Апостол Фома. Антиномии веры

О преславное чудесе! Неверие веру известную роди.

Стихира на стиховне из службы

недели Антипасхи

Где нет антиномии, там нет и веры: а это
будет тогда лишь, когда и вера и надежда
упразднятся и пребудет одна любовь.

Священник Павел Флоренский

1. Дерзновение любви

Наступил тот час, о котором сказал Христос в конце Прощальной беседы со Своими учениками, перед Пасхой, на Тайной Вечери: Вот, наступает час, и настал уже, что вы рассеетесь каждый в свою сторону и Меня оставите одного (Ин 16:32). Так всё и произошло: Учитель арестован, ученики рассеялись. Каждый, наверное, не без страха ждал вопроса: и ты был с Иисусом Назореем? Не из учеников ли Его и ты? Но то, что относится ко всем Апостолам, не относится к Иоанну, любимому ученику Христа. Он — “у груди Христа”, в Его Божественной любви, а “на таковых нет закона”. Единый с Учителем ученик не оставляет Его до подножия Креста. С Иоанном остается Пётр, которому Господь предсказал троекратное отречение до наступления дня. Они последовали за арестованным Учителем во двор первосвященника Анны, тестя Каиафы, который был на тот год первосвященником (Ин 18:13). Это своеобразное “предварительное следствие”, возможно, первосвященники организовали, чтобы перестраховаться: не выступит ли кто в защиту Иисуса, потому что они боялись “возмущения в народе”; возможно, “другой ученик” — Иоанн, знакомый с первосвященником Анной, попросил его об этом, надеясь вместе с Петром выступить в защиту Христа, так как в законе Моисеевом написано: при словах двух свидетелей, или при словах трех свидетелей состоится всякое дело (Втор 19:15). У них была такая возможность даже после первого отречения Петра, о котором знала только придверница. Первый вопрос первосвященника Иисусу был об учениках Его и об учении Его (Ин 18:19). Христос ответил: вот, они знают, что Я говорил (Ин 18:21). “Они” — Пётр и Иоанн? Не к ним ли обратился Иисус? Но … в этот момент один из служителей ударил Его по щеке и “предварительное следствие” было прервано. Иисуса увели к Каиафе, а Пётр опять был спрошен: не из учеников ли Его и ты? (Ин 18:25). И он опять отрёкся. Пётр отрёкся от Иисуса Христа три раза, как Он и предсказал ему, клявшемуся в верности: истинно, истинно говорю тебе: не пропоет петух, как отречешься от Меня трижды (Ин 13:38). Если Господь “рече”, то так и должно произойти. Какие же основания говорить о возможности Петра “нарушить” слово Спасителя и остаться Его верным свидетелем? Господь сказал: вы рассеетесь каждый… (Ин 16:32), все вы соблазнитесь о Мне в эту ночь (Мф 26:31; Мк 14:27); но апостол Иоанн остаётся. Господь попускает подобные дерзновения. Он не принуждает любить Его, и даже не осуждает некоторых “нарушений” Своих повелений ради этой же любви, предполагающей абсолютную свободу выбора. Иисус не осудил слепых, которые после того, как Он, исцелив их, строго сказал <…> смотрите, чтобы никто не узнал. А они, выйдя, разгласили о Нем по всей земле той (Мф 9:30–31). Когда прокажённый, сказавший Христу: если хочешь, можешь меня очистить (Мк 1:40), после прикосновения к нему Спасителя стал чист, Иисус, посмотрев на него строго, тотчас отослал его и сказал ему: смотри, никому ничего не говори, но пойди, покажись священнику и принеси за очищение твое, что повелел Моисей, во свидетельство им. А он, выйдя, начал провозглашать и рассказывать о происшедшем, так что Иисус не мог уже явно войти в город… (Мк 1:43–45; см. ткж Лк 5:12–15). Господь не осудил “дерзновение” очистившегося, как и тех, кто привёл “глухого и косноязычного”, после исцеления которого Христос повелел им не сказывать никому. Но сколько Он ни запрещал им, они еще более разглашали (Мк 7:36).

Принуждаемый не может быть совершенен в любви. Каждому из Апостолов была дана возможность поступать “в силу своей немощи”, в силу совершенства своей любви к Учителю. “Дерзновение” в Божественной любви перестаёт быть противоречием; у Бога — в Его любви — всё возможно. Иоанн не клянётся “душу положить” за Иисуса, но остаётся с Ним до подножия Креста; Пётр клянётся, но делает лишь несколько шагов за Христом, до двора первосвященнического; Фома, хотя и сказал — предсказал когда-то: пойдем и мы умрем с Ним (Ин 11:16), но “рассеялся” дальше всех. Иоанну некуда и не к кому было идти, ничего не осталось такого, что бы он не оставил ради Учителя; у него не было “своей стороны”, он полностью на стороне Иисуса, в единстве с Ним, в единстве, о котором Он говорил: да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино… (Ин 17:21).

2. Двенадцать Апостолов как единая основа нового творения

И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душою живою (Быт 2:7). Человек создан единым: по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их (Быт 1:27). Так было в начале творения. Грехопадение разрушило нераздельно-неслиянное пребывание человека в таинстве Божественной благодати. Благодать Святого Духа отступила, а вместе с ней и единство-неслиянность; в жизнь человека вошло разделение — противоречие и смешение — хаос (вавилон): или — или: или рознь личностей, неравенство, борьба за первенство; или — безличная масса, полусвет, полутень; смешение словесного с бессловесным, “бессловесное слово” и т. д. От человека отступила вечная жизнь и приступила смерть.

Новое творение — Церковь — Господь совершает уже не Один, а совместно, в соработничестве с самим человеком, “прилагающим усилие” ко спасению своей души. Новое творение — новая, таинственная Бого-человеческая жизнь; живой динамичный процесс восхождения от земного к небесному, от временного к вечному. На Тайной Вечери Церковь основана Христом, как “из праха земного”, из двенадцати избранных Им Самим учеников — Апостолов (греч. ‘вестник, посланник’): И поставил из них двенадцать, чтобы с Ним были и чтобы посылать их на проповедь (Мк 3:14). Двенадцать посланников Божьих символизируют “представительство всей полноты народа Божьего, соотносясь с двенадцатью коленами Израилевыми”¹. Природа Церкви, основанной на трапезе Христовой, евхаристична. Камень, “который отвергли строители” — любовь — положен во главу её угла. В ту ночь, перед праздником Пасхи, Иисус явил делом, что, возлюбив Своих сущих в мире, до конца возлюбил их (Ин 13:1). На основе Своей любви Господь сотворил, творил и творит Церковь Свою, находящуюся в становлении до дня Господня; и одновременно она сама — день Господень, “восьмой день”, день Евхаристии, “невечерний день”, день новой жизни, нового эона; день вечного света, неразделённого тьмой. Этот день собран (совершен) из двенадцати учеников, как двенадцати часов светового дня: не двенадцать ли часов во дне? кто ходит днем, тот не спотыкается, потому что видит свет мира сего; а кто ходит ночью, спотыкается, потому что нет света с ним (Ин 11:9–10). Удерживающийся в Свете день отделён от тьмы.

Как в начале творения отделил Бог свет от тьмы (Быт 1:4), так и при основании Церкви один из двенадцати учеников отделяется и исчезает во тьме: Иуда, приняв кусок, тотчас вышел; а была ночь (Ин 13:30). Отделяется “сын погибельный”: не двенадцать ли вас избрал Я? но один из вас диавол (Ин 6:70). К оставшимся в Свете Церкви, тем, кого не “объяла тьма”, Господь, обращаясь как к Своим детям, говорит: Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (Ин 13:34–35). Иисус, перед тем как дать ученикам “новую заповедь”, говорит: “куда Я иду, вы не можете придти”. Пётр спрашивает: “куда Ты идёшь?”. Он не видит внутренней связи между: “не можете придти” и новой заповедью любви, которая даётся для исполнения. Господь ещё раз повторяет, выявляя внутренний смысл, добавляя слова “теперь” и “после”: куда Я иду, ты не можешь теперь за Мною идти, а после пойдешь за Мною (Ин 13:36). “После” — после исполнения “новой заповеди”, но Пётр не может вместить этого, как каждый, не освободившийся от своего “Я”. Он опять задаёт вопрос: Господи! почему я не могу идти за Тобою теперь? я душу мою положу за Тебя (Ин 13:37). Чтобы идти за Христом, необходимо приложить усилия, чтобы не на словах, а действительно отречься от самого себя; прежде чем “положить душу свою” за другого, надо так возлюбить его, как возлюбил Христос: Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих. Вы друзья Мои, если исполняете то, что Я заповедую вам (Ин 15:13–14). Отрекающийся от себя только на словах — отрекается от Господа. Иисус отвечал ему: душу твою за Меня положишь? истинно, истинно говорю тебе: не пропоет петух, как отречешься от Меня трижды (Ин 13:38). Пётр — как и предсказал Христос — “после” пошёл за Ним, “после” понял, о каком “камне” говорил ему Иисус: Ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее (Мф 16:18). Об этом он напишет в своём Первом Соборном послании (1 Пет 2:3–10). Он поймёт, что он — Пётр, “камень” только во Христе, в истинном Камне, в единстве с Ним, подобно Иоанну, Приступая к Нему, камню живому <…> как живые камни (1 Пет 2:4–5).

После вопросов Петра и ответа Иисуса, низвергшего одного из первых Своих учеников в последние, предсказав ему троекратное отречение, показав этим низвержение уверенности в том, что стоит только “захотеть” — и можно стать “верным” учеником, “своими силами”, по-человечески; как бы напоминая, что верность тоже даётся от Бога, как Его дар. Христос теперь уже Сам возвращается к вопросу — “куда” Он идёт. А куда Я иду, вы знаете, и путь знаете (Ин 14:4). Здесь апостол Фома почти повторяет слова Петра: Господи! не знаем, куда идешь; и как можем знать путь? (Ин 14:5). Как сказано в четвёртой песне канона Недели Антипасхи: “…премудрости и разума наполняет мир Близнец”. Благодаря вопросу Фомы мир узнал слова Христа: Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня (Ин 14:6). Учёный монах Евфимий Зигабен считает вопрос Фомы следствием его “телесности”, заземлённости, что свойственно неверующим в Воскресение из мёртвых: “Место, куда шёл Иисус Христос, Фома представлял себе каким-нибудь чувственным, равным образом и путь”². Но где чувственное, там и страх земной перед “убивающими тело”, страх за жизнь телесную. «Слова же: “камо идеши”, — пишет святитель Иоанн Златоуст, — Пётр сказал по внушению великой любви, а Фома от страха. “Господи, не вемы, камо идеши”. Мы не знаем, говорит, места, и как можем знать путь, туда ведущий? И смотри, с какою робостью. Не сказал: укажи нам это место, но “не вемы камо идеши”»³. Апостол любви Иоанн свидетельствует в своём Первом Соборном послании: Боящийся не совершенен в любви (1 Ин 4:18). Фома, как и все ученики, кроме Иоанна, не достиг ещё совершенства в любви ко Христу, иначе он не стал бы говорить: “не знаем, куда идёшь”, а возрадовался бы. Если бы вы любили Меня, — говорит Иисус, — то возрадовались бы, что Я сказал: иду к Отцу; ибо Отец Мой более Меня (Ин 14:28). Фома не возрадовался, как Авраам, через которого Господь показал “царский путь” верующего к вечной любви. Иисус сказал иудеям: Авраам, отец ваш, рад был увидеть день Мой; и увидел и возрадовался (Ин 8:56). Авраам принёс в жертву свой рассудок, и это вменилось ему в праведность (Гал 3:6), и так он сохранил жизнь своего любимого сына. Авраам, “препоясав чресла ума”, не стал задавать вопросов, а оставил всё на усмотрение Бога. Нет более высокой жертвы Богу, чем “сокрушение” собственного рассудочного духа (“духа смерти, пустоты и ничтожества” — свящ. Павел Флоренский). Авраам абсолютно поверил Богу, полностью доверился Его воле, так же поверит Богу и Божия Матерь: се, Раба Господня; да будет Мне по слову твоему (Лк 1:38), так же скажет в молитве Христос: но не чего Я хочу, а чего Ты (Мк 14:36). По слову апостола Павла: верующие благословляются с верным Авраамом (Гал 3:9). С Авраамом — “рыцарем веры”, человеком героического духа, одним из первых “духовных камней” в основании Церкви Божией во Христе.

Святитель Иоанн Златоуст объясняет слова апостола Фомы перед воскрешением Лазаря: пойдем и мы умрем с Ним (Ин 11:16) так же, как и слова во время Прощальной беседы — страхом. Святитель говорит об Апостолах: «все они боялись нападения от иудеев; но более всех других — Фома, который поэтому и сказал: “идём и мы, да умрём с Ним”. Некоторые говорят, что он действительно желал умереть; но это несправедливо: слова его более выражают страх»⁴. Такого же мнения и преподобный Ефрем Сирин⁵, и учёный монах Евфимий Зигабен⁶. Святитель Кирилл Александрийский даёт более сложное толкование сказанного Фомой. «Итак, он говорит, что не подобает отделяться от Учителя, хотя и предлежит несомнительная опасность. Как бы подсмеиваясь некоторым образом, говорит Фома это: “идём”, то есть “умрём”. Или говорит так: если пойдём, то без сомнения умрём, однако же не будем отказываться от страдания, ибо не подобает так любить жизнь»⁷.

Как ни парадоксально, но Фома, боящийся смерти телесной, сомневающийся в воскресении из мёртвых, словами: “пойдём и мы умрём с Ним” пророчествует о том, что прежде чем воскреснуть со Христом для вечной жизни, необходимо умереть с Ним, умереть для жизни греховной “мира сего”; что путь к Воскресению — путь через Голгофу. И нельзя не увидеть связи между “пророчеством” Фомы и тем, что сказал Иисус сразу же после этого “пророчества” при встрече с Марфой: Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет (Ин 11:25).

Апостол Фома не был среди “лучших учеников”, тех, которых Христос обычно брал с Собой: Петра, Иакова и Иоанна. “Петру и Иакову и Иоанну, лучшим ученикам Твоим, Господи, днесь показал еси на горе Фаворстей Славу Божественного Твоего зрака” (стихира на стиховне, на “и ныне”). Ему не дано было столько ведения, сколько “лучшим ученикам”, но его значение в Домостроительстве Божественной благодати, осуществляемом в Церкви, имеет свою определенную глубину.

Еврейское имя Фома (по-гречески Дидим) значит ‘близнец’. По мнению учёного монаха Евфимия Зигабена: “Дидимом Фома назывался, потому что он действительно родился вместе с братом”⁸. Высказывались и другие различные предположения по поводу того, почему Фома иначе назывался “близнец”, но наиболее существенным в этом прозвище представляется образ раздвоенности и неустойчивости. Сомнения Фомы в воскресении из мёртвых, по словам святителя Иоанна Златоуста, “происходило от неверия”⁹. В Соборном послании апостол Иаков пишет: Человек с двоящимися мыслями не тверд во всех путях своих (Иак 1:8).

Священник Павел Флоренский считает апостола Фому не сомневающимся по причине маловерия, а изумляющимся. “Изумляющийся апостол Фома, — пишет отец Павел, — символическая фигура философии. Ложно представление о нём как о скептике, ибо в основе его духовного склада лежит отнюдь не маловерие, а удивление, поражённый которым, всякое дело он доводит до его наиболее глубоких корней”¹⁰. По Флоренскому, Фома не сомневается в воскресении Христовом, но “хочет получить подтвержение своей веры. Он виновник удостоверения Церкви в истинности воскресения Христова, именно телесного воскресения”¹¹.

Нельзя не согласиться, что “Фома — начало философии”¹², но нельзя отрицать и обратного: Фома одновременно и конец философии, как и всякой двойственности и разделения. День его обращения — “восьмой день”, день Господень, день Евхаристии — начало нового времени. В этот день Христос второй раз после Своего Воскресения явился Апостолам, собранным в таинственное Евхаристическое собрание. Фома не был на первой встрече Апостолов с воскресшим Христом и не поверил их свидетельству: мы видели Господа (Ин 20:25). “После восьми дней” Иисус опять пришёл в собрание учеников — в Церковь Свою, и Фома прикоснулся к изъязвленному Телу Христову, Его Крови; стал единым с Учителем. Прикоснувшись к “изумительной тайне”, Фома воскликнул: Господь мой и Бог мой! (Ин 20:28). Прикоснувшись к Истине, он познал, Кто есть Путь, Истина и Жизнь; теперь он уже не имел нужды, чтобы кто учил его (ср. 1 Ин 2:27). Фома исцелился от раздвоенности и неустойчивости, от мудрости “земной, душевной, бесовской”. “Доброе” неверие Фомы подтвердило, что Воскресение Христово — правда. “Неверие Фомино, веры родительное нам показало еси” (тропарь 5-й песни канона Недели Антипасхи). Евхаристическое прикосновение восстанавливает Фо­му в единство в Духе и Истине. Здесь заканчивается философия, возвращаясь в религиозное, откуда она и берёт своё происхождение¹³. Как сказал Филон Александрийский: разум возвращается, а безумие — нет.

3. Антиномия братьев

Только Бог безначален, прост и несложен. Всё, что Он сотворил, имеет над собой Его как своё Начало; всё существующее сложено во времени и пространстве; всё с самого начала мира противоречиво: небо и земля, свет и тьма, день и ночь, верность и измена, добро и зло и т. д. И только “у Бога всё возможно”: только Он господствует над всем Своим Творением, только Он удерживает всё противоречивое в Своей благодатной любви: нераздельно и неслиянно. В человеке, созданном из двух противоположных природ: бестелесной, словесной, разумной — и телесной, бессловесной, неразумной, до грехопадения антиномия этих природ удерживалась Божией благодатью. Две природы в человеке были едины, но неслиянны, так же как муж и жена — два одна плоть (Быт 2:24), но каждый — в своей индивидуальности. После грехопадения человек, оставив первую любовь свою (см. Откр 2:4), разделился. Благодать Святого Духа отступила от него, теперь он вынужден “своими силами” разрешать противоречия. Начались его земные испытания в тлении и смерти, в познании добра и зла. Вместе с совершенным даром единства человек утратил и совершенный дар разделения — неслиянности двух противоположностей в самом себе.

После грехопадения человек остался один на один с антиномичностью: во-первых, человека с Богом, во-вторых, человека с человеком: антиномия полов, антиномия отцов и детей, антиномия детей (первородность и т. д.), антиномия отдельного человека и человеческого рода и т. д. Человек погрузился в хаос (стихийность) противоречий. Без Божественной благодати, простоты и несложенности человек оказался в постоянной борьбе: или с этими против тех, или с теми против этих. Где собираются двое, где сложение одного и другого, там неравенство, выяснение, кто первый, там борьба за власть. Каждый из двух стремится “съесть” другого, растворить его в себе, принести другого в жертву. “Ибо сложение, — пишет преподобный Иоанн Дамаскин, — начало борьбы, борьба же — раздора; а раздор — разрушения; разрушение же — совершенно чуждо Бога”¹⁴. Первые дети Адама и Евы, родившиеся после изгнания из рая, Каин и Авель — первая противоречивая “двоица”, антиномия, которая получила кровавое разрешение. Из ревности “восстал Каин на Авеля”. Священномученик Ириней Лионский видит в этом первом братоубийстве знамение, раскрывающее ход дальнейшей истории человечества после грехопадения: “И так умер Авель, умерщвлённый своим братом, в знамение того, что отныне некоторые будут преследуемы и притесняемы и умерщвляемы, но неправедные будут умерщвлять и преследовать праведных”¹⁵. Так род человеческий начался с антиномии родных братьев: неправедного и праведного, как с минуса и плюса. Человек сам впустил в свою праведную жизнь в Божественной благодати “минус” — сатану. В “Братьях Карамазовых” Достоевского, в кошмаре Ивана Фёдоровича, как воплощение его “скверных мыслей” является чёрт. Лукавый, “философствуя”, говорит: «я определен “отрицать” <…> Без критики будет одна “осанна”. Но для жизни мало одной “осанны”, надо, чтобы “осанна”-то эта переходила через горнило сомнений, ну и так далее, в этом роде»¹⁶. Распространясь в своей лжи, продолжая водить Ивана “между верой и безверием попеременно”, чёрт задаётся вопросом: “Почему изо всех существ в мире только я лишь один обречён на проклятия..?”. И продолжает: «Я ведь знаю, тут есть секрет, но секрет мне ни за что не хотят открыть, потому что я, пожалуй, тогда, догадавшись в чём дело, рявкну “осанну”, и тотчас исчезнет необходимый минус и начнется во всем мире благоразумие, а с ним, разумеется, и конец всему…»¹⁷. Здесь важное значение имеют слова, сказанные Достоевским через лукавого — “лакея”, как назвал его Иван Карамазов. “Необходимый минус” — это особая, глубочайшая тема, великий “секрет” Домостроительства Божиего — вопрос о изначальной необходимости “минуса”, о неизглаголанных причинах его возникновения. Сказал также Иисус ученикам: невозможно не придти соблазнам, но горе тому, через кого они приходят (Лк 17:1).

Противоречие “пришло” в жизнь человека через самого человека, разделило его с Богом, и в результате — брата с братом. Оно приобретает особую остроту, когда братья единородны. Близнецы, даже при их абсолютно внешнем сходстве, не равны по времени появления каждого из них на свет. Когда, по молитвам Исаака, “неплодная” жена его Ревекка зачала: Сыновья в утробе ее стали биться, и она сказала: если так будет, то для чего мне это? И пошла вопросить Господа. Господь сказал ей: два племени во чреве твоем, и два различных народа произойдут из утробы твоей; один народ сделается сильнее другого, и больший будет служить меньшему (Быт 25:22–23). Ревекка родила близнецов: Исава и Иакова. Исав продал своё первородство за чечевичную похлёбку. Иаков в борьбе за первенство, наученный своей матерью, “хитростью <…> взял благословение”, предназначенное Исаву.

Ветхозаветное разрешение “антиномии братьев” — через отрешение другого, Новозаветное — через отрешение самого себя. “Са­мо-от­вержение, — по словам священника Павла Флоренского, — это единственное, что приближает нас к бого-подобию”¹⁸.

“Антиномия братьев” выражает общую антиномию человеческого рода, разделившегося в себе — антиномию с ближним, которая является следствием греха — первой антиномии — разделения человека с Богом. Господь предупреждал человека о смертоносности плодов с древа познания антиномии добра и зла, противоречия, удержать которое подвластно только Богу, поскольку “Он превосходит любое утверждение и отрицание”¹⁹.

Апостол Фома, являющийся образом антиномии вообще, среди двенадцати Апостолов составляет антиномию с Петром. В ней Пётр — как избыток устойчивости и решительности в вере, а Фома — как их недостаток. Пётр и Фома — две крайности в основании Церкви. Но антиномия Пётр–Фома — вторая антиномия среди Апостолов, первая — Иоанн–Иуда: Иоанн как самый совершенный, самый единый со Христом, а Иуда как отсекаемый, как тот, кто извергается при основании Церкви, при её творении; как тьма, отделяемая от света. От “тела” Церкви в её становлении постоянно отсекается кто-то, как один из двенадцати, как тот, через которого приходит грех.

4. Подвиг отречения

На Тайной Вечери, после омовения ног ученикам, Христос сказал: …Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам (Ин 13:15). Несомненно, что здесь речь идёт не только о омовении ног, но “пример” — весь земной путь Иисуса. В начале Своего служения Христос после сорокадневного поста был искушаем от диавола (Лк 4:1–13). Он отсекает искушения самым решительным образом: отойди от Меня, сатана, ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи (Мф 4:10; см. ткж Лк 4:8). Господь дал пример, как готовиться к христианскому служению, насколько нужно быть решительным, отсекая то, что не-Богово, всякое греховное начало. Единство с Богом предполагает разделение с антибожественным, со “всяким житейским попечением”, с “миром сем”, со своей чувственностью и рассудком, со своими ближними, и в конце концов — с самим собой. Единство начинается с разделения, которое “силой даётся”, и каждый, прилагающий своё усилие, приходит через это разделение к единению с Богом и только после этого обретает разделение Божественное благодатью Святого Духа. В начале требуется решительное усилие, чтобы разделиться, то есть отречься, оставить всё и тем самым подготовить себя к встрече с Богом, чтобы прикоснуться к Нему и в Нём обрести то, что оставили, но обрести уже в Божественном единстве и разделении; обрести нераздельно-неслиянную жизнь в Божественной любви. Когда Пётр спросил Иисуса: вот, мы оставили все и последовали за Тобою, что же будет нам? (Мф 19:27), Он ответил: истинно говорю вам, что вы, последовавшие за Мною, — в пакибытии, когда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей, сядете и вы на двенадцати престолах судить двенадцать колен Израилевых. И всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную (Мф 19:28–29).

Как “доброе неверие” Фомы утвердило веру, так “благое разделение”, расторгающее “злое единение” — антиномические отношения после грехопадения, восстанавливает утраченное нераздельно-неслиянное единство человека с Богом и человека с ближним. Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку — домашние его (Мф 10:34–36). Блаженный Иероним Стридонский толкует это противоречивое место в Евангелии следующим образом: “По вере в Христа весь мир разделился и восстал сам против себя: каждый дом имел и верующих, и неверных, и вследствие этого на землю послана добрая война, чтобы прекратить худой мир”²⁰. “Благое отречение” восстанавливает порядок в любви: оставляя своих ближних и самого себя, мы через Бога, в Боге и Богом возвращаемся к ним. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня (Мф 10:37); если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником (Лк 14:26).

«И в книге Песнь Песней, — пишет блаженный Иероним, — мы читаем: “Любовь ко Мне делайте правилом”. Это правило или порядок необходимо в каждом движении души. После Бога люби отца, люби мать, люби детей <…> Итак, Он не запретил любить отца или мать, но многозначительно прибавил: “Кто любит отца или мать более, нежели Меня”»²¹. “Благое разделение” — первый подготовительный момент в Бого-человеческом создании нового творения — Церкви, как очищение, облачение в “брачные одежды”, приготовление масла для светильников, чтобы быть готовыми к новому браку — Церкви и Агнца; чтобы, когда “придёт жених”, готовые могли войти с Ним на брачный пир (см. Мф 25:10). Этот первоначальный момент становления — жизни Церкви — подготовка к Тайной Вечери, к встрече со Христом и во Христе, когда каждый, собирающийся “на брачный пир”, с решительностью апостола Петра отсекает всё соблазняющее, “всякое житейское попечение”, чтобы составить Его тело под Его Главою, чтобы Он мог “придти и вселиться в ны”, как в приготовленный для Него дом — Кириакон. Второй момент созидания Церкви — сама евхаристическая Встреча Бога и человека: когда “Христос посреди нас”, когда принесённая верными “бескровная жертва” всего, что было для них любимым в жизни, возвращается в Духе и Духом, как Божественное разделение в нераздельности Божественной любви, как нераздельно-неслиянное Царство Святой Троицы.

Если говорить о соработничестве (синергизме) Бога и человека в творении новой жизни — Церкви, о мере участия в этом сотворчестве человека, то именно подготовительный момент “благого отречения” есть момент решительного “приложения” человечес­ких усилий. Самый последний и высший момент “подвига отречения” для человека — отречение от самого себя. Для рассудка это самая сложная задача: преодолеть самого себя, принести себя в жертву Богу. Важно то, что этот “подвиг” лишён всякого принуждения; его основание — “прекрасная свобода выбора”. Священник Павел Флоренский определяет сущность веры как “свободный подвиг”. «Свободный: ибо разум может делать усилие и подняться к лучшему, а может и не делать его, оставаясь при том конечном, условном и “хорошем”, что он уже имеет. Подвиг: ибо нужно усилие, напряжение, само-отречение, сбрасывание с себя “ветхого адама”, а в это время все данное, — “естественное”, конечное, знакомое, условное, — тянет к себе. Нужно само-преодоление, нужна вера»²².

Дело верных — приложив все возможные усилия “своей немощи”, достойно принести жертву Богу — “дух сокрушен”, разъединить, оторвать от вещей сознание, “рабствующее вещам”, и сердце — от всего природно-родового, чтобы собраться, совершиться в таинственное собрание на Трапезу Христову, все на одно и то же, чтобы единодушно, “едиными усты и единым сердцем” призывать Духа Святого: “прииди и вселися в ны”! Дело верных — приготовить путь Господу (см. Мк 1:3), приложить всю свою волю, чтобы её же — свою волю — и преодолеть, тем самым дать возможность воле Божией творить в них и через них в Духе и Истине. Дело верных — принести в жертву “свою”, человеческую правду, чтобы Сама Правда совершилась в них. Всё остальное — “Господь усмотрит”.

Но свободный подвиг само-отречения предполагает в “каждом движении души” уверенную неуверенность: впрочем не как Я хочу, но как Ты (Мф 26:39). Такой пример дал Сам Христос.

В этом смысле Пётр и Фома — как близнецы, как образы двух крайностей в вере: устойчивости и неустойчивости. Эта антиномия веры снимается в образе апостола Иоанна — Возлюбленного, постоянно пребывающего “у груди Иисуса”, в евхаристическом единстве с Ним.

5. Последний вопрос Петра

Господь создал Церковь как новый святой город Иерусалим, как скинию Бога с человеками (Откр 21:3), как жилище для обитания Правды. Ангел показал апостолу Иоанну Град Божий — “жену, невесту Агнца” — и он увидел большую и высокую стену города, которая имела двенадцать оснований, и на них имена двенадцати Апостолов Агнца (Откр 21:14). Святая, соборная и Апостольская Церковь основана Христом на двенадцати Апостолах как на едином “дне невечернем”, который имеет реальное существование. Его постоянное совершение предполагает, во-первых, постоянное отделение света от тьмы, чистого от не-чистого; постоянно кто-то из двенадцати, тот, через которого приходит тьма (грех), отпадает, а освобождающееся место восполняется: достоинство его да приимет другой (Деян 1:20). Так отпал от числа двенадцати Иуда, чтобы идти в свое место, а жребий сего служения и Апостольства принял Матфий, один из свидетелей воскресения Иисуса Христа, и был сопричислен к одиннадцати Апостолам (Деян 1:25–26). В основании жизни Церкви положен принцип: “не давать место диаволу”. Далее, постоянно очищаемое и восполняющееся “тело” Церкви в своём становлении предполагает постоянное совершение каждого из учеников в единство с Учителем, каждый должен стать, подобно Иоанну, единым с Учителем учеником, а в этом с Ним единстве — и единым с другими едиными с Ним учениками. Ученик Христа может быть или единым с Ним, или — не-единым. В “не-единстве” Пётр и Фома представляют два основных противоположных полюса, Антиномия Пётр–Фома выражает две противоположные степени удалённости всего “не-единства” от Бога. Оба этих крыла удалённости учеников от Учителя подлежат совершению в единство с Ним — в единого “любимого ученика”. Это есть евхаристическое восстановление в единство с Богом, примирение с Ним. Ибо все из Него, Им и к Нему (Рим 11:36).

В Домостроительстве благодати Божьей нет ничего случайного. Двадцатая глава Евангелия от Иоанна заканчивается восстановлением апостола Фомы в “единого ученика” через его евхаристическое прикосновение к Святым Христовым Тайнам, к изъязвленному телу Спасителя, во время второго таинственного собрания Апостолов в Церковь после Воскресения Христа. Вопросы, порождаемые антиномичностью существования человека в изгнании, заканчиваются “у груди Иисуса”. Теперь есть только единый последний ответ: Фома сказал Ему в ответ: Господь мой и Бог мой! (Ин 20:28). В последней, двадцать первой главе Евангелия Апостола любви, после призвания Христом Петра: иди за Мною, — Пётр, обратившись, видит идущего за ним ученика, которого любил Иисус (Ин 21:19–20). Пётр задаёт вопрос — последний в Евангелии: Господи! а он что? (Ин 21:21). Иисус ответил: если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того? Ты иди за Мною (Ин 21:22). Не скрыто ли в этом ответе Иисуса: будь единым со Мной, как Иоанн, не ревнуй и не задавай лишних вопросов; если хочешь быть совершенным — иди за Мной так, как идёт он, и обретёшь со Мной, во Мне и через Меня вечную жизнь в Царстве Святой Троицы, в новом вечном единстве, где все едино, но неслиянно; в абсолютном единстве Трёх, где “абсолютно немыслимо первенство”²³.

Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино (Ин 17:21). Основание Церкви — восстановление, совершение учеников в единого с Учителем любимого ученика, “приклонившегося к груди Его”. И только совершенное единство верных во Христе становится основанием для совершенного Божественного разделения Духом и в Духе. Собранная Церковь исполняется Духом Святым в свою Пятидесятницу, обретая нераздельно-неслиянную полноту жизни. При наступлении дня Пятидесятницы все они были единодушно вместе. И внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились. И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святого, и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать (Деян 2:1–4). Бого-человеческое единство — Церковь — обретает таинственную полноту жизни сошествием Святого Духа на Апостолов. “Разделяющиеся языки” — новое Божественное разделение, разделение ради единства — восстанавливает индивидуальность каждого из собравшихся в её истинности, каждого в том, в чём он призван Богом. В Его любви каждая личность получает абсолютно справедливое определение. Он Сам есть любовь, которая, по определению митрополита Антония Сурожского, равна ко всем, но не одинакова. В основание Церкви Христос положил Самого Себя — “камень”, который отвергли строители Вавилонской башни. Они попытались положить основанием башни свою волю, своё “Я”, тем самым обрекли себя на разделение, на рознь как результат смешения, которое попустил Господь за их своеволие и гордость. Люди перестали понимать друг друга: разделение общего для всех языка стало причиной разрушения их единства. Это “вавилонское наказание” снимается в Пятидесятницу сошествием Святого Духа на Апостолов, собранных в Церковь. Единство Церкви получает дар Духа Святого — неслиянность. Апостолы начали говорить слова Божии, ибо не мерою дает Бог Духа (Ин 3:34). Господь в Церкви возвращает верным Ему взаимопонимание. Если разделение Богом единого языка строителей Вавилонской башни привело к беспорядочному смешению, то Божественное разделение единого Святого собрания Духом Святым на индивидуальности, без потери их единства во Христе, утвердило это единство во всей его Бого-человеческой полноте, в которой преодолены крайности: излишней (Пётр) и недостаточной (Фома) устойчивости в вере: …мы, многие, составляем одно тело во Христе, а порознь один для другого члены (Рим 12:5).

После Пятидесятницы новый “организм любви” — Церковь — начинает свою Бого-человеческую жизнь. Через Церковь и в Церкви осуществляется тайна вечной нераздельно-неслиянной любви. Великой тайной любви и в Великой тайне любви снимаются антиномии веры. Новое Бого-человеческое творение — Церковь — “день невечерний”, день Евхаристии, постоянно воскрешаемый через верующих в Него Христос, до Его Второго пришествия — дня Господня.

Ей, гряди, Господи Иисусе! (Откр 22:20).