Православие на Кавказе: глубокие корни
Я сам родился и вырос на Кавказе. Моя родина — Чеченская Республика, город Грозный. Поэтому историю взаимоотношений людей разных национальностей я знаю не из книжек, газетных статей и обсуждения в «живом журнале», а из собственных ощущений и воспоминаний.
Кто такие современные православные на Северном Кавказе? Это, прежде всего, потомки древних кавказских народов, которые приняли православие задолго до крещения Руси.
Первые проповедники пришли на Кавказ, когда в этих местах проходил Великий Шелковый Путь, и этой артерией обеспечивались не только экономические, но, прежде всего, духовные и культурные связи между разными народностями. Хотя предание относит первое слово проповеди о Христе в этих местах еще далее — к апостольскому веку: есть сказания о приходе сюда апостола Андрея, других святых апостолов.
Сегодня самое убедительное свидетельство древности православной традиции на благословенном Кавказе — единственный на территории Российской Федерации действующий храм IX века.
Но если тогда это были первые брошенные христианские семена, то в Средние века на Кавказе начинается активная христианская проповедь. Строятся храмы, появляются целые епархии, местные народы принимают крещение и становятся православными людьми, при этом сохраняя в себе разные этносы.
Потом произошло татаро-монгольское нашествие. Оно поменяло не только историю России, но сказалось и на небольших государствах вокруг неё, в том числе на Кавказе. И христианская традиция прервалась на долгие годы.
В последующие века, не без помощи России, христианская традиция на Кавказ возвращается. Но она возвращается не как та, которая приносится извне; скорее, из России тогда были принесены условия, чтобы семя, находящееся глубоко в кавказской земле, опять тронулось в рост.
Когда на Кавказ приходят первые переселенцы, начинается освоение земель, укрепление границ Российской империи. Строятся новые города, основываются новые станицы, но сама христианская традиция для Кавказа не оказывается новостью. Просто поднимается солнце, под которым вновь начинает прорастать то самое христианское древнее семя, которое в эту кавказскую землю когда-то уже посеяли.
Мы видим, как местные народности принимают христианство целыми семьями. Правильней сказать, они возвращаются к христианской культуре — к своей культуре.
Если посмотреть на народные постановления — адаты, — в том числе закрепленные современной исламской традицией, мы увидим много моментов, которые можно объяснить исключительно их христианскими корнями.
К примеру, такой институт как куначество, — когда из одной семьи берется ребенок для воспитания в другую, — нельзя объяснить иначе как влиянием христианского представления о крестных, восприемниках. Потому что в исламе нет такого понимания, что ребенок становится для тебя по-настоящему сыном, если ты его не родил; там твоим родным может быть только близкий тебе по крови человек. И подобных следов христианского влияния — множество.
Православные на Кавказе: не только русские
Вопреки распространённому заблуждению, православные на Кавказе — это не только русские. На мой взгляд, сегодня этот парадокс — что «православные» не тождественно понятию «славяне» — самое удивительное сокровище и ценность Русской Православной Церкви. Он как нельзя убедительней иллюстрирует слова апостола о том, что «во Христе нет ни Иудея, ни Еллина», а есть одно тело, по-настоящему живое — тело людей разных национальностей.
Православная культура, православная церковь принесли на Кавказ две очень важные вещи. Во-первых, это — язык международного общения, — в том числе, теми этносами, которые традиционно проживали на кавказских территориях. Они начали понимать друг друга, говоря на новом для них русском языке. Отсюда, конечно, и обогащение их собственных языков. В сегодняшних кавказских языках и наречиях очень много заимствованных слов, которые остались исключительно в русском произношении и не имеют национального перевода.
И второе, что принесла русская культура, — это мост между культурами кавказской и европейской.
Сознание европейца подразумевает извечный конфликт Востока и Запада: некоторые относятся к Востоку как антагонисты, другие говорят о нём как о некой дикости; с их точки зрения эти традиции совершенно не могут быть восприняты даже в сегодняшней Европе. Но именно православная культура стала мостиком, соединившим Восток и Запад.
Этим мостом на протяжении тысячелетий воспользовались миллионы людей. И этот мост не в одном направлении, а с реверсивным движением — и туда, и сюда.
С одной стороны, он дал возможность людям, которые выросли и родились в условиях восточной цивилизации, узнать европейскую культуру. И сегодня у нас есть много поэтов, и скульпторов, и художников, прославивших свою национальную культуру на весь мир. Но мы знаем и колоссальное количество людей, для которых сам Кавказ стал вторым домом.
Когда я приезжаю совершать богослужение в республике, в храме стоят люди совершенно разные — казаки, русские, украинцы, армяне, карачаевцы, кабардинцы. Последнее, кстати, стало поводом задуматься о возможности появления распространения церковной информации, в том числе на адыгском языке.
Сегодня на епархиальном интернет-портале осуществляется перевод основных новостей на адыгский язык. Также, вместе с Институтом перевода Библии, на адыгский язык мы переводим Священное Писание, основные богослужебные тексты, что крайне важно.
В минувшем году в Нальчике мы пели на этом языке пасхальные тропарь, кондаки и песнопения. Для людей, привычных только к церковнославянскому тексту, это звучало, может быть, несколько необычно. Но мне достаточно было взглядов верующих, когда они со слезами на глазах впервые, как чудо, услышали проповедь о Христе на родном языке. Наверное, в этот момент они по-настоящему почувствовали себя участниками чуда воскресения у Гроба Господня, поняли язык ангела: «Что вы ищете живого с мертвыми? Его здесь нет: Он воскрес».
Эта проповедь на родном языке стала для них самым лучшим доказательством не только воскресения Христова, но и того, что они — часть великой Русской Православной Церкви, которая не переламывает носителей национальной культуры, но наоборот, бережно и трепетно сохраняет, в том числе и саму эту культуру.
Кстати, Русская церковь сохранила и национальную славянскую культуру. Мы знаем множество славянских праздников, освященных церковной традицией. Та же Масленица, к примеру. Поэтому сегодня на территории Пятигорской и Черкесской епархии мы бережно сохраняем обычаи разных этносов.
У нас особо приветствуется, когда таинство венчания или крещения совершается в национальных костюмах. Вот приходят казаки. Казак венчается в казачьей уставной форме, рядом стоит казачка. Над такими людьми воздеваешь венцы с особой радостью. Или приходят люди в национальных горских костюмах. Конечно, ты с особым трепетом приступаешь к таинству венчания или крестишь их детей, понимая, что они по-настоящему сохраняют свою национальную культуру и свободу выбора веры.
О свободе, силе и вере — взгляд с Кавказа
Конечно, в отношениях разных людей у нас не всё бывает благополучно и безоблачно. Знаете, есть такой момент, который я для себя называю комплексом родителей, которые очень боятся отдавать своего ребенка в другую семью. Вот девочка влюбилась в юношу и приняла решение выйти замуж. Посмотрите на состояние папы и мамы в семье этой девочки.
С одной стороны, это бесконечная радость, но, с другой, наверное, родители из числа читателей поймут меня, они переживают очень глубокое внутреннее потрясение, как будто навсегда лишаются чего-то родного. И лишь только если родители сами выросли и вырастили своего ребенка в убеждении жертвенной любви, они смогут по-настоящему сказать: «Прилепится муж к жене, и будут двое одна плоть». «Что Бог сочетал, того человек да не разлучает». Но это возможно пережить только глубокой верой. Никаким другим убеждением тот факт, что мама утром просыпается, заходит в комнату, а дочери там нет, — пережить нельзя.
Вот это убеждение веры и делает возможной жизнь в условиях, когда нечто родное для тебя становится уже не твоим, самостоятельным, само определяет свою жизнь. Дочка говорит: «Мама, теперь это моя семья. Пожалуйста, мы всегда рады тебя видеть, но есть „но“: теперь в двери моей семьи нужно стучаться». Для кого-то это самоопределение становится нестерпимой преградой. Но так происходит только тогда, когда нет глубокой веры.
Когда Святейший Патриарх в прошлом году посещал нашу епархию, он сказал очень глубокие слова, которые впечатлили меня как человека, живущего на Кавказе. Я там родился и вырос, и вдруг услышал слова человека, который исторически, по месту своей традиции и жизни к Кавказу не имеет отношения.
«В истории Кавказа были очень сложные периоды. Мы знаем и Кавказскую войну, и другие непростые обстоятельства войны между народами, этносами. Но почему при этом местные горские народы все равно уважали друг друга? За что? Что явилось поводом для уважения?
Кто-то считает, и пытается убедить нас в том, что уважают только силу. Но современные исследователи забывают один очень важный аспект. Уважают человека сильного не физически, могущего добиться что-либо не благодаря своему политическому или какому-то другому влиянию. Нет. Уважают человека сильного верой. То есть внутренним убеждением».
Почему с уважением относились к казакам, в том числе и представители исламской культуры? Да потому, что это были люди верующие, люди слова. Сказали: «Я сделаю так». И для них это данное слово было дороже всевозможных договоров или каких-либо подписанных документов.
Ведь человек верный будет борцом за свой выбор до конца. Если в нём есть твёрдая вера, ничто его не переломит: с ним невозможно договориться, его невозможно приобрести. Отбери у него оружие — он не станет слабее, потому что он верен своему выбору, своей традиции, своей культуре.
Как сделать человека слабым? Не отнять у него оружие, и даже не отнять у него дом. Отнять у него веру! Самое главное — веру. И все, он становится слабым.
Почему Спаситель многократно говорит Своим ученикам: «Не бойтесь»? Уж, Господи, помилуй, вот бы ходил рядом со Спасителем Христом и слушал бы от Него эти слова: «Не бойтесь». Ну, мне-то чего бояться? Вот вижу все чудеса. Но люди, которые ходили рядом с Ним видели, в первую очередь, и колоссальное количество человеческой боли и ненависти.
Надо понимать, что апостолы рядом со Христом были свидетелями не только того, когда говорили: «Учитель, учитель», но и когда Его проклинали, на Него клеветали, обливали грязью. И, может быть, им даже было иногда и неудобно сознаться в том, что они находятся рядом с Ним — с Учителем. Мы это неудобство увидели на суде у Пилата. Какая-то кухарка перепугала до смерти апостола. «И ты был с ним?» — ну, кто это спросил? Кухарка какая то, служанка!
Чтобы проиллюстрировать справедливость тезиса о вере и силе, достаточно вернуться ко временам гонений. И самые близкие для нас — новомученики и исповедники Российские. Ну, казалось бы, чем епископ в тюрьме может быть опасен? Его уже оклеветали, из страха или испуга написали на него кучу признательных заявлений, сорвали панагию, посадили в тюрьму… И все равно его расстреливают. Что же так боялись?
Ну что он может сделать в тюрьме, не имея ничего в руках? Может. Потому что это были люди твердой веры, которая становилась страшнее любого оружия. И эта вера даже в тюрьме, действовала как оружие, становилась мечом обоюдоострым — даже в тюрьме приводя людей ко Христу. И поэтому новомучеников уничтожали с жесточайшей ненавистью. Боялись.
И сейчас не все спокойно и замечательно. Когда мы говорим: «У нас все хорошо», — это означает, что человек может утром встать, осенить себя крестным знаменем, может прийти в храм, помолиться. И неважно, что для этого нужно пройти четыре кольца оцепления вокруг храма, если в регионе введен режим контртеррористической операции, стоят БТРы, огневые точки и на укреплённых позициях лежат снайперы. Если, несмотря на все это, мы можем собраться вместе в храме, значит, у нас все хорошо. Плохо — это когда нет возможности для молитвы.
О мигрантах и личной ответственности
Что еще очень тяжко для нас сегодня на Кавказе? Нас мало. Не потому, что мы уезжаем, и нас выгоняют из домов. Нет. Совершенно ответственно скажу: никто не ходит по улицам, не говорит: «Уезжайте отсюда». Да, на рынках и в бытовых стычках можно услышать всяких провокаторов, которые так говорят.
Но вот сейчас мы переживаем воспоминания блокады Ленинграда. А сколько там было провокаторов, которые говорили: «Да чего мы гибнем? Давайте откроем ворота города, пустим врага, и прекратится смерть». Сколько было провокаторов! И даже сегодня находятся такие люди, которые готовы на эту тему дискутировать. И задают вопросы: «А может быть, было бы лучше сдать Ленинград, и не было бы тысяч и тысяч жертв?». Вот и на Кавказе находятся такие же провокаторы. С точки зрения этих провокаций, от страшных 1940-х мы ушли недалеко.
Но знаете, на эти провокации можно уверенно отвечать только тогда, когда у тебя действительно большая семья. Когда ты заходишь домой, закрываешь за собой дверь, и рядом с тобой не два человека. Когда эта дверь не быстро закрывается.
Я недавно вспоминал слова патриарха Сербского Павла, очень часто их произношу. Когда-то Патриарх сказал следующее: «Если албанская женщина рожает семерых детей, а сербская делает семь абортов, то эта земля нужнее албанцам, чем сербам». А если в наших семьях один-два ребенка, и мы говорим: «Страшно рожать больше». А рядом живет семья, в которой девять-десять детей… О чем ещё можно вести речь?
Когда мы заходим в трамвай, то видим, что людей, представляющих славянский этнос, православную культуру меньше. Их просто физически меньше. Естественно, все это вызывает внутренний вопрос: почему?
Но на этот вопрос мало кто готов ответить честно: «А потому, что у меня всего лишь два ребенка». Чаще этот конфликт разрешают словами: «понаехали», «надо закрыть границы», «не надо пускать», «не надо брать на работу», и т. д. Вызов сразу переадресуют к внешнему — к социуму.
Сегодняшнее общество часто боится самоидентификации. Потому что самоидентификация несет за собой личную ответственность. Сказал бы даже так — персональную ответственность. То есть я понимаю, если я — русский, значит, я должен…
Должен знать свой русский язык, свою русскую историю, должен быть носителем своей славянской культуры, должен в корне своем иметь православную веру, потому что все это неотделимо от моей национальной идентификации и от моего культурного кода. Это означает, я должен таким быть, а не казаться.
И вот тут начинаются проблемы, конфликты. Не всегда хочется, не всегда готов… И остаётся: «Ну, да, пусть там закон напишут…» А как можно написать закон, чтобы тут не жили люди, не знаю, со смуглым цветом кожи. Ну как ты такой закон напишешь? Они тоже граждане Российской Федерации. А где твои дети со светлым цветом кожи? Где они, голубоглазые девчонки и мальчишки? Где они? Их нет, они не родились. Вот и начинается конфликт. Нас физически, просто физически становится меньше.
О малой родине и отеческих могилах
Чему ещё учит Кавказ? Мы должны прививать любовь конкретно к своей земле. Не просто любовь ко всем границам Российской Федерации — а к малой родине конкретно.
На Кавказе люди могут жить в разных местах, но хоронят их всегда в одном. Вот даже сейчас, читатель, попробуйте задаться вопросом: «а где похоронены мои родственники?» Да где только не похоронены! Да куда только не разбежались, да где только не нашли себе пристанища.
В итоге у нас нет своего родного, чтобы задаться вопросом: а где мы соберемся на родительский день? Около каких могил? Каждый у своих, но не все вместе.
А теперь посмотрите на кавказский народ, там это не так. Все собираются у родительских могил, все знают, где эти могилы находятся. Умерев, люди возвращаются в свою землю. И земля по-настоящему становится родной тогда, когда в ней находятся твои корни. Для нас тоже это очень важно.
Еще один фактор фобий — мы не хотим жить вместе. Его я, прежде всего, отношу к своей, славянской, традиции.
Вот смотрите: селится где-то Магомед с Зухрой, они начинают там жить. Через какое-то время рядышком появляется его брат, ещё кто то, и они стараются селиться вместе. А мы как далеко селимся от своих родителей? Да как можно дальше! На одной улице сегодня редко найдешь родственников.
Я уже сказал, что родился в Грозном. И прекрасно помню, как мы с родителями и с моими дедушкой и бабушкой жили на одной улице. И родственники жили еще чуть-чуть дальше — там, где смогли купить дом, но в одном районе, рядышком. Можно было пройти и минут через 10–15 быть уже у них в гостях. Мы жили вместе, не разбегаясь по всему городу, никуда не уезжали.
Сегодня эта традиция тоже нарушается. Свобода понимается как возможность быть независимым во всем, и в том числе, как можно дальше.
С болью говорю, именно в нашем народе почему-то появилась пословица «Чем дальше, тем роднее». Часто слышу это на русском языке и всегда возмущаюсь: ну как же так, это ложь, это неправда! Не может быть далекое родным. На самом деле — «чем ближе, тем роднее». Но мне говорят, что такова жизнь.
Как общаться с другими конфессиями?
Когда мы общаемся с муфтием или с имамом, мы не обсуждаем религиозный выбор, убеждения друг друга. Я не ставлю целью покрестить муфтия, а муфтий не ставит целью привести меня в ислам. И об этом мы не то, что не говорим — это даже мысли не рождается. Потому что если ты человек убежденный и живешь в своей вере, нет никакого повода тебя в чем-то убеждать или разубеждать. Это вообще не язык для общения.
Мы говорим об общих проблемах, к примеру, таких как воспитание молодежи. О вопросах, связанных с социальным служением, — например, адаптации мигрантов, которые в большом количестве приезжают из среднеазиатских республик, из Закавказья, не зная языка, не зная наших традиций.
Мы делаем все, чтобы этих людей не столько адаптировать к нашей жизни, сколько дать им возможность просто нормально трудиться, но при этом не вредить ни себе, ни тем, кто находится рядом. Не мешать незнанием наших традиций, наших законов.
Есть вопросы, связанные с поддержанием людей, которые находятся в тяжелых, кризисных ситуациях. Словом, это какие-то общие социальные проекты, то, что соотносится с человеком.
Иногда мы садимся втроем с имамом и главой республики и обсуждаем, чем можно помочь — одним, другим. Мы просто делаем одно дело, там где его можно делать. И это, пожалуй, самый продуктивный язык разговора.
Вообще само понятие «человек, принадлежащий к религиозной культуре» у нас ставят на первую ступень, а потом уже идут отношения национальные. То есть на Кавказе сначала спрашивают: «Кто ты по вероисповеданию?» И только затем — «кто ты по национальности?» Это относится и к исламской, и к христианской православной традиции.
Я приезжаю в том числе в места, где собирается много людей… Например, у нас есть замечательные горнолыжные курорты, где также существуют небольшие общины. Там я совершенно спокойно хожу в подряснике. И ни разу не слышал каких-то упреков, слов раздражения или ненависти. И люди не боятся, что кто-то может их наказать, они совершенно спокойно со мною общаются.
Помню диалог с одной женщиной. Она говорит: «Ты чего бороду носишь? Такой молодой — и с бородой?» (У местных жителей люди с бородой вызывают некоторое внутреннее напряжение: вдруг это, говоря церковным языком, сектант в своей религиозной традиции. Поэтому они сразу начинают спрашивать: а какой он веры и какого убеждения?) Я говорю: «А я православный». — «А, ну да, ты поп, должен носить бороду». Все.
Опять же, я сразу исповедовал свою веру — и все вопросы снялись. Мне даже предложили чай и что-то ещё в подарок. Начал бы долго говорить: а я русский, а я тут родился, вырос, — и это бы ее не убедило.
С кем мы еще общаемся? У нас на территории епархии традиционно проживает большое количество людей, относящих себя к армяно-григорианским традициям. Мы общаемся с их духовенством и с епископатом, который нередко приезжает на Кавказ и посещает свои общины.
Ещё у нас есть две старообрядческие общины. И для нас они, прежде всего, — братья и сестры, потому что относятся к традиции, которая создаёт возможность для взаимного общения. И, конечно, мы, чем можем, помогаем этим общинам, поддерживаем их.
Убийца не может быть верующим
Есть люди, которые изначально уже в своем воспитании встали, что называется, на тропу войны. Они ненавидят жажду мира, потому что живут кровью. Они ненавидят спокойные взаимоотношения. Они видят эту территорию только своей мононациональной, монорелигиозной или в еще каком-либо монохромном свете. И с этими людьми невозможно договариваться.
Кто эти люди? Их, к сожалению, много, и там очень непростой список. В нём есть люди разных гражданств, разных национальностей, в том числе, разных, наверное, внутренних убеждений. Но все они очень умело пользуются существующими сегодня фобиями, пугают.
То что-то заминируют, то запустят какие-то листовки — разбросают в ящики перед Праздником Рождества Христова, как у нас это было. То даже ворвутся в храм, и там проливается кровь священника. Так у нас тоже было в 2000-х годах, — когда в храме от руки неадекватного религиозного фанатика погиб священник.
Тезис о том, что все подобные конфликты можно было бы решить полной изоляцией Кавказа от России, рождается в умах людей, которые в том числе на Кавказе делают все, чтобы эту часть оторвать от материнского тела российского. Но эти люди просто хотят власти. Ими управляет та сила, которая движет всей ненавистью и всеми войнами. По апостолу: «Желаете — и не имеете; убиваете и завидуете — и не можете достигнуть; препираетесь и враждуете — и не имеете, потому что не просите. Просите, и не получаете, потому что просите не на добро, а чтобы употребить для ваших вожделений» (Иак. IV, 2–3).
Какой может быть диалог с таким человеком? Он неспособен на диалог, он сам не ищет диалогов. Его язык, к большому сожалению, это язык ненависти, а его слово — это, к большому ужасу, всегда пуля. И от таких людей страдаем все мы — не только православные, но и сами мусульмане, люди разных национальностей. Подобные непримиримые — враги для всех. Конечно, исходящая от них опасность существует всегда, но для нас она оказывается поводом быть вместе, общаться друг с другом, вот и все. Поводом для самой настоящей кавказской дружбы. И уж никак нельзя пускать этот страх в свое сердце — никогда. Вот так сложно мы живем.
Что такое человек, который по религиозным убеждениям идет убивать? Это обманутый человек. Это глубочайшее искажение, насильственное использование религиозной основы.
Почему это происходит? Потому что каждый человек — духовное и телесное существо. И если, допустим, человек живет в постоянном физическом насилии, то это насилие становится для него единственным инструментом, которым и он сам действует дальше. Вот он видит вокруг себя людей, которые постоянно решают все вопросы страшными изуверствами, драками. И живет так же: даже не начинает общаться — сразу бросается с кулаками.
То же самое бывает и с человеком, который живет в изуверстве нравственном. Его вера — безумно, до безобразия искаженная, а повод для общения — лишь только присутствие такой же веры в другом. И если он в другом человеке такой веры не находит — для него означает, что этот человек скверный, он не достоин жить; это сигнал к уничтожению другого.
За всю историю России межрелигиозных войн в ней никогда не существовало. Были попытки эксплуатации религиозной тематики или отсутствия религиозного воспитания, религиозной жизни. Но это были только лишь попытки. И сегодня мы их видим опять.
Когда говорят, что есть межрелигиозные войны — это совершенно неправильная дискуссия. Человек, который совершает убийство, — убийца! И он убийца во всех смыслах и отношениях — не только с точки зрения юридического, уголовного закона или конституции, но и с точки зрения закона религиозного.
Если находятся люди, которые говорят: «Нет, с религиозной точки зрения он не убийца», — мы должны сразу понимать: эти люди не имеют никакого отношения к религиозным традициям. Это пособники убийц.
То же самое происходит, если совершает убийство какой-то мерзавец, насильник или извращенец. И находятся люди, которые его оправдывают, потому что их мировоззрение совпадает с его мировоззрением. Кто они? Они пособники. Они такие же убийцы. Пусть хотя бы не совершали этого страшного греха, но они такие люди. Об этом мы говорим всегда, в том числе и с мусульманами.
Мы должны четко различать человека верующего от неверующего, хотя бы он и представлялся приверженцем какой-то религии. Ведь когда, к примеру, находится человек, который утверждает: «Мне был голос, и велел мне сделать это», — мы же не считаем, что он послушался голоса Божьего? Такого человека мы относим к разряду неадекватных. И вот этих убийц нужно относить к тому же разряду.
Люди, которые минируют школу, убивают там детей, — как можно назвать их религиозными, верующими людьми? В них нет никакой веры. Это люди обманутые, движимые ненавистью и ложью, но никакой веры там нет.
Религиозная культура: не рыба в салате
Что же делать? Вот сегодня есть возможность преподавания основ религиозных культур. Потому что когда ты знаешь свою национальную культуру — это самая правильная и самая яркая вакцина от любого национального и религиозного экстремизма. И когда человек знает свою культуру, он может адекватно относиться к культуре другой.
Но когда в голову человека вкладывают винегрет из разных культур, никакого адекватного отношения быть не может. Если ты вкус рыбы чувствуешь только в салате «под шубой», никогда не сможешь отличить вкус рыбы от вкуса картофеля. Тебе все будет казаться одним и тем же. Эти вкусовые ощущения надо иметь конкретные, а не в винегретах и салатах. И поэтому религиозное, культурологическое образование сегодня крайне важно.
Оно важно не потому, что существует некий заговор, и батюшки или муфтии ведут в школах свою пропаганду. Просто ребенок должен изначально вырасти в своей национальной культуре.
Когда общаюсь с учителями в школах, в том числе по поводу предмета «Основы религиозной культуры и светской этики», то задаю очень простой вопрос. Я говорю: «Какой язык ваш ребенок выбрал и учит в школе?». — «Английский». — «Замечательно. А на каком языке он учит английский?». — «На русском». То есть если бы он не знал русский язык, то никогда не смог бы выучить английский.
Но тот же самый парадокс происходит и в другой области: не зная собственную религиозную культуру, мы никогда не сможем адекватно относиться к другой традиции. Никогда!
Потому что в «каше» будет представление — все общее, все едино, и все хорошо. Именно люди с такой «кашей» в голове и попадают в землянки, в лес, именно они, без собственного религиозного убеждения, становятся тем, кем становятся.
Положение с выбором компонентов внутри курса «Основ религиозной культуры» у нас достаточно пестрое. Иногда, к сожалению, становятся очевидны и причины этого.
Например, в Кабардино-Балкарской Республике курсы православной и исламской культуры не выбрал ни один человек — все голоса разделились между мировой культурой и светской этикой. Эти цифры убедительно свидетельствуют: решение было принято не родителями, а администрацией школ.
В Карачаево-Черкесской республике — другая картина. На территории Кавказских Минеральных Вод выбор еще выше: там порядка 85% — это православная культура и очень небольшой процент исламской культуры и светской этики.
Почему происходят такие перекосы? Из-за фобий. Есть такое изоляционное мышление: мы чего-то боимся? — надо от этого избавиться, максимально сжать, максимально ограничить. Мы боимся, что у нас будут продвигаться экстремистские или псевдорелигиозные учения. Ну, давайте мы вообще избавимся от обсуждения религиозных вопросов, пусть наши дети учат светскую этику и светскую культуру.
Невозможно воспитание ребенка по принципу: вырастет — сам воспитается: научится есть, говорить, писать… А для нас религиозное, духовное воспитание почему-то становится отдельным от воспитания обычного. От перехода на красный или на зеленый свет через дорогу. Почему мы это разделяем — на этот вопрос не могут ответить: «Мы боимся».
Но выбор, который ребенок может сделать для себя и который, в конце концов, уведет его леса и землянки, начинается именно с того, что у него не было основы. И человек все равно начнет искать ответы на духовные вопросы, мировоззренческие причинные вопросы: для чего и почему мы живём? В конце концов, этих детей начнут учить другие учителя.
Или ещё такой пример. Помню, приходит одна молодая мама и говорит: «Вы знаете, я отдала ребёнка в воскресную школу. Так рада, замечательно. Но что-то вот… может быть, он перестанет ходить?» — «А что случилось? Плохо себя ведет?» — «Нет. Просто знаете, там начался пост, он пришел и говорит: „Давай попробуем попоститься хоть недельку“». То есть дети становятся пророками в своей семье, а это опять личная ответственность.
Когда ребенок вдруг говорит папе: «Папа, курить не надо, курить это плохо, это грех»… Одно дело, когда папа просто слышал, что «курить — вредно», — к этому он относился спокойно. Другое — когда об этом заговорил собственный ребёнок. И папа вдруг испугался: кто же из него вырастет? Но при этом не испугался за себя, не подумал, что действительно, надо бы с этой страстью побороться. Испугался за ребёнка: а вдруг из него фанатик вырастет. Фанатик, который не будет курить?
Этот внутренний испуг, связанный с собственным отсутствием правил духовной жизни, конечно, наличествует у родителей. Потому что здесь предполагается выбор, в том числе и образа жизни.
Что значит, когда я говорю: я — православный? Это не значит, что я ношу бороду, вот эту длинную рясу и какие-то там еще внешние атрибуты. Это значит, у меня есть модель поведения. Я — христианин. Это означает, что для меня модель поведения? — Десять заповедей, евангельский образ.
Это означает, как я себя поведу в ситуации со стариком, которого увижу упавшим на обочине, с ребенком, брошенным под забором. И для некоторых людей это становится опасным, потому что их модель поведения несколько другая — слишком потребительская, что ли. Она может быть слишком далека от таких вещей, как самопожертвование, от самосовершенствования, верной преданной любви. Потому что есть другие отношения — более выгодные, спокойнее.
Когда в жизни нет религиозной основы, главенствует сиюминутная выгода, мода. А мода, как сказал один из классиков, — это узаконенный вид шизофрении. И вот родители, которые живут модой, а не верой, боятся выбора своих детей. Им легче ребенка заставить ходить на всякие модные приговоры, чем в воскресную школу.
И второй фактор — административный ресурс, как это было в Кабардино-Балкарии. Сегодня мы ведем переговоры с руководством. Надеюсь, что хотя бы в будущем году сможем дать возможность людям выразить свое мнение. Хотя, честно скажу, не всегда всё в школах происходит просто, потому что на мнение родителей сильное влияние оказывают, в том числе, учителя.
Я говорил со многими родителями. Вроде того — «неужели и дети священников выбрали в школе светскую этику?» Батюшка пришел в школу и подписал: «пусть мой ребенок изучает светскую этику»? А священники ответили: «Ну, мы, конечно, не подписывали. Но нам объяснили, что нет учителей, нет возможности. Нам сказали: давайте пока так, а там посмотрим». Люди просто боятся, особенно там, в республике. Надеюсь, что мы сможем преодолеть простым открытым диалогом.
Кроме того, конечно, должны быть преподаватели. Учительница такого предмета должна быть не «училкой», а именно учительницей. Сегодня у нас есть возможность подготовки преподавателей основ православной культуры, основ других религиозных традиций, религиозных культур и, конечно, светской этики. Таких преподавателей готовит Пятигорский государственный лингвистический университет. Это бесплатный курс повышения квалификации, где люди получают соответствующие сертификаты государственного образца.
Но вот год мы прожили в этом формате, уже не в эксперименте, а в федеральной программе. Конечно, этот год показал много и слабых, и сильных мест. И значит, можно просто работать, значит нужно просто дальше развивать этот предмет.
Например, в этом году уже прозвучали тезисы о том, что он должен преподаваться не только в одном классе и к тому же в начальной школе, но иметь продолжение.
Записала Дарья Менделеева
Фото Евгения Глобенко