Вера Камкова из Колпино, семья Пчелинцевых из Дзержинска, теперь вот Людмила Буганова из Воронежа… Эти имена на слуху у всех, кто «в теме» — в теме, которую сейчас принято называть «ювенальной юстицией», хотя правильнее говорить о произволе органов опеки, а шире — о беззащитности семьи перед государственной властью.
Понятно, что такие истории случались и раньше, но сейчас, что называется, прорвало. Причем не потому, что радикально поменялись законы — скорее, общество начало всерьез осознавать проблему. Так бывает с человеком, который сделал анализы и выяснил, что серьезно болен. Болезнь его началась давно, и что-то такое он мог временами подозревать, но только теперь по-настоящему это прочувствовал, понял, что отныне начинается иная, куда более тяжелая и неприятная жизнь.
Людмила Буганова. Фото moe-online.ru
Вот и наше российское общество чем дальше, тем больше осознаёт: практически над каждым повис дамоклов меч. К любой семье при желании можно прикопаться и отобрать детей — а что такое желание может возникнуть, не сомневается никто. Причин сколько угодно — и банальное вымогательство, и месть недоброжелателей, и дурость врачей или педагогов, и, наконец, всем понятное «для отчетности».
Массовая паника еще не началась, но признаки ее уже заметны. Все чаще и чаще люди говорят, что боятся заводить детей — а вдруг отберут? Все чаще слышится «валить надо из этой страны» (как будто в благословенной Европе или в США нет тех же проблем). Как такая паника скажется на демографической ситуации, совершенно понятно. Как она усилит социальную напряженность, тоже очевидно. Надо ли доказывать, что ничего хорошего в панике нет?
Но как же ее остановить? Понятное дело, что не замалчиванием проблемы. Да и как ее, проблему, можно замолчать в современном обществе? Запретить интернет? Смешно. Гораздо лучше проблему обсуждать, но не в истеричной тональности, а в конструктивной. С вечного вопроса «кто виноват» перенести акцент на столь же вечный вопрос «что делать».
Но чтобы ответить на этот вопрос, нужно для начала понять, а что происходит? О чем свидетельствуют все эти названные и множество неназванных случаев? Что скрывается за словосочетанием «произвол опеки»?
И вот тут мне придется сделать важную оговорку: по-хорошему здесь нужна не эта моя колонка, а качественная журналистская работа, серьезная аналитическая статья. Чтобы написать такую статью, нужно ездить по регионам, общаться с пострадавшими семьями, с работниками опеки, с чиновниками из местных властей. У меня такой возможности нет, я отталкиваюсь только от той информации, что есть в открытом доступе. Так что выносить суждение о каждом конкретном случае я не вправе. Тем не менее, и на основе общедоступной информации можно сделать некоторые выводы.
Первое, о чем стоит сказать: общий знаменатель историй Бугановых, Пчелинцевых и Камковых — это бедность. То есть родителей не обвиняют в жестоком обращении с детьми, в истязаниях, в сексуальном насилии, в моральном терроре и так далее. Только бедность, а говоря канцелярским языком, «ненадлежащие условия проживания детей».
Вообще, произвол органов опеки последнее время четко разделяется на два направления: либо родителям инкриминируют избиения детей (семья Агеевых в Подмосковье, семья Вороновых в Белгородской области), либо делают упор на тяжелое материальное положение. Трудно сказать, когда опека впервые начала отнимать детей «за бедность», но в медийном пространстве эта тема появилась совсем недавно.
Мне кажется, направление «бедности» стоит обсудить подробнее. Ведь оно объективно опаснее «избиений». В последнем случае хотя бы теоретически можно в суде доказать несправедливость обвинений, и препятствие здесь — только коррумпированность и бездушие нашей судебной системы. Но в случае бедности — эти минусы судебной системы тоже никуда не исчезают, зато к ним добавляется кое-что новое.
Прежде всего — масштаб проблемы. Сколько людей в России живет за чертой бедности? Сколько людей фактически являются безработными, потому что найти нормальную работу в их регионе нельзя? Можно было бы поискать точные статистические данные, но и без того понятно: едва ли не половина. Соответственно, все эти люди, если имеют детей, автоматически оказываются в группе риска. Причем органам опеки не надо даже подтасовывать факты и врать: действительно, если в семье трое детей, мама не работает, а папа получает 10 тыс. рублей — это реальная бедность.
И в случае Камковой, и Бугановой, и Пчелинцевых — бедность налицо. Тут ничего не надо доказывать. И помощь, которую добрые люди уже оказали этим семьям, скинувшись всем миром, ничего, по сути, не изменит. Сегодня Пчелинцевым детей вернули — через год точно так же могут отнять. Бугановой добрые воронежцы отремонтировали квартиру — но ее пенсия по инвалидности от этого ни на копейку не увеличилась.
И вот тут возникает вопрос: а правильно ли, что бедность — это основание изымать детей из семьи? Действительно ли для ребенка хуже быть без ананасов, но с мамой, или без мамы, но с ананасами (во всяком случае, с ананасами по бумагам)?
Понятно, что есть крайние, очевидные случаи — когда дети реально голодают, ищут объедки на помойках, ходят зимой в рваной летней одежонке. Именно такими случаями козыряют сторонники подхода «всех неблагополучных — в детдом!». Но, на мой взгляд, такие случаи вообще проходят по другому разряду: непосредственная угроза жизни ребенка. Не потому ведь эти дети побираются на улицах и роются в помойных баках, что семья бедная — а потому, что родителям этих детей на них наплевать, этим родителям интереснее бутылка, они вообще могут не помнить, когда в последний раз кормили своих отпрысков.
Однако, по логике «детозащитников», в ту же категорию родителей попадают и те, кто не могут обеспечить детям ананасы, а вынуждены довольствоваться макаронами и картошкой. Пускай их дети не голодают и не мерзнут — а все равно в сознании «детозащитников» уравниваются с уличными беспризорниками.
Как же объяснить такой подход? Мне кажется, некими базовыми принципами. Попробую их сформулировать.
1. Материальное положение имеет приоритет над человеческими отношениями, над состоянием духа. То есть «ананасы без мамы лучше мамы без ананасов». Все потребности ребенка описываются набором материальных параметров — состав питания, метраж жилплощади, количество комплектов постельного белья, тетрадей, и так далее. Потребность в маме рассматривается в последнюю очередь.
2. Материальное положение семьи может быть объективно оценено некой цифрой (среднедушевым месячным доходом). И цифра эта пляшет от прожиточного минимума, то есть не учитывает различий между Москвой и Урюпинском.
3. Положение вещей в государственных детских учреждениях (детдомах, интернатах, домах ребенка, приютах, приемниках-распределителях) таково же, как и на бумаге — то есть хорошее. Помещая туда ребенка, «детозащитники» уверены, что там его не станут бить и насиловать, не заразят туберкулезом, не сделают малолетним преступником. То есть «государство способно позаботиться лучше».
При таком подходе защита детей становится, вообще-то, довольно простым, «алгоритмизируемым» делом. Берем семью, считаем доходы, делим на количество ее членов, если получается ниже некоего устанавливаемого государством уровня — отбираем детей в казенное учреждение, да еще вычитаем с родителей алименты. Априори предполагается, что дети будут счастливы и, когда вырастут, скажут огромное спасибо чиновникам, защитившим их интересы. Тут мне по какой-то дальней ассоциации вспомнились слова из старой повести Владислава Крапивина «Всадники со станции Роса»: «…Тем более что дети чем‑то отличаются от овощей».
Я предчувствую, что мне кинутся возражать: не все чиновники такие, в социальных службах работают в массе своей добросердечные люди, не надо нагнетать… Такие высказывания нередко появляются на форумах при обсуждении историй с изъятием детей. На это я отвечу так: нам (то есть российскому обществу) нужны более серьезные гарантии, нежели гипотетическая порядочность работников социальных служб. Гарантии, подкрепленные не обещаниями, а законами и реальной ответственностью за их неисполнение.
И вот тут-то начинается самое интересное: законы. Насколько существующее законодательство защищает семью? Какая правоприменительная практика стоит за внешне красивыми формулировками статей Семейного кодекса? На бумаге-то всё гладко…
Я не юрист, я не готов вносить конкретные поправки в ныне действующие законы или предлагать новые. Тем не менее, рискну высказать наиболее общие соображения, которые более компетентные люди, возможно, переведут на юридический язык.
— Необходим общественный контроль над действиями чиновников-детозащитников. Даже хорошие законы могут обернуться кошмаром в условиях коррупции, дурости и некомпетентности. Каковы должны быть конкретные формы такого общественного контроля, как он должен быть законодательно оформлен — тут надо думать. Например, обследование условий проживания детей должно происходить не только силами работников опеки и милиции, но и в присутствии представителей общественности.
— Вопрос об изъятии детей из семей органы опеки могут ставить только после того, как последовательно применили все прочие меры помощи семье. Если ребенка изымают из-за «бедности» — сперва семье нужно оказывать помощь, трудоустраивать родителей, производить ремонт за счет местного бюджета. Если изымают из-за «насилия» — сперва с родителями должны проводить работу психологи и педагоги, и только если родители никого не хотят слушать и упрямо продолжают издеваться над детьми, тогда можно ставить вопрос об изъятии.
— Необходимо отменить законы, которые допускают слишком широкое толкование. Например, злополучную 156-ю статью УК. Одновременно с этим необходимо искать способы иначе решить те проблемы, которые призваны решать такие «резиновые» законы.
— Необходимо запретить возбуждать дела против родителей по анонимным заявлениям. Каждый заявитель должен понимать, что 306-ю статью Уголовного кодекса РФ (о заведомо ложном доносе) никто не отменял. И ответственность по ней в случае ложного доноса на родителей нужно усилить.
— Необходимо законодательно запретить усыновление иностранцами детей, изъятых решением суда из российских семей. Таким образом, перекрывается то, чего больше всего боятся многие борцы с ювенальной юстицией: что ее собираются ввести с целью продавать здоровых и умных детей из нормальных семей на Запад.
— Необходимо ввести строжайшую административную и уголовную ответственность за разрушение семьи. То есть чиновник опеки, необоснованно отнявший детей у родителей, должен быть наказан. И наказан не лишением премии, а очень строго — как минимум увольнением, а, возможно, и лишением свободы, если в его действиях будет найден корыстный умысел. И непременно — большой штраф (а то и конфискация имущества) в пользу пострадавшей семьи. Надо создать такую систему, где чиновник нес бы ответственность и за разрушение семьи, и за оставление ребенка в ситуации реальной опасности (иначе чиновники вообще прекратили бы выполнять свои обязанности). А так у них пропадает стимул к дутым делам, но остается стимул к работе с реальными алкоголиками и сумасшедшими.
— Внести изменение в порядок ведомственной отчетности органов опеки, милиции, здравоохранения, образования. А именно: не вменять в обязанность врачам и учителям доносить о каждой царапине каждого ребенка. Отменить «палочную систему» отчетности по 156-й статье (то есть не требовать от милиции год от году увеличивать число заведенных по этой статье дел).
Понятно, что мои предложения могут (и должны) вызвать критику, что я многого не учел, что где-то наивен, что где-то ломлюсь в открытую дверь. Но с чего-то же надо начинать? Я надеюсь, что мы вместе сможем выработать разумные и реализуемые предложения — и тогда диалог общества с властью (хотя бы по этой теме) перестанет быть беседой слепого с глухим.
Читайте также:
Что делать, если органы опеки «отбирают» ребенка