А.С. Пушкин: Урок гения

  26 мая 1828 года, в день своего рождения, Пушкин пишет одно из самых горьких   стихотворений – «Дар напрасный, дар случайный…» Давно замечено, что уныние почему-то любит посещать нас именно в дни рождения. Но чувство, описанное здесь, не просто   уныние, это стихотворение называют воплем отчаяния, и пусть нас не смущает сдержанная строгость самого стиха.

                    Дар напрасный, дар случайный,

                    Жизнь, зачем ты мне дана?

                    Иль зачем судьбою тайной

                      Ты на казнь осуждена?

                     Кто меня враждебной властью

                     Из ничтожества воззвал,

                     Душу мне наполнил страстью,

                     Ум сомненьем взволновал?..

                      Цели нет передо мною:

                      Сердце пусто, празден ум,

                       И томит меня тоскою

                      Однозвучный жизни шум.

Что предшествовало этому,   попробуем разобраться. В мае 1827 г. Пушкин наконец-то получает разрешение жить в Петербурге, а 24 января 1828 г. признается: «шум и суета Петербурга мне становятся совершенно чужды». Пишет он мало. Что пишет? Вот рядом, хронологически,   стихотворное посвящение некоему поэту и беллетристу В.С. Филимонову,   вот   изящное обращение к   английскому художнику Дж. Дау – нарисованный им портрет Пушкина, о котором говорится в стихе, неизвестен. А вот Анна Оленина, обмолвилась, сказав поэту «ты», и на другое воскресенье он привозит ей летящее восьмистишье «Ты и вы» Все, что удостаивается внимания   лиры поэта, попадает в вечность. И вот среди этих изящных безделушек гения, датированное 19 маем 1828 г. стихотворение «Воспоминание». И перед нами приоткрывается другой, внутренний Пушкин. Когда «влачатся в тишине   /Часы томительного бденья./В бездействии ночном живей горят во мне/ Змеи сердечной угрызенья»,

                            Мечты кипят, в уме, подавленном тоской,

                                        Теснится тяжких дум избыток,

                              Воспоминание безмолвно предо мной

                                         Свой длинный развивает свиток.

                             И с отвращением читая жизнь мою,

                                          Я трепещу и проклинаю,

                              И горько жалуюсь, и горько слезы лью,

                                         Но строк печальных не смываю.

Очень тонкое и точное описание чувств, но это не все стихотворение. Понимая, что это сокровенное, Пушкин не отдает в печать вторую строфу стиха. Но именно она   проливает свет на то, как воспринимал себя по отношению к Богу в этот период поэт:

                                   Я вижу в праздности, в неистовых пирах,

                                            В безумстве гибельной свободы,

                                В неволе, в бедности, в гонении, в степях

                                             Мои утраченные годы!

                                Я слышу вновь друзей предательский привет,

                                             На играх Вакха и Киприды,

                                  И сердцу вновь наносит хладный свет

                                             Неотразимые обиды…

Не просто жалоба, по человечески такая понятная, приближающая нас к гению, не просто счет обид, предъявленных к жизни – «неволя, бедность, гонения», и   даже изгнание. Здесь жесткая, беспощадная, трезвенная оценка не других, себя. Обратите внимание на строчку «безумства гибельной свободы…» – это точность прозрения. И дальше:

                                И нет отрады мне – и тихо предо мной

                                             Встают два призрака младые,

                                Две тени милые – два данные судьбой

                                             Мне Ангела во дни былые!

                                 Но оба с крыльями и с пламенным мечом,

                                             И стерегут… и мстят мне оба,

                                 И оба говорят мне мертвым языком

                                            О тайнах вечности и гроба…

И тут нужно пояснение. Обратите внимание, любая молитва покаяния несет в себе обращение к Богу. Любая. Великая молитва покаяния, пятидесятый псалом царя Давида, начинается словами призыва к Богу: «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое…»   В основе лежит осознание простой вещи: человек не в силах справиться со своим грехом сам. Но Пушкин бессониц 28-го года воспринимает своих Ангелов Хранителей как стражей, больше того, как мстителей. И этим отрезает себя от Бога. Его власть, власть Бога,   воспринимается   им как враждебная. Но человек, оставшийся наедине со своим грехом, не сумевший по каким-то причинам воззвать к Господу, помните, как у псалмопевца – «из глубины, взываю к Тебе, Господи…», никогда не вырвется из замкнутого круга самоанализа. Человеческого ума, сил для этого недостаточно. Он   просто обречен на отчаяние. И Пушкин, по словам Николая I «умнейший человек России»,   к этому отчаянию и приходит. Ровно через неделю после «Воспоминания» он так оценит свою жизнь: «дар напрасный…» И это первый, урок, который мы можем извлечь, читая эти стихи.

Отчаяние, сформулированное гением с такой пленительной красотой, самим фактом этой красоты и законченности формы, претендовало на то, чтобы быть истиной. Оно становилось соблазном. И переставало быть личным делом поэта. Все это поняла своим чутким и пылким сердцем Елизавета Михайловна Хитрово, урожденная Голенищева-Кутузова, дочка фельдмаршала, искренне любившая Пушкина и сумевшая стать ему верным другом. Элиза, так называли ее в свете, повезла стихотворение в Москву, к митрополиту Московскому Филарету (Дроздову). И владыка слагает Пушкину ответ:

                      Не напрасно, не случайно

                      Жизнь от Бога мне дана;

                      Не без воли Бога тайной

                      И на казнь осуждена.

                       Сам я своенравной властью

                       Зло из темных бездн воззвал;

                         Сам наполнил душу страстью,

                        Ум сомненьем взволновал.

                         Вспомнись мне, Забытый мною!

                         Просияй сквозь сумрак дум,

                         И созиждется тобою

                        Сердце чисто, светел ум.

Некоторые предвзятые критики святителя, ставят ему в вину эту простоту – мол, незатейливо ответил. Но вчитайтесь – какое чувство такта к тому, кто власть Творца называет враждебной. Не гневная отповедь – мягкий укор. Что касается простоты, то да, она есть,   но эта простота – вершина всего. Это простота молитвы.   И сам стих, обратите внимание,   заканчивается как молитва. К этой простоте Пушкин придет –   незадолго до смерти он переложит на стихи молитву Ефрема Сирина. Он полюбит эту простоту, он ею проникнется. И это второй урок нам, так легко пленяющимся   самой сложностью.

Пушкин оценил ответ митрополита. 19 января1930 года он пишет «Стансы», посвящая их Митрополиту Московскому Филарету. Стихи недооцененные, хотя все отмечают удивительную гармонию этого стиха. Не только, перед нами божественная красота смирения:

                          В часы забав иль праздной скуки,

                         Бывало, лире я моей

                         Вверял изнеженные звуки

                         Безумства, лени и страстей.

                         Но и тогда струны лукавой

                         Невольно звон я прерывал,

                          Когда твой голос величавый

                          Меня внезапно поражал.

                          Я лил потоки слез нежданных

                           И ранам совести моей

                           Твоих речей благоуханных

                           Отраден чистый был елей.

                            И ныне с высоты духовной

                            Мне руку простираешь ты

                            И силой кроткой и любовной

                            Смиряешь буйные мечты.       

И дальше первоначальный текст последней строфы:                      

                             Твоим огнем душа согрета

                             Отвергла мрак земных сует,

                                И внемлет арфе Филарета

                               В священном ужасе поэт.

А теперь, внимание, посмотрите, что   делает Пушкин в последней строфе! Поэт чуть-чуть усиливает описываемое чувство, он   как будто не в силах сдержать   свою музу от шалости – не дерзость, но шалость: смирение не делает нас рабами! – и к нам, через века, летит   улыбка живого Пушкина.   И это еще один урок гения.