Священник Андрей Мизюк. Фото:Ивана Привалова / eparhia-saratov
14 лет исполнилось страшному бесланскому горю. Мне не нравится слово трагедия, в нем есть что-то наигранное, что кажется, сейчас закончится и все станет на свои места, но оно тут совсем неуместно, да и никаким словом не описать то, что случилось почти 15 лет в обычной школе в маленьком городке на Кавказе. Хотя, в общем-то, нет, наверное, именно слово горе сюда и подходит.
Говорят, что горе – это что-то личное, переживаемое только кем-то персонально. Не знаю, не уверен, мне доводилось бывать на похоронах, я отпевал много людей, приходилось говорить какие-то слова утешения близким ушедшего или же просто молчать. Да, я не испытывал в тот момент тех чувств, что испытывали горюющие, но я имел возможность сострадать. Случившееся же в школе Беслана это не просто что-то из ряда вон выходящее или же какое-то ЧП, но такая лютая беда, поверить в которую было сложно даже после того как все это произошло. И да, эта боль не проходит. Потому и времени-то почти не видно, потому и незаметно прошло уже столько лет.
Я был тогда на старших курсах Педагогического института, у нас как раз начиналась практика в школах. Известие о захвате заложников на Кавказе 1 сентября для меня не стало какой-то особенной новостью, регион сложный и напряжение там присутствовало всегда, тем более, что еще не так давно прямо под боком была чеченская война.
Однако с постоянными и частыми выпусками новостей становилось понятно, что происходит что-то очень страшное. И когда стало понятно, что это школа с детьми, и что выдвигаются какие-то невероятные условия, когда стало известно о расстреле мужчин, то я очень сильно почувствовал, что дно не просто пробито, а что оттуда, из каких-то страшных бездн выползло что-то невыносимо кошмарное. И обрело оно вид десятка с лишним нелюдей с оружием и взрывчаткой.
Вот, кажется, что, наверное, никому нельзя отказывать в человеческом достоинстве, но грешен, до сих пор не могу признать обратное в отношении тех лиц, что учинили этот ужас. По-человечески не могу и по каким-либо другим критериям тоже сложно. Наверное, не дожил и не дорос еще. Хотя понимаю, что когда-то и они, возможно, впервые произнесли слово «мама». Как, почему и куда зло утащило их, чтобы привести через много лет на эту линейку в бесланскую школу. Мне на этот вопрос ответа не найти.
А третьего числа, вернувшись из института, я включил телевизор и увидел, как в прямом эфире, а кажется, что это было именно так, прогремел взрыв. Я не помню, какой это был канал. Поднялся крик, началось какое-то непонятное движение, поехали машины и стрельба, страшная, долгая, непрекращающаяся стрельба. Очень, очень хотелось бы, чтобы этот ужас закончился хотя бы по буденовскому сценарию. Хотя бы.
Но новости с каждой минутой и с каждым часом поступали все страшнее и страшнее. А потом выяснилось, что взорвалось что-то в спортивном зале, где были все заложники. И даже мне, не служившему в армии, стало понятно, что случилось не просто худшее, а что начался реальный ад, в котором будет не просто много пострадавших, а будут погибшие и этими погибшими в силу их особой беззащитности будут именно дети. И это оказалось именно так.
Что это было? Военные, местные жители, мужчины практически без всякой защиты бросались в школу под тяжелейшим огнем. Сколько среди них было убитых в спину, потому что в первую очередь в спину стреляли убегающим детям, и те, кто мог, кто находился там, подхватывали их, закрывали собой. Погибшие спецназовцы, которые не единожды принимали участие в сложнейших спецоперациях, которые знали как надо действовать, что делать, ведь и они умирали там даже не столько в самом бою, в сражении, а именно закрывая собой детей, вынося их из ураганного обстрела. И ярость, ярость сквозь страшные слезы на лицах всех, кто ждал эти страшные три дня и находился там. Поверить, что все случится именно так — было за гранью умопомрачения.
А потом стало известно, что все эти дни до страшного взрыва нахождение заложников в школе было одной невыносимой пыткой. Вода. Простая, обыкновенная вода. Они лишили людей возможности даже хоть как-то элементарно поддерживать силы. Обезвоживание мучительно даже для взрослого человека, чего уж говорить о детях. Потому-то и вспомнился мне страшный лагерь Саласпилс. Место, где мучили и убивали детей. Я и сегодня с содроганием вспоминаю об этом и да, наверное, во мне так и не наступила стадия принятия всего этого безумного горя, и да, это очень личное, хотя никого из погибших я никогда не знал и даже не был близко с этим теперь уже печально известном городом.
А еще удивило, хотя могло бы и добить, то, что нашлись и те, кто зачем-то нашел причинно-следственную связь всего случившегося. Как-то в транспорте или уже где-то на улице слышал случайный разговор о том, что, дескать, много паленой продукции было на бесланском спиртзаводе. Как это вообще возможно было связать? Оказывается, это вот им за то, что честной народ коньяком плохим поят. Господи… Откуда это в нас? Неужели только спокойствие шкурное это предел и основание? Конечно же, это просто единицы. Я видел и знаю многих, очень многих людей, которые перенесли и переносят этот ужас как свое личное горе. Но ведь были и всевозможные Грабовые и всякие целители и просто прохвосты, которые как падальщики слетались на страшную человеческую рану. И теперь я понимаю, что если бы дьявол и имел власть придумать ад, как он есть, то ему бы это не удалось самому. А вот с помощью человеческих рук и умов вполне.
Я не разделяю погибших, а точнее именно невинноубиенных по вероисповеданию, поминаю их всех. Всех невинноубиеных. Они действительно страдальцы. – те родители, мальчики и девочки, христиане ли мусульмане… неважно. Да, неважно.
Я задавал и задаю этот вопрос себе: почему? И найти ответа не могу. Но когда меня спрашивают, как же мог Бог допустить это, где Он был? Я честно скажу, что не могу найти ответ на этот вопрос, но и спрошу у вопрошающего: а вы, совершая дурной поступок, согрешая, часто ли объективно оцениваете себя, останавливаете ли себя, признаете ли за собой вину? Или же уже потом делаете вывод? Может быть тогда, лучше спросить: Господи, почему ты не остановил меня? И еще я понимаю, что эта временная, странная и страшная жизнь – это не предел, не итог и не полнота всего. И прошу теперь у Бога только одного: те, кто был там в этом страшном аду в те самые секунды, не расцепи, не лиши их Своих объятий, даруй им Свой вечный Свет и дай нам возможность сохранить хоть какую-то каплю веры в то, что мы переживем эту боль. Пронесем ее.
Во время Литургии сегодня я произносил заупокойное прошение о погибших страдальцах Беслана. И мне вдруг подумалось в этот момент, что руки моего Бога в эту самую страшную секунду приколачивались к смертному, страшному древу. Это вне времени. Это происходит всегда. Вот, в эту секунду даже на улице солнце зашло.
Но будет ведь и Воскресение. Будет происходить всегда. Только камень должен отвалиться уже от сердца. А в страшные мгновения Гефсимании, Господи, Ты ведь тоже оставался Один.