Андрей Андреевич Золотов

Он вспоминал об одном случае как о чём-то неумолимо-страшном

Вдруг идёт какой-то военный человек, берёт меня на руки. Я его не узнаю. Он мне говорит: «Я – твой папа».

Можно, конечно, говорить о том, что душевность и духовность — это совсем не одно и то же. Но проявления духовности тоже очень многообразны, и, я бы сказал, сфера её присутствия, сфера существования, сфера влияния — тоже чрезвычайно разнообразна и очень индивидуальна. Поэтому я иногда напрягаюсь, когда говорят: «Это не то, это не так».

Когда я вернулся из Лондона, и меня спросили, как ты себя там чувствовал, я ответил: 'Я чувствовал себя великим человеком'. Такое было чувство, что у меня за спиной крылья, и эти крылья — это моя страна. Там в 66-м году я ощутил величие страны и себя как её частичку.

Мой отец как-то сказал жильцам: 'Ну что, мы в баню не можем сходить? Давайте поможем Мозгову. Пусть он из нашей ванной сделает себе кабинет, а мы обойдёмся без ванной'. Помню, как внутри этой ванной он поставил фанерные перегородочки. На умывальник положил доску, сделав из него письменный стол, и в течение какого-то времени это был его кабинет.

Щепкин умер очень трагично. В гостинице, где он умирал, наверху некая дама устроила бал, плясали. Бал не отменили. Судя по воспоминаниям, дама сбегала к Щепкину отдышаться и спрашивала: 'Как Вам тут, ничего, получше?' И снова убегала танцевать.