Археолог Сергей Белецкий: Надо меньше копать и больше думать
Сергей Васильевич – потомственный археолог. Его отец, Василий Дмитриевич Белецкий (1919–1997), прославился раскопками в Пскове. Ему удалось почти полностью исследовать территорию Довмонтова города (части псковской крепости, примыкающей с юга к кремлю). Довмонтов город сейчас – музей под открытым небом. Сын продолжил дело отца, проводил раскопки в Пскове и Пушкиногорье.
Мама Сергея Васильевича Белецкого, Александра Семеновна Косцова (1920–2006), помимо того, что прекрасно рисовала и была выпускницей Академии художеств, была хранителем коллекции древнерусского искусства отдела истории русской культуры Эрмитажа.
Наши древнерусские предки были такими же, как мы
– Вы проводили раскопки в Пушкиногорье, и что же удалось узнать археологам? Почему там было интересно копать?
– С Пушкиногорьем у меня связано много воспоминаний. Раскопки на городищах Воронич и Савкина горка в конце 60-х и начале 70-х проводил мой отец. Я принимал участие в этих работах. Потом в начале 80-х ходил здесь разведками – искал сельские поселения эпохи Средневековья. А с 1998 по 2004 гг. наша экспедиция вела в Пушкинском заповеднике раскопки – на усадьбе Воскресенское и на городище Воронич в Тригорском.
В 2004-м на городище Воронич начали восстанавливать храм, фундаменты которого мы исследовали за год-два до этого. И тогда удалось решить загадку, связанную с пушкинскими временами. Когда-то Семен Степанович Гейченко, директор Пушкинского музея-заповедника, хотел вскрыть могилы тригорских помещиков. Снял плиты, вырыл ямы и ничего не нашел.
Мы во время раскопок в 2004 году открыли подлинный фундамент оградки вокруг могилы тригорских помещиков, и стало ясно, что намогильные плиты смещены. Сейчас они лежат не на своих местах, и могилы находятся в промежутках между памятниками. Так что могилы там, слава Богу, лежат нетронутые.
Мы проводили раскопки в усадьбе Воскресенское, которая принадлежала Исааку Ганнибалу, младшему сыну Абрама Петровича. Там решили давнюю загадку – продемонстрировали, что фундамент господского дома на усадьбе, который традиционно считали фундаментом дома Ганнибала, на самом деле принадлежал дому купцов Крестиных, последних владельцев усадьбы. При раскопках же были открыты и подлинные фундаменты дома И.А. Ганнибала, и фундаменты северного флигеля. Удалось восстановить планировку усадьбы XVIII века.
А на площадке городища Воронич мы обнаружили слой славянского поселения VIII-IX века, и там же на городище Воронич обнаружили остатки пахотного поля.
Пушкинские горы. 2014 год
– А какими еще достижениями вы больше всего гордитесь как археолог и что считаете главным успехом?
– Вопрос очень сложный. Я горжусь тем, что я умею датировать слой по керамике с точностью до половины столетия, а порой до четверти века. По псковской керамике, естественно. Этому меня учил отец. Я горжусь тем, что сейчас я это делаю не хуже него.
Горжусь тем, что много лет принимал участие в работах экспедиций Государственного Эрмитажа в Довмонтовом городе в Пскове. Я научился копать памятники архитектуры. И этому тоже учился у отца.
Я неплохо знаю русские средневековые печати. В свое время написал работу, посвященную псковским актовым печатям. В прошлом году я закончил рукопись книги, и сейчас у меня эта рукопись еще отлеживается, я еще буду ее чистить, прежде чем решусь ее отдать в печать.
Я горжусь тем, что с ушами влез в древнерусскую княжескую геральдику, и, по-моему, у меня это стало получаться. Сейчас я могу назвать поименно владельцев почти сотни древнерусских княжеских гербов, которые раньше считались безымянными. У меня есть мечта: когда-нибудь я хочу создать для древнерусской геральдики нечто типа таблицы Менделеева, чтобы можно было предсказывать, какие еще гербы появятся. Кое-что мне даже удалось предсказать.
– Гербы древнерусских князей обладают какой-то систематикой?
– Да. И кажется, что мне удалось ее нащупать. Я не могу сказать, что полностью решил эту загадку – нет, ее еще не одно поколение исследователей будет решать. Но я, кажется, сумел наметить путь, которым происходило наследование княжеских гербов в Древней Руси, как сыновья меняли герб отца.
– Это был своего рода язык символов?
– Да, что печати, что княжеские знаки – это почти как тексты. Современники их умели читать. Если мы не умеем их читать – это не потому, что этих текстов нет, а просто мы еще не научились этого делать.
– Много споров идет о том, какими были наши древнерусские предки. Как вам кажется, какой у них был характер?
– Они были такими же, как и мы.
– Сторонниками демократии или авторитаризма? Что свойственно русскому человеку?
Сергей Белецкий. Рисунок Н.С. Софронова
– Ох, какой вы вопрос задали. Так сразу и не ответишь. Слишком много вокруг этого вопроса нафантазировано.
– Новгородцы и псковичи отличались в этом отношении?
– Псковичи были больше чиновниками. Я думаю, что и среди новгородцев было изрядное число чиновников. Были ли мы демократами, не знаю. Но, к сожалению, все возможные пути развития демократии у нас пресеклись из-за монголо-татарского нашествия.
Предков я порой воспринимаю очень лично: кого-то уважаю, кого-то не уважаю, кому-то бы подал руку, кому-то – нет.
За жизнь я перерисовал десяток кубометров черепков
– Как вы пришли в археологию? Получилось ли это естественно, или у вас были сомнения в выборе?
– Я в свое время очень хотел быть пожарным, мне тогда было лет пять. Меня отец первый раз взял с собой в археологическую экспедицию в 1962 году, когда мне было восемь лет – в экспедиции исполнилось девять. И с тех пор я каждый год ездил с отцом. Так что для меня выбор пути был уже очевиден. Мне это всегда было интересно. Да мне и сейчас это интересно.
– Как отец вводил вас в профессию, чему он вас учил?
– Школьником я прошел все те этапы, которые проходят студенты. Самое первое, чему учат в экспедиции, кроме работы лопатой, ножом и кистью и просеивания земли, – это элементарная камеральная обработка находок. Студентов учат мыть и сушить находки, шифровать находки, составлять их опись. Многое из того, чему учат на первом курсе института, я умел уже делать, когда учился в пятом классе.
Потом отец меня учил рисовать находки, в первую очередь керамику. Часть этих папок (показывает на книжные полки в своем кабинете) – это картотека керамики, мои полевые рисунки керамики. Думаю, что в общей сложности я за свою жизнь перерисовал с десяток кубометров черепков, может, больше.
1964 год.
– Почему именно керамика – азбука археологии?
– Как все мы знаем, керамика – вещь очень хрупкая и часто недолговечная. Посуда бьется, люди выкидывают черепки и покупают новые миски и горшки, которые делают мастера. В интересах мастера сделать как можно больше посуды за как можно меньший отрезок времени. Поэтому в процессе работы гончаров меняются и формы сосудов, и орнамент на них. В результате по находкам черепков, битой посуды можно датировать культурный слой, из которого они происходят, с точностью до столетия; довольно часто – с точностью до полустолетия; редко, но порой можно – с точностью до четверти столетия.
У Андрея Никитина в его популярной книге об археологии «Голубые дороги веков» (чудесная, кстати, книжка) я впервые прочел такие строчки:
Нет ничего прочнее, чем битая посуда.
Что происходит с ней?
С ней происходит чудо.
У них, у черепков, осколков и обломков
В запасе даль веков, признание потомков.
Это стихотворение Валентина Берестова, тоже археолога по образованию.
– Знаменитого детского поэта Берестова?
– Да. Совершенно блистательный поэт и прозаик. Он был очень талантливым человеком. С ним я был очень шапочно знаком. Берестов был другом моего научного руководителя Валентина Васильевича Седова. Собственно, Седов нас с ним и познакомил. Берестов был однокурсником будущих академиков Валентина Седова и Валентина Янина, но из археологии он ушел.
1977 год. С В.В.Седовым на раскопках в Лезгах
– У вас потрясающие родители.
– Мне на самом деле, я вам честно скажу, по-настоящему повезло с родителями. Они были очень талантливы. Отец – археолог. Мать – искусствовед. Кроме того, они оба были художниками.
А.С. Косцова. Доклад-в Эрмитаже. Начало 60-х
Отец родился в 1919 году в Казахстане в городе Актюбинске. Его отчим, Дмитрий Васильевич Белецкий, был профессиональным военным, так что семью метало по всей стране от Питера до Дальнего Востока и обратно. Отец оканчивал школу во Владивостоке. Оттуда послал на творческий конкурс в Москву свои живописные работы и был приглашен для поступления в Академию художеств. По дороге кончились деньги. Он вышел в Иркутске из поезда, сдал билет и без подготовки поступил в горный институт.
– Кем были до революции ваши предки?
– Родной отец моего отца – украинский хуторянин. Бабушка, Матрена Семеновна Михина, второй раз вышла замуж, и ее мужа отец считал своим отцом, а я называю своим дедом.
А.С. Косцова. 1957 год
Мама родилась в 1920 году. Перед войной она поступила в Ленинградский университет, потом ушла из университета и поступила на факультет теории и истории искусств Академии художеств, который окончила уже после войны. Мама была одной из младших дочерей Семена Федоровича Косцова и Марии Дмитриевны Дурново. Бабушка принадлежит к московской, а не питерской ветке рода Дурново, так что к дореволюционному министру внутренних дел Петру Дурново мы отношения не имеем.
– Вот почему ваш Живой журнал называется durnowo.
– Да. Это подмосковные Дурново, их родовое имение было под Лопасней. Сейчас это город Чехов в Подмосковье. Очень хочу когда-нибудь туда съездить.
– Как сложилась судьба вашего отца после поступления в горный институт?
– Отец не успел окончить Иркутский горный институт – началась война. После войны семья съехалась в Саратов, и отец поступил в Саратовский пединститут на исторический факультет. Он собирался стать учителем истории.
Но у всех студентов-историков бывает археологическая практика, и отец поехал на раскопки городища Ош-Пандо к Павлу Дмитриевичу Степанову. Так состоялось его знакомство с археологией. А лекции по археологии у них читала блестящий специалист – Анна Николаевна Москаленко. Дошкольником я видел Павла Дмитриевича, пожилого дядьку с большой седой бородой, а с Анной Николаевной познакомился значительно позже, уже когда учился в аспирантуре.
После окончания института отец поехал поступать в аспирантуру в Питер в Педагогический институт им. Герцена. В тот год не было набора в аспирантуру – это 1950 или 1951 годы, боюсь соврать.
– Еще при Сталине?
– Да. И куда было деваться? Отцу посоветовали: «Ты пока съезди в экспедицию». Он поехал в экспедицию, в которую тогда набирали людей – в Волго-Донскую, на раскопки крепости Саркел. Хазарский город Саркел на берегу Дона затем стал древнерусским городом Белая Вежа. Экспедицией руководил Михаил Илларионович Артамонов, замечательный археолог и историк, ставший в 1951 году директором Эрмитажа. Так отец нашел себе учителя на всю жизнь: вначале поступил в аспирантуру в ЛОИИМК, а потом перешел вслед за Артамоновым в Эрмитаж.
– Как ваш отец попал на раскопки в Псков?
– Отец под руководством Артамонова написал кандидатскую диссертацию на тему «Жилища Саркела (Белой Вежи)». Кстати, хорошая работа. Это я говорю не потому, что он мой отец, а могу оценить ее как профессионал. В 1955 году Артамонов, уже будучи директором Эрмитажа, отправил отца в помощь к Григорию Павловичу Гроздилову, основателю Псковской экспедиции Эрмитажа, в Псков.
И с того времени у отца началась псковская эпопея. Он был назначен замначальника экспедиции. В 1962 году у Гроздилова в экспедиции случился обширный инфаркт, его на самолете вывезли в Питер, и он почти сразу скончался. Отец довел экспедицию до конца, подготовил итоговый отчет, а с 1963 года стал руководителем экспедиции. Ему было 43 года.
В.Д. и С.В. Белецкие. Псков, сентябрь 1978 года
– Чем в этой связи был интересен Псков, почему было там интересно копать?
– Там и сейчас интересно. Там работает группа местных археологов, великолепные ребята, превосходно копающие. Когда я бываю в Пскове, я с удовольствием прихожу к ним на раскопки, на конференциях и семинарах слушаю их доклады.
Псков еще многие десятилетия будет исследоваться археологами. То, что мне посчастливилось в Пскове копать много лет – это здорово, но это только эпизод в археологии Пскова. Важными эпизодами являются и большинство других раскопок, проводимых в Пскове. Важнейшими же этапами в археологии Пскова стали раскопки, проводившиеся Григорием Павловичем Гроздиловым (1954-1962 гг.) и моим отцом (1963-1993 гг.).
Гроздилов открыл для всех возможности псковской археологии. Он показал, какого качества там слой, что не только в Великом Новгороде прекрасно сохраняется органика в виде дерева, тканей, кожи, бересты и далее, но и в других городах. Раскопки Полоцка, Киева, Минска, и прочего, и той же самой Москвы дали потом то же самое. Ну а работы отца – это почти полностью исследованная территория Довмонтова города (часть псковской крепости, примыкающая с юга к кремлю), превратившаяся сейчас в музей под открытым небом.
1968год. Псков
– В Пскове находят берестяные грамоты?
– Находят, но очень мало. Я полагаю, что берестяные грамоты – это локальное новгородское явление. Не думаю, что на бересте писали во всех городах. Показательная вещь – в Новгороде найдено больше тысячи грамот, а во всех остальных городах всего несколько десятков.
– Как вы это объясняете?
– Я как-то сказал это при новгородских археологах, и они обиделись: «Все просто – в Новгороде писали стилусом по бересте, а в Пскове тоже могли писать по бересте, только чернилами. Псков отличается от Новгорода… Новгород – самый западный, самый европейский город Руси, а Псков – самый русский город Европы». Я сумел объяснить разницу?
– Да.
– Это слишком разные города, это разная политическая структура, это даже разный менталитет. Псков – это западное пограничье Руси. За счет чего, в первую очередь, богатство в Новгороде? За счет огромных земельных владений. Торговля и ремесло – это уже во-вторых. А Псков – это, в первую очередь, торговля и контрабанда.
До конца практики мои ребята читали «Властелина колец»
– Расскажите, как происходит общение археологов в экспедиции, насколько важен психологический климат?
– Очень важен. В экспедиции не должно быть конфликтов, они очень мешают работе. Хороший начальник экспедиции умеет конфликты спускать на тормозах. Это сложно, но возможно. Для этого экспедиция должна быть дружная. Почему обычно в экспедиции ездят одни и те же люди по многу лет? Ведь ездят не только археологи, бывает, человек из совсем другой сферы деятельности прилепился к экспедиции и в свой отпуск ездит из года в год. Вокруг этого даже слагают легенды.
Но самая сложная часть, и она же самая интересная – общение с практикантами. Когда у тебя в экспедиции 20-40 практикантов, для которых археология – это, в общем, обязаловка, надо что-то придумать, чтобы их как-то сдружить. Потому что приезжают девчонки и мальчишки 17-19 лет – они себя осознают взрослыми, но с другой стороны, они же еще ребятня, вчерашние школьники. Они стесняются показать, что чего-то не знают.
Я помню, в один из сезонов ко мне приехала абсолютно недружная группа. Я не знал, что с ней делать. Работали хорошо, но девочки были сами по себе, мальчики сами по себе. Общее питание удалось наладить не сразу. Вначале были только утренние чаепития, днем ходили в городские столовые, а по вечерам мальчишки сами себе варили макароны в электрочайнике. Не в таком, как сейчас, а в старом металлическом, со спиралью.
По вечерам студенты по очереди ко мне в комнату заходили. Я – начальник экспедиции в этот момент, руковожу практикой, и то один, то двое придут поговорить. Однажды ко мне в комнатку набилось человек 12-13… А группа тогда была человек 20-25.
Это было начало 90-х, когда только-только становились популярными книги Толкина – «Хоббит», «Властелин колец». Сидим, треплемся ни о чем, я ребят чаем пою. И с одним из мальчишек мы вдруг заговорили о Толкине. И я, и он – «толкинутые». Смотрю, остальные не понимают, о ком и о чем идет речь. Думаю, интересно, кто из них первый признается в том, что он не понимает, о чем мы говорим? Потому что признаться в незнании – это уже шаг вперед, это значит – ребятенок повзрослел.
Наконец, одна девочка не выдержала: «Я не понимаю, о чем вы говорите». «Ба!» – сказали мы с этим парнем и начали рассказывать. После чего та же девочка сказала: «Сергей Васильевич, а у вас нет с собой этой книги?» «Есть», – сказал я. И вот по вечерам ребята начали вслух у меня в комнате читать «Властелина колец». Мы до конца практики прочитали весь первый том. Эта группа потом была самая дружная до конца университета, до самого выпуска. Вот так.
Сергей Белецкий. Фото: Наталия Демина
– Про дружбу понятно, а какими качествами характера должен обладать идеальный археолог?
– В 1970 году Михаил Илларионович Артамонов, учитель моего отца, ставший и моим учителем, собрал нас, поступивших на кафедру археологии Ленинградского университета. Мы только-только сдали вступительные экзамены. Артамонов всех нас знал, потому что у всех у нас уже был полевой опыт, все работали в известных питерских экспедициях.
И вот он нас собрал всех вместе, чтобы поговорить – такой был хороший длинный разговор, часа полтора продолжался, а то и два. Под конец Михаил Илларионович сказал:
«Помните главное: для того, чтобы заниматься археологией, надо честно ответить себе на два вопроса: во-первых, нужна ли тебе археология; а во-вторых, нужен ли ты археологии? На первый вопрос вы уже ответили. А на второй вопрос вы будете отвечать всю жизнь».
Так оно и есть. На вопрос «Нужен ли ты археологии» каждый из нас отвечает всю жизнь.
– Какой же ответ археология приберегла для вас?
– Не знаю. Я думаю, что я кое-что умею делать, и надеюсь, что то, что я делаю, не бесполезно.
– Почему люди влюблены в археологию? Что в ней самое увлекательное?
– Во-первых, интересен сам процесс поиска, открытия. А потом, археология, особенно полевая – это не просто экзотика. Как бы это объяснить? Что обычно самое притягательное для ребят, которые приезжают в экспедицию? Это песни у костра, этот экспедиционный быт. Я когда-то именно поэтому заинтересовался экспедиционным фольклором и, как любитель, собираю его уже много лет.
1985 год. Псков. «Вечерний чай». Рисунок Ани Любавиной
– Это анекдоты, песни?
– Песни. И у меня уже собрана неплохая коллекция. Я горжусь тем, что уговорил нескольких друзей опубликовать свои песни, которые были написаны полвека назад, а и сейчас до сих пор поются в экспедициях. Мой хороший приятель из Твери Игорь Черных опубликовал две книжки своих песен, причем в этих книжках есть диски с полевыми записями, это здорово.
Я в свое время записал от Юрия Михайловича Десятчикова, одного из основных авторов, почти полный текст знаменитой «Скифской баллады», которая уже более полувека считается во многих экспедициях гимном. Обычно везде поют 5, 6, 7 куплетов, а я записал около 25.
– На ваш взгляд, археология – мужская профессия? Или женщина может в ней так же преуспеть, как мужчина?
– Есть очень яркие археологи-женщины, но, к сожалению, у большей части из них не все было в порядке с личной жизнью. Например, Светлана Александровна Плетнева так и не вышла замуж. А она была не только блистательным археологом-полевиком и очень талантливым кабинетчиком, но, в молодости, и очень симпатичной барышней. Тетя Света – так ее называли за глаза – была ученицей Артамонова и Рыбакова. И это удивительно, ведь Артамонов и Рыбаков друг друга на дух не переносили, а она – ученица обоих.
– Какой писатель вам кажется самым археологическим, если так можно сказать? Может быть, Агата Кристи с ее рассказами об археологах?
– Нет, пожалуй. Хотя профессия археолога и сродни профессии детектива. Но это вообще вопрос очень сложный, потому что, скажем, я и многие мои друзья любят хорошие классические детективы, а многие их терпеть не могут. Фэнтези кто-то любит, кто-то нет. Скажем, я с удовольствием читаю романы Пети Алешковского, с которым мы много лет знакомы, он сам по образованию археолог, большой умница. Я хорошо был знаком с его отцом Марком. Археолог Марк Алешковский – это младший брат писателя Юза Алешковского. А с Петром мы знакомы с университетских времен.
1986 год. Псковский кремль с петрозаводскими волонтерами
– Я не ожидала, что столько людей вокруг нас – бывшие археологи: Берестов, Алешковский.
– По окончании университета Петр какое-то время преподавал на кафедре, а потом целиком ушел в писательство. Я очень люблю его романы, но это не значит, что их все любят. Вот сейчас с большим удовольствием прочитал его «Крепость». Его «Рыбу» я тоже прочитал когда-то с удовольствием.
Со студентами-практикантами, чтобы их сдружить, я развлекался еще одной очень забавной игрой, как правило – у костра. Самый первый костер, все приехали, разбили лагерь, начинается вечернее чаепитие, никто ничего не готовит, потому что всем мамы надавали вот такие пакеты с едой (показывает их размер). Это все выкладывается в общую кучу, бери что хочешь. И в ходе чаепития я спрашиваю: «Ребята, вам не попадалась в руки книга “Парнас дыбом”?»
Ожидаемая реакция – никто не знает этого замечательного сборника литературных пародий. Коротко рассказываю о сборнике – как группа молодых харьковских поэтов написали серию текстов от лица самых разных авторов на темы «У попа была собака», «Жил-был у бабушки серенький козлик» и «Ушел купаться Веверлей». И предлагаю студентам: «Давайте я вам сейчас буду читать кусочки из пародий, а вы угадываете, на кого она». Угадывают многие. Начинаешь с простого: с Некрасова, Пушкина, Блока, а потом доходишь до Бунина, Ахматовой и Гумилева. Как правило, хоть кто-то, но угадывает, а это тоже сближает. Вот такая игра.
2002 год. В Пушкинских горах
Еще одна история, совсем анекдот. Это был, наверное, 2003 год, Пушкинские горы. Мы копаем на городище Воронич. Много лет туда со своими студентами приезжал мой знакомец из Ивано-Франковска Ярослав Мельник. Он профессор из Ивано-Франковского университета, очень интересный человек, большой умница, трудяга. Мы с ним хорошие приятели много-много лет. Его группа обычно строила мостки через всякие подболоченные участки. Он смеялся: «Мы наводим мосты между Украиной и Россией». Кстати, такие мосты сейчас очень нужны!
И вот случилось так, что Слава приехал, привез студентов, а для них привычной работы нет – фронт работ не подготовлен. Что делать? Георгий Николаевич Василевич, директор заповедника, просит меня: «Возьми к себе всю группу на раскопки». – «С удовольствием, – говорю, – почему нет?» И вся группа украинцев махала лопатами у меня на раскопках.
Иду как-то по раскопу, вижу – стоит группа девчонок, такие красивые, румяные, чернобровые, черноглазые, фигуристые. Видно, что им хочется выпендриться. Я прохожу мимо, и одна из них громко говорит, чтобы я услышал: «Я не понимаю, что они со своим Пушкиным носятся! То ли дело наш Шевченко».
Я торможу, говорю: «Девочки, у меня предложение: сейчас я вам читаю Шевченка на мове, – девочки задергались, оказывается, я знаю о том, что в украинском языке мужские фамилии на «о» склоняются – Шевченка, Шевченку, – а потом вы мне читаете Пушкина на русском языке. Подходит?» – «Подходит». Я им прочитал «Заповiт»: «Як умру, то поховайте мене на могилі серед степу широкого на Вкраїні милій», – и так далее. «Теперь ваша очередь». Молчание. «Всё, понял. По случаю сырой погоды фейерверк отменяется, продолжаем работу».
Вечером ко мне приходит в лагерь Ярослав. Он и его студенты из Ивано-Франковска стояли отдельным лагерем где-то в километре от нас. Приходит, сидим, пьем чай у костра, он говорит: «Слушай, что ты с моими девчатами сделал?» Я говорю: «А что?» – «Они сейчас у костра сидят и Пушкина читают».
2004 год
Надо меньше копать и больше думать
– Какими профессиональными знаниями должен обладать археолог? Сколько времени нужно учиться? И учиться в университете или на практике в поле?
– В поле можно многому научиться, но систематические знания дает только обучение в вузе. Обучение в поле – это очень важно, но это знания отрывочные. Они могут быть в чем-то глубокими, а в чем-то поверхностными, а чего-то человек вообще не будет знать. Конечно, надо прослушать полный курс кафедрального образования.
Где в России учат всерьез археологии? На историческом факультете СПбГУ, на кафедре археологии МГУ и на кафедре археологии Новосибирского госуниверситета. Сейчас, пожалуй, лучшее, на мой взгляд, – московское образование. В Питере кафедра ослабела. Ушло сильное поколение стариков, сейчас там молодые ребята, многих я просто не знаю, поэтому не могу судить.
Во времена СССР блестящее археологическое образование давали еще Киевский университет, Минский университет. Очень хорошее образование давал Вильнюсский университет. Неплохое археологическое образование давали в Тарту. Но сейчас это уже отдельные государства.
– Можете ли сравнить археологию СССР и современную российскую археологию? Что стало лучше, что хуже, что изменилось?
– Сейчас, к сожалению, все упирается в деньги. Сейчас на научные исследования денег почти не выделяется. Большинство полевых работ – это спасательные раскопки. В этом нет ничего дурного, это, я считаю, как раз прекрасно, надо меньше копать и больше думать. Копать надо только то, что может погибнуть. Но в советское время главным плюсом, наверное, было то, что была возможность получать финансирование на решение специальных научных задач.
Разумеется, оно было небольшим, на самом деле, никогда на археологию не выделялось много денег… Впрочем, археология получила сравнительно большие деньги в конце 1940-х и начале 1950-х годов, когда начали работу Новгородская и Волго-Донская экспедиции – суперогромные по количеству участников. Последняя проходила с 1949 по 1951 годы и изучала район, который потом ушел на дно Цимлянского водохранилища. В Саркеле работали одновременно до нескольких тысяч человек, главным образом – заключенные.
Археологические раскопки на местах будущих строек дают очень много, но в них также и очень много минусов – археологи полностью зависят от строителей. Нужно закончить работы к определенному сроку, хочешь или не хочешь – закончи, поэтому порой приходится работать ускоренными темпами, а это не всегда полезно для археологических исследований.
Сейчас, правда, стали работать круглый год, под палатками, под ангарами, с прогреванием внутреннего пространства, с разогреванием земли, но я так никогда не копал. Я еще помню, когда мы копали в декабре под снегом, это было далеко не самое лучшее для собственно археологических исследований, прежде всего – для фиксации результатов раскопок. В общем, орудия труда те же самые: лопата, нож, кисть. При необходимости можно использовать и более грубый инструмент, такой, например, как кайло, но это все-таки очень специфическое орудие труда. А так, в первую очередь, это ножи и кисти.
1985 год. Псков, Ккемль
– Ножи, чтобы долбить грунт?
– Нет, нож нужен для того, чтобы срезать им землю, чтобы не дай Бог не путать слои. Старые методики требовали вскрывать слои так называемыми пластами – по 20 сантиметров. А я считаю, что это – уничтожение культурных напластований. Отец учил меня копать по слоям и прослойкам. Лопатой это не сделать, это можно сделать только ножом, чтобы не перемешивать находки из разных прослоек.
– Какой толщины может быть такая прослойка?
– По-разному. Сантиметр, полсантиметра. Иногда три-четыре сантиметра. Бывает больше.
– А сколько в этом сантиметре может поместиться лет?
– Очень по-разному. Метровый слой может отложиться за несколько часов – если, например, этот слой сформировался в результате пожара. Но прослоечка в 5-7 сантиметров может откладываться пару десятилетий и даже дольше.
Я боюсь уйти раньше времени
– Бывали ли у вас моменты профессионального выгорания, когда вы теряли любопытство и интерес к своему делу?
– Это только от усталости. Если происходит потеря интереса, лучше работы тормознуть. Мне приходилось тормозить работы, но это, как правило, было связано не столько с усталостью, сколько с какими-то экстраординарными событиями.
– Играет ли какую-то роль в вашей жизни религия, и какая?
– Крестик я снимаю, только когда иду в душ, а так не снимаю уже много лет.
– Значит, вы крещеный?
– Да, конечно. Мое отношение к религии лучше всего можно передать словами героя романа Толстого «Анна Каренина». Помните, там был такой замечательный интеллигент Лёвин? Когда он собирался жениться, он произнес знаменательную фразу: «Ба! Я три года не говел». Я про себя могу сказать то же самое: «Ба! Я 60 с лишним лет не говел».
Нет, надо сказать, что я иногда держу посты, но очень редко, а в Великий пост меня хватает только на первую неделю поста и на Страстную, больше я не выдерживаю. Я очень редко бываю на службах. Но бываю на службах там, где мне симпатичен храм, например, два раза в году я бываю на службах в Никольской церкви на Большеохтинском кладбище, потому что на этом кладбище лежат мои родители. Я хожу туда 8 января, заказываю панихиду по отцу, а 16 июля – панихиду по матери.
– Ваши родители были верующими людьми?
– Отец был атеистом, хотя он был крещеным человеком. Мать, как я понял уже под самый конец ее жизни, была верующей, хотя она никогда об этом не говорила. В самом конце ее жизни я ей помогал готовить к изданию «Вкладную книгу Кожеозерского монастыря». Мама расшифровала и систематизировала все записи вкладов. Книга, правда, вышла из печати уже после маминой смерти.
А.С. Косцова. 8 января 2006 года
– Чему вам удалось научить ваших детей? Что вы хотели передать, и что смогли передать?
– Практически ничего. Так случилось, что с Сашей, старшим сыном, я не виделся с его полутора лет. Всю информацию о нем получаю только из третьих рук. Он доктор наук, математик, сейчас преподает в Финляндии. Его воспитывал мой тесть. Тесть был очень интересным человеком, скончался пару лет назад. Я очень жалею, что узнал о его смерти только сейчас, я бы поехал его проводить, он был очень симпатичный человек. Спасибо, что Саньку он сделал человеком, потому что у меня возможности общаться с сыном не было.
– А второй ваш сын?
– Олег живет в Киеве. Отличный парень, мы с ним общаемся, перезваниваемся, он приезжает в Питер. В прошлом году женился.
– Не удалось заразить его археологией?
– Он – технарь, компьютерщик. Хотя дошкольником был у меня в экспедиции. Спасибо жене Мирославе, она его привозила в экспедицию. С ним у меня хорошие отношения.
– Можно сказать, что брак вашего отца с вашей мамой – уникальный для археологов?
– Археологически-исторические семьи – не редкость. В моей отец – археолог, а мать – искусствовед. Такие семьи требуют большой общности между супругами. Обычно любой из археологов, историков – человек с самолюбием, с гонором. Когда два человека с гонором в одной семье – это создает известные сложности.
– Да, когда два лидера.
– Это не всегда получается, не всегда складывается. Но у моих родителей ситуация была уникальная.
– Научились ли вы прощать?
– Да. Это, я считаю, одна из главных ступенек к взрослению.
Пушкинские горы. 2014 год
Когда человек научился прощать, он стал взрослым. Неумение прощать – это еще детство.
Есть вещи, которые не прощаются – не прощается подлость, но очень многое надо прощать. Надо уметь прощать.
– Боитесь ли вы смерти, думаете ли вы об этом?
– О смерти думаю. Но нет, не боюсь. Я, конечно, дом не построил, но какое-то количество деревьев посадил, и у меня есть два сына, так что мой род продолжится. Я боюсь уйти раньше времени, потому что надо успеть завершить начатые работы. И, кроме того, я обязан издать отцовские материалы, раз он сам не успел это сделать.
– О чем вы сейчас мечтаете?
– Я мечтаю о том, чтобы опубликовать работы отца – это, пожалуй, главная мечта, потому что, если я этого не сделаю, это не сделает никто. Отец всю свою жизнь вложил в археологию Пскова. Подготовить к изданию его работы – это главная задача. Не знаю, успею ли. Но хочется успеть.