику язычников как бесполезную и ложную. Так, пророк Иеремия говорит об обращении язычников: Господи, сила моя и крепость моя и прибежище мое в день скорби! к Тебе придут народы от краев земли и скажут: “только ложь наследовали наши отцы, пустоту и то, в чем никакой нет пользы” (Иер 16:19).

Господь Иисус выражается ещё более определённо: Иисус сказал ему: Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня (Ин 14:6).

Эти слова Евангелия часто вызывают неприятие; служитель епископальной церкви США Джон Спонг формулирует его такими словами: “Идея, что Иисус — единственный путь к Богу или что только те, кто омыт кровью Христовой, могут считаться спасёнными, превратилась в проклятие и стала опасной в нашем уменьшающемся мире”.

Спонг излагает один из популярнейших мифов современной культуры — притязания на Истину неуместны и опасны, особенно “в нашем стремительно уменьшающемся мире”. Призывают ли нас Бенси, Спонг и миллионы единомысленных им рядовых телезрителей отказаться от христианской веры? Да, но я бы заметил, что прежде всего они призывают нас отказаться от разума. Приведу пример. Евангелие говорит, что Иисус — Сын Божий; Коран, хотя и признаёт Иисуса пророком и личностью почитаемой, тем не менее в самых ясных выражениях отрицает Его богосыновство. Оба послания — библейское и кораническое — не могут быть верны одновременно. Логика оставляет нам три возможности в вопросе о богосыновстве Иисуса 1) пра­вы христиане, 2) правы мусульмане, 3) заблуждаются те и другие. Возможности “правы те и другие” логика не оставляет — одно и то же утверждение (например, Иисус — Сын Божий) не может быть одновременно и истинным, и ложным. Иногда говорят, что духовная реальность не подчиняется логике; но логика и не относится к духовной реальности. Логика относится к языку, она имеет дело с высказываниями, и её функция, в частности, отличать осмысленные высказывания от бессмысленных. Высказывание “Иисус Сын Всевышнего, как говорит Библия, а также у Всевышнего не может быть Сына, как говорит Коран” просто бессмысленно с точки зрения языка; оно не передаёт никакой информации — ни мирской, ни “духов­ной”, с ним невозможно ни спорить, ни соглашаться, ни принять его как истину, ни отвергнуть как ложь — это просто нагромождение слов. Если вероучительные источники различных религий содержат осмысленные высказывания, то эти высказывания могут быть истинными или ложными; если эти высказывания противоречат друг другу, какие-то из них определённо являются ложными. Идея же, что различные вероучительные тексты можно согласовать при помощи “правильного” истолкования, разбивается при первой попытке это реально проделать — хотя бы в случае с богосыновством Иисуса.

Мы впадаем в эксклюзивизм не когда принимаем какую-либо “эксклюзивистскую” веру, а когда начинаем думать; сам процесс мышления неизбежно предполагает различение истинного и ложного. Христианская догматичность неотделима от христианской привычки мыслить. Однако христианская духовная и интеллектуальная традиция, конечно, не является единственной в мире. Существует традиция, гораздо более близкая к пожеланиям современного человека; это индуизм.

Недавно я посмотрел телесериал производства ВВС об истории и культуре Индии. Индия — красивая страна, а операторы ВВС знают своё дело, сериал получился очень зрелищным, но я сейчас хотел бы поговорить не об этом. В одном отношении, очевидно, британские телезрители напоминают российских — они благосклонно принимают разговоры о единстве религий. Поэтому для авторов сериала, как и для аудитории, к которой они обращаются, в индийской религиозной культуре особенно привлекателен именно её внутренний плюрализм; исламские суфии, переводящие труды индуистских мистиков, индуистские гуру, читающие Коран, даже один имам, говорящий, что все споры между религиями происходят из-за неправильного толкования священных текстов. Особой похвалы удостаиваются британские колониальные офицеры, в своё время увлекшиеся индуистской культурой и даже поклонявшиеся индуистским божествам. В Индии, таким образом, мы имеем дело с плюралистической религиозной культурой, или, по крайней мере, с культурой гораздо менее эксклюзивистской, чем европейская.

В самом деле, если обратиться от документального кино к более серьёзным источникам, в индуизме нет ничего похожего на догматы, в его духовном мире живут самые разные течения, почитаются самые разные божества, развиваются самые разные философии, находят своё место самые разные духовные практики — похоже, он ближе всего к духовному идеалу современного телезрителя и весьма далёк от узкого, нетерпимого и догматического христианства. Прекрасная возможность проверить, действительно ли “нетолерантность меньше присутствует в религиях, которые руководствуются многобожием”. Является ли земля тысячи богов более мирной, чем земля одного Бога? Нет. Можно вспомнить хотя бы трагические события 1947 года, когда уход британских властей и предоставление Индии независимости обернулись чудовищной резней, в ходе которой погибло (по разным оценкам) от полумиллиона до полутора миллионов человек, и от пятнадцати до двадцати миллионов — величайшая миграция в истории — было вынуждено покинуть свои дома. Здесь нет необходимости приводить тошнотворные примеры изобретательного массового садизма, которым сопровождались эти события; в наше время любой желающий может легко найти достаточно информации о разделе Индии в интернете, особенно англоязычном. Межобщинная напряжённость в Индии, которая проявляется в эпизодических (хотя, конечно, гораздо менее масштабных) вспышках насилия существует до сих пор, время от времени поступают сообщения о жестоких преступлениях, совершаемых индуистскими экстремистами против своих соседей — мусульман и особенно христиан. Подробности — а они весьма ярки — я, пожалуй, опять опущу.

Я вовсе не хочу сказать, что индуизм как-то особенно располагает человека резать своего соседа. Это не так; массовые злодеяния совершались где угодно — в Европе, в Азии, в Африке. Факт, однако, тот, что адогматическая, плюралистическая традиция резать соседа ничуть не мешает. Но, может быть, популярная мифология права в отношении буддизма? Даже энциклопедия “Кругосвет” пишет: “Никогда не проявлявший нетерпимости в отношении других религий, буддизм не мог противостоять их влиянию”. Исключительное миролюбие и терпимость буддизма воспринимаются как непреложный факт. Это вам не христиане с крестовыми походами и инквизицией. Но соответствует ли эта картина исторической реальности? Нет. Если мы сравним буддизм как веру европейских интеллектуалов, милых интеллигентных людей ХХ–XXI веков, с верой христиан — грязных и грубых крестьян, купцов и воинов Средневековья, то такой буддизм у нас выйдет гораздо привлекательней. Но если обратиться к истории — и современности — стран, где буддизм получил широкое распространение, мы увидим ничуть не меньше грубости нравов и жестокости, чем в средневековой Европе. Практикующие буддисты превосходнейшим образом вели опустошительные войны, практиковали мучительные казни и подвергали гонениям как друг друга (из-за различий в школах), так и не-буддистов — мусульман и (особенно в Японии) христиан. Для войны под знаменем буддизма были созданы и соответствующие теоретические обоснования:

Из многообразных буддийских заповедей, общих для хинаяны и махаяны¹, во многих школах выделяются пять основных, в число которых входит запрещение лишать жизни любое живое существо. Однако Нитирэн цитирует соответствующие места из “Нэхан-гё”, где говорится, что важно не формальное соблюдение “пяти заповедей”, а принятие и соблюдение духа Закона. Тогда “те, кто защищает Закон, хотя и не приняв пяти заповедей, как раз и называются людьми Великой Колесницы. Хотя те, кто защищает Закон с оружием в руках, держат оружие, я, давая имя этому во время проповеди, назову это соблюдением заповедей”. Нитирэн представил развернутые доказательства (с опорой на авторитет Будды Шакьямуни) возможности и необходимости запрещения несовершенных с точки зрения тяньтайской доктрины “уши-бацзяо” буддийских учений и преследования их адептов. “Добрые мужи” — это приверженцы нитирэновского движения².

Атеисты скажут, что проблема в религии как таковой; однако там, где с религией было покончено, например, в сталинском СССР, масштабы жестокости и беззакония только катастрофически возросли. Проблема в чём-то другом. Нетерпимость коренится вовсе не в “монотеистической религии”. Она коренится — давайте произнесём это слово — в грехе, в испорченности человеческого сердца. Люди нуждаются в спасении от их собственного зла и безумия; бессмысленно приписывать это зло и безумие влиянию “монотеистических религий” и искать спасения в “религиозном плюрализме”. Его, спасения, там нет. Спасение есть во Христе.

Культурные недоразумения

Мы говорим, что главное в христианстве — это любовь; в самом деле, Бог есть любовь, как пишет Апостол. Любовь важнее обрядов, любовь важнее богословских тонкостей, любовь важнее всего. С этим наши нецерковные собеседники охотно соглашаются; но я бы обратил внимание на то, что здесь имеет место культурное недоразумение — Апостол и обычный современный человек, говоря любовь, имеют в виду несколько разные вещи. Высказывания “любовь важнее всего” или, как сказал блаженный Августин, “люби Бога и делай что хочешь”, истинны в их библейском и церковном контексте. Однако людей, находящихся вне этого контекста, они могут сбить с толку. Один из симп­томов этой сбитости — разговоры о том, что требованиями, налагаемыми церковной верой и в области поведения, и в области исповедания, можно пренебречь; главное — любить Бога и людей. Неважно, насколько вы следуете библейским предписаниям, скажем, в области семейной жизни; ещё менее важно, исповедуете ли вы Иисуса Христа истинным Богом, просто хорошим человеком, аватарой, “великим посвящённым”, трагически непонятым рабби или кем-то ещё. Важно, чтобы вы любили Бога и людей.

Непонимание, связанное со словом любовь, можно проиллюстрировать следующим житейским примером. Женатый мужчина полюбил сотрудницу на работе; нет, это не мимолетный приступ похоти, это именно amore grande, “великая любовь”, союз двух сердец, Любовь (с большой буквы) на всю жизнь. Вы почти наверняка что-нибудь такое видели. В этом случае слова поступать по любви будут означать для церковного христианина и для человека нецерковного вещи прямо противоположные; для одних поступить по любви будет означать оставить жену и предаться новому чувству, для других — остаться с женой, а чувство задавить недрогнувшей рукой. Те нецерковные люди, которые будут настаивать на том, что жену бросать (или изменять ей) всё равно нельзя, будут апеллировать к порядочности, чувству долга, ответственности, но не к любви. Действительно, качество, которое не даёт женатому мужчине увлечься новой любовью, будет на светском языке описано как порядочность. В библейском контексте это именно любовь, любовь к Богу и человеку.

В светском языке любовь имеет отношение к чувствам; это эмоциональное переживание, опыт, по отношению к которому сам человек является скорее страдательным, чем активным лицом. В обычном языке никто не говорит я решил полюбить; я полюбил звучит как у меня высокая температура и значит “я переживаю некий опыт, который не могу вызвать и очень мало могу контролировать”. Это верно не только по отношению к романтической любви; когда речь идёт о дружеской привязанности, одни люди “вызывают симпатию”, другие — нет.

В Библии “любовь” относится к области воли. Нам заповедано любить; это требование принять решение и держаться его. Не “испытывайте такие-то чувства” а “поступайте таким-то образом, когда надо — наперекор чувствам”. Это не значит, что отношения верующих с Богом не эмоциональны, — как раз самого живого чувства в Библии предостаточно. Это значит, что в библейском контексте безусловно первичен выбор, решение любить. Чувства уже вторичны по отношению к этому решению. Но это для человека, знакомого с Библией.

На светском же языке фраза любовь важнее всего воспринимается как “важнее всего испытывать тёплые, приятные чувства по отношению к Богу или людям”; если вы такие чувства испытываете (а нет ничего более неопределённого и необязательного, чем чувство), то беспокоящий вопрос об отношениях с Богом можно читать снятым. Любовь у меня есть, и это главное; а всякие там догматы, обряды и хождение в Церковь — это непонятный и ненужный формализм.

Понятно, что христиане вовсе не это имели в виду; это недоразумение. На самом деле Апостолы говорят не о чувствах, а о другом: Любовь же состоит в том, чтобы мы поступали по заповедям Его (2 Ин 1:6).

Однако когда мы говорим о заповедях, мы сталкиваемся с ещё одним культурным недоразумением; сейчас слово заповеди или даже десять заповедей, как правило, обозначает не “запове­ди, находящиеся в Священном Писании”, а что-то вроде “норм общежития, принятых в нашей культуре”. Поскольку “нормы общежития”, как и “общечеловеческая мораль”, — понятия очень и очень размытые, невозможно понять, соблюдаю я их или нет. Очень легко решить, что соблюдаю; стало быть, и с заповедями у меня всё в порядке.

Однако “заповеди Божии” и “общечеловеческая мораль” — это не одно и то же. Они пересекаются, но не совпадают, более того, покоятся на разных основаниях. Первая заповедь из десяти говорит: Я Господь, Бог твой, Который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства; да не будет у тебя других богов пред лицем Моим (Исх 20:2–3). Заповеди даются в рамках Завета, особых отношений, которые Бог устанавливает со Своими людьми. Человек, находящийся вне этих отношений, может быть и честным гражданином, и заботливым семьянином, и добросовестным работником, — но нельзя сказать, что он соблюдает заповеди. Он не соблюдает уже самую первую из них.

Есть и другие заповеди, которые к “общечеловеческим” отнести нельзя — например, повеление Христа совершать Евхаристию в Его воспоминание: И, взяв хлеб и благодарив, преломил и подал им, говоря: сие есть тело Мое, которое за вас предается; сие творите в Мое воспоминание. Также и чашу после вечери, говоря: сия чаша есть Новый Завет в Моей крови, которая за вас проливается (Лк 22:19–20). Это тоже заповедь; и о ней тоже Господь сказал: Если любите Меня, соблюдите Мои заповеди (Ин 14:15).

Да, любовь ко Христу, как Он Сам её определяет, предполагает хождение в Церковь и участие в Евхаристии. А ещё она предполагает — произнесем это страшное слово — догматику. Простейшее обращение ко Христу с молитвой Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного уже предполагает исповедание Его Всеведущим (то есть способным услышать молитву) Господом и Судией — то есть Богом. Можно, конечно, отказаться произносить такую молитву, но в этом случае Ваше решение будет не менее “догматическим” — только связанным с другими догматами.

Итак, мнение, что “главное — любить Бога и людей, а хождением в Церковь и исповеданием догматически правильной веры можно пренебречь”, есть недоразумение, связанное с различным пониманием слова любовь.

Беда в том, что люди склонны вновь и вновь впадать в такое недоразумение; как говорит Аслан у Льюиса, “О дети Адама, как умеете вы защищаться от всего, что вам ко благу!”. “Лю­бовь — это главное, остальное неважно” превращается в удобную отговорку, чтобы лишить себя и веры, и подлинных отношений с Богом, и, конечно, любви.