Первое сентября — это не только день знаний. Это еще и всемирный день мира. И день большого траура в нашей стране. Семь лет назад, 1 сентября 2004 года в городе Беслан террористами была захвачена школа. В заложники попали 1128 человек. Большинство из них — дети. Каждый четвертый заложник погиб. Каждый год в первый день сентября в 13.05 во дворе разрушенной школы звенит колокол, зажигают свечи и отпускают в небо белые шары. Почтить память ушедших близких приезжают даже те, кто давно не живет в Беслане.
О том, как пришлось выживать после трагедии, «РГ» рассказал один из бывших заложников. После теракта он остался сиротой.
***
В моей новой жизни никто не знает про Беслан. Да и ни к чему это. Такое прошлое нельзя забыть или похоронить, но можно не теребить немного затянувшиеся со временем раны. Сейчас я учусь в московском институте (изучаю политику), живу в общежитии, вечером работаю. Теперь, уже закончив четвертый курс, по специальности. Раньше подрабатывал, где приходилось. В выходные дни гуляю с друзьями. Летом, когда наступает время открытой одежды, на моей ноге виден большой шрам. Он настолько приметен, что на него сложно не обратить внимания. Раньше меня часто спрашивали, откуда он. Я отшучивался и тема сходила на «нет». Этот шрам для меня, как пуповина — он появился в день моего второго рождения, 3 сентября 2004 года.
В Беслане я вырос. Жили мы с мамой, отчимом и младшим братом на самой окраине города. Хотя Беслан город маленький, поэтому «окраина» — это все равно недалеко. Отца я никогда не знал, для меня так на всю жизнь и останется загадкой, кто он. В детстве мама говорила, что он моряк дальнего плавания, а когда я повзрослел, просто перестал задавать вопросы. Мне кажется, мама всегда была мне очень благодарна за это. Когда мне исполнилось десять лет, она второй раз вышла замуж за очень хорошего человека, а спустя еще два года родился брат Кирюша. Мы жили очень дружно. А потом пришел тот день.
Накануне в городе творились странные вещи. В последние дни августа вокруг было удивительно много милиционеров, дорожных постов. Останавливали и тщательно досматривали практически весь габаритный транспорт. На въезде в Беслан осматривали все автомобили. Сначала появился слух о том, что готовится теракт. Потом он оброс подробностями, и речь пошла о захвате детского учреждения. В нашем городе подобные слухи частенько бродили, для всех уже стало аксиомой: если говорят вслух, значит ничего не случится. Мы с одноклассниками даже шутили на эту тему. Глупые были, говорили, мол, вот здорово было бы — учиться бы не пришлось.
Первого сентября провожать меня в школу отправились всей семьей. Я шел в одиннадцатый класс. Планировали, что отчим сначала завезет Кирюшу в детский сад, но он оказался закрыт. Видимо, в отличие от администрации школ, администрация детских садов приняла к сведению угрозу захвата. Я четко помню всю линейку, помню, как двинулись к парадному крыльцу. Позже говорили, что террористы подъехали на грузовике. Ничего такого мы не видели, паника началась с первыми выстрелами, когда бандиты стали ликвидировать участковых. В первый момент казалось, что это какая-то игра, учение, проверка…Что угодно, только не реальность. Двое террористов бежали сзади, подгоняя людей автоматами к входу в школу, остальные прикрывали сбоку. Группе людей удалось быстро среагировать и сбежать в самом начале захвата, потом это было уже невозможно. В школе всех загнали в спортивный зал и прилегающие к нему помещения: две раздевалки и душевую. Многие дети плакали, не только маленькие, но и старшие. Эти звери сказали, чтобы все, кто хочет жить, сидел тихо, и стали устанавливать взрывные устройства. Мы с братом оказались рядом. Родители — в другом конце зала. С первого момента у меня сложилось впечатление, что террористы под каким-то наркотиком. Они были неестественно веселыми, много шутили о смерти. Закончив со взрывными устройствами, они отобрали из зала самых крепких мужчин и вывели их за дверь. Моего отчима тоже. Через несколько минут напряженного ожидания раздались звуки выстрелов. Они расстреляли всех, кто, по их мнению, мог оказать сопротивление. И им было наплевать на то, что за спиной у этих людей остались их дети и жены, которые поняли, что произошло. Наш маленький Кирюша тогда ничего не понял. Пытаясь успокоить мать, я одновременно делал все, чтобы страшная истина не дошла до него. В те три дня она так и не дошла. Мы сказали ему, что папа сбежал и теперь борется за наше освобождение. Он поверил.
Для меня все три дня в захваченной школе слились в один. Кто-то помнит каждую минуту. Моя психика сработала так, что я не помню практически никаких деталей. После расстрела отчима наступил какой-то транс. Самое четкое воспоминание — это панический липкий страх, который нельзя показывать, и хроническая жажда. Пить нам не давали, есть тоже. Но есть никому и не хотелось, а вот отсутствие воды сказывалось существенно. Особенно страдали малыши. Они просто не понимали, что происходит. Очень хорошо помню маленького мальчика, который в середине второго дня кинулся перед матерью на колени и сквозь слезы стал умолять дать ему воды. Террористы смотрели на это и смеялись.
В первый день была надежда. Во второй — апатия. К утру третьего дня большинство из нас смирилось с тем, что не уйдет из школы живым. Мне кажется, что к третьему дню я находился уже в полуобморочном состоянии. Все виделось сквозь пелену и воспринималось как через какой-то фильтр. Террористы к этому времени стали очень злыми, но их злость тоже уже воспринималась с апатией. Дети плакали и устрашающие выстрелы в воздух, которые до этого пугали и заставляли замолчать, уже не действовали. А потом был взрыв, и в стене школы открылся спасительный выход на улицу. Мы все бросились бежать, и я, и мама, и братик. Мама бежала последней. В какой-то момент я хотел поменяться с ней местами, но почувствовал жгучую боль в ключице. Очнулся я уже в больнице. И, несмотря на то, что врачи несколько дней обещали мне, что мама скоро придет, я сразу понял, что ее больше нет. Уже позже мне объяснили, что у нее тоже были ранения, но в отличие от моих они оказались смертельными. Маму и отчима похоронили рядом в одной могиле. Мы с Кирюшей остались на попечении бабушки.
А дальше начался самый настоящий кошмар. Казалось, что до трагедии была жизнь, а теперь — лишь ее подобие. Состояние, когда не понимаешь, зачем ты остался жив, и постоянно винишь себя в смерти других. Это очень сложно, каждый день, открывая глаза, чувствовать вину и быть не в состоянии что-либо с этим сделать. Бабушка водила нас к психологу, мы поехали на курортное лечение, но ничего не помогало. Кирюша говорил, что к нему ночью приходят дяди с автоматами и боялся оставаться в комнате один. Идти в школу он отказался наотрез. Мы оба перешли на домашнее обучение, как и большинство детей, побывавших в той школе. Так я закончил одиннадцатый класс и понял, что нужно уезжать. Невозможно было находиться в этом городе, ставшим вечным призраком трагедии. Здесь никогда не прекратится траур. След его остался навсегда, потому что в каждой второй семье погиб ребенок. Я решил поехать в столицу и никому не говорить о том, что я из Беслана. Когда люди слышали, что я оттуда, они всегда начинали сочувствовать. А сочувствие еще больше напоминало о произошедшем.
Я приехал в Москву. Снял комнату в общежитии и стал готовиться к поступлению. Денег на репетитора у меня не было. Днем работал в одном из ресторанов быстрого питания, заработанного едва хватало, чтобы сводить концы с концами. Готовился по программе поступления самостоятельно. Когда я пришел в приемную комиссию и стал заполнять анкету, сделал отступление от правил и написал, что был в заложниках. Я предполагал, что нам положены льготы. Так и оказалось. Правда, на первый курс я не прошел, но меня бесплатно взяли на подготовительный факультет. Через год обучения там я все-таки поступил в институт на факультет политологии.
Почему я выбрал именно этот факультет? Наверное потому, что мне хочется что-то решать в этой жизни. Тогда, в захваченной школе, я чувствовал себя марионеткой. Просто куклой, судьба которой находится в руках правящей элиты. Это не критика правительства, напротив, я считаю, что все, что можно было сделать, было сделано. Просто, если что-то подобное не дай Бог повторится, мне хочется быть рядом и иметь какой-то «вес», чтобы решить проблему.
Сегодня седьмая годовщина со дня трагедии. И я буду в Беслане. Каждый год, где бы я не находился, я приезжаю сюда. Всем городом мы приходим к мемориалу около школы и зажигаем свечи в память о погибших. Мы зовем их Ангелами Беслана и верим, что они все равно всегда рядом с нами.
Текст: Елена Марчан
Источник: Российская газета