Август 1991 года, каким он запомнился? Что дали стране эти 20 лет? Перемены произошли во благо ли? ПРАВМИР начинает цикл воспоминаний об августе 1991 года и судьбах людей СССР… О своем видении августовских событий 1991 года рассказывает Сергей Худиев, бывший непосредственным участником событий — вместе со многими другими москвичами он вышел в дни путча к Белому Дому.
В событиях 1991 года мне довелось даже несколько поучаствовать; тогда я только перебрался в Москву — поступать — не поступил, зато подружился с группой анархистов (говорят, что любой зрелый консерватор в юности должен побыть анархистом).
Лидер группы владел небольшой фирмочкой по продаже периодики — он закупал газеты и журналы в издательствах, те, кто продавал их потом на улице или в электричках, закупали у него.
Я тоже торговал газетами в электричках — в то странное время это была хорошая, довольно прибыльная работа. Ночевал я тогда прямо в этой конторе, и время от времени принимал участие в демонстрациях анархистов по тому или иному поводу. Количество участников, собиравшихся под гордо реявшим черным знаменем, редко достигало хотя бы десятка, так что я вносил значительный вклад своим присуствием.
Когда объявили о создании ГКЧП, люди стали собираться на Манежной площади, где уже были танки и БТРы, которые просто стояли и ничего не делали — наверное, должны были внушать гражданам, что все серьезно. Граждане, впрочем, не внушились, и двинулись к Российскому Белому Дому. Там я встретил своих знакомых-анархистов, и мы сели ожидать дальнейшего развития событий.
Ни оружия, ни подготовки у нас не было, и все что мы могли — это просто демонстрировать, показывать, что мы против ГКЧП. Почему мы были против? Программа ГКЧП воспринималась как «сейчас будут загонять обратно в совок». Обратно в СССР мы не хотели.
Манежная площадь. Август 1991 года
Тогда, в первую ночь, которую мы там простояли, мы ожидали атаки — и я в первый раз серьезно задумался о том что будет, если я сейчас умру. Есть ли Бог? Предстану ли я перед Ним? Несу ли я перед Ним ответственность за мою жизнь?
Атаки так и не произошло — потом было пьянящее чувство победы, перелома, будущего. Сейчас, через двадцать лет, можно посмотреть на те события спокойно и постараться понять, что произошло.
Я родился и вырос в СССР — державе, которая окончательно распалась в те дни 1991 года; я застал эти события уже взрослым человеком. Опыт каждого человека уникален, но я лично благодарен за то, что застал оба мира — советский и тот, в котором я живу сейчас. Это помогает увидеть события в их перспективе.
СССР был единственным в своем роде. В истории было немало могущественных держав, которые, каждая в свое время, дряхлели и сходили со сцены. Но СССР был не просто державой; он был идеологическим проектом, воплощавшим определенные взгляды на реальность. Когда я был школьником, на соседнем доме висел огромный плакат — «Победа коммунизма неизбежна».
Считалось, что существуют неизменные законы развития природы и человеческого общества, открытые наукой, согласно этим законам человечество трудным и тернистым, но неизбежным путем движется к бесклассовому обществу — и это так же несомненно, как и то, что религия в ходе этого развития обречёна на отмирание. Я помню и другой транспарант — “Учение Маркса всесильно, потому что оно верно!”.
Человеку, который это не застал, трудно объяснить эту атмосферу всепроникающей идеологии — всесильное учение везде, в газетах, на радио, по телевизору, в школьных учебниках, в детсадовских утренниках. Никакая публичная критика Учения невозможна; единственные СМИ, не контролируемые адептами Учения — иностранные коротковолновые радиостанции, “Вражьи Голоса”, которые иногда пробивались через шум глушилок.
Бывает трудно объяснить и другое — что такое “импорт”, “березка” или что значит “выбросили”. Сейчас никто не говорит о вещи, что она “импортная” — могут спорить, откуда или кто производитель.
Магазин "Березка", 1980 год
В СССР это было не очень важно — “импортное” было заведомо лучше советского; обладание “импортным” было знаком достатка и престижа. “Березка” была закрытым магазином (то есть магазином с ограниченным доступом), где можно было купить “импортные” вещи.
“Выбрасывали” обычно не “импорт” а самые обычные продукты питания; “в гастрономе выбросили масло” означало, что масло там появилось — и скоро исчезнет; надо было срочно бежать туда всей семьей — потому что больше определенного количества в одни руки не давали. Масло — по крайней мере там, где я рос, — было “дефицитом” (забытое слово). “Дефицит” — это то, что Вы не можете пойти и купить (разве что Вам повезет, и его “выбросят”), это то, что надо “доставать” через знакомых. “Дефицитом” были самые простые вещи — например, вечным дефицитом была туалетная бумага.
Вместе с тем, поздний СССР не был так тщательно изолирован от мира, как, скажем, Северная Корея. Некоторые советские люди (проверенные и идеологически безупречные) могли ездить в командировки за границу. Оттуда они привозили “импорт” — вещи, служившие признаком избранности, настоящие американские джинсы и настоящие японские магнитофоны.
По телевизору показывали австралийский сериал “Флиппер”, в ходе которого советский зритель мог увидеть витрину мелкой лавчонки в австралийской глубинке. Люди догадывались — да нет, знали — что жизнь трудящихся в буржуазных странах вовсе не так бедна и безотрадна, как их уверяют.
Это приводило к интересному двоемыслию — человек мог (вполне искренне) гордиться общественным строем и верить в дело коммунизма, и в то же время прилагать все усилия к тому, чтобы “достать” “импортную” радиотехнику или одежду. Газеты и фильмы осуждали “вещизм” и “погоню за импортными тряпками”, но в самом этом осуждении было внутреннее противоречие — кому нужны были бы “импортные тряпки”, если бы “легкая промышленность СССР полностью удовлетворяла потребности трудящихся”?
Этот опыт двоемыслия — когда человек не просто повторяет заученные лозунги из страха, но исповедует их вполне искренне, в то же время ясно понимая, что социалистический строй превосходит капиталистический примерно также, как магнитофон “Романтик” превосходит “Рanasonic”, трудно сопоставить с чем-то в наше время.
Сейчас некоторые американские политики могут говорить, что они “выиграли холодную войну”, а некоторые у нас, в тон им, что враги коварно погубили великий, могучий Советский Союз. Это не имеет отношения к действительности. СССР не был убит — он умер от врожденных дефектов своего организма, и к восьмидесятым одряхление стало уже смертельным.
К 1991 году возродить советский проект уже не было никакой возможности — но разочарование в системе вызвало обратный эффект, вернее, ряд обратных эффектов. Когда люди признались себе, что пропаганда лгала в отношении Запада — люди живут там в гораздо большем достатке, свободе и комфорте, чем мы — возникла иллюзия, что, во-первых, Запад есть земной рай, во-вторых, такой же рай водворится и у нас, как только мы скопируем Запад у себя.
Это было время огромных — и по большей части, нереалистичных — ожиданий. (Хотя да, сейчас лавка на углу выглядит не хуже, чем лавка в сериале “Флиппер”, и да, двадцать сортов колбасы). Также, поскольку пропаганда изображала западных политиков коварными злодеями, утвердилось мнение, что на самом деле они — светлые ангелы. Только после ряда колебаний маятника, и довольно нескоро, утвердилось более трезвое мнение, что они не черти и не ангелы, а просто политики, защищающие свои (а не наши) интересы, на что странно было бы и обижаться.
Другой эффект носил весьма печальный характер — пропаганда учила, что человек человеку друг, товарищ и брат, что должно проявлять солидарность с другими и заботиться об общем благе. А капитализм — мир бессовестного и бессердечного стремления к наживе. Когда в сознании людей произошел переворот, плюс поменялся на минус, оказалось, что бессовестная жадность — это хорошо, а о солидарности, долге и ответственности перед обществом могут говорить только недовымершие совки.
Беда была в том, что именно в этой своей части пропаганда не лгала — честный труд действительно почтенен, человек действительно должен заботиться о других и работать на общее благо.
Перед нами еще стоит задача восстановления в обществе ценностей служения и солидарности.
Но самый главный результат этих событий — несомненное и великое благо.
Теперь мы можем открыто верить так, как требует разум и совесть, а не так, как учит Коммунистическая Партия, читать те книги, которые избираем сами, общаться с теми людьми по всему миру, с которыми хотим.
Учение марксизма оказалось неверным — Церковь пережила много разных «измов», пережила и этот. И это очень важный урок. Всякий раз, когда я слышу очередное выступление на тему, что прогресс человечества, который, как известно, идет семимильными шагами, обрекает Церковь на исчезновение, что нам пора отречься от наших “средневековых предрассудков” ради какого-то очередного прогрессивного учения, которому-де принадлежит будущее человечества, я вспоминаю этот плакат из моей юности — “Победа Коммунизма неизбежна!” Мы уже имели дело с всепобеждающими учениями, да.