Беслан. Помним

«Помню, они заставляли взрослых поднимать руки за голову, говорили: «Сейчас мы поиграем в зайчиков – все руки за голову». Я маленькая была, не всё понимала, не всё осознавала, что происходит. Мы хотели выйти, конечно. Думали о том, что будет, когда всё закончится. В какой-то момент была надежда, что детей до шести лет отпустят. Учителя составляли списки – всех, кому шесть, переписали. А потом уже на второй день, ближе к вечеру, было уже всё равно, что будет и как будет, останемся мы живы или умрем.» 1 сентября навсегда остался самым трагическим днем в истории России. Правмир публикует рассказы взрослых детей Беслана о теракте и о том, как он повлиял на их жизнь.

Ирина Гуриева

Мне было 7 лет, и в тот год я переходила во второй класс. 1 сентября мы – мама, я и мои старшие брат и сестра Борис и Вера – как всегда самые первые пришли в школу, потому что мама учитель истории, и она должна была подготовить класс. Мы разошлись по своим классам, а затем вышли на линейку, начали строиться, включилась музыка, как вдруг в какой-то момент всё выключилось и началась стрельба. Тогда никто ничего не понял – паника, все бегут, шум, грохот.

Через какое-то время всех согнали в спортзал. Там я нашла свою двоюродную сестру Аню и маму, потом через какое-то время нас нашли мои брат и сестра, и мы все вместе сидели.

Террористы не разрешали вставать, ходить в туалет. Только один раз мама нас выводила. Это происходило так: террористы поднимали взрослого человека и разрешали группе детей выйти в туалет с ним, человек 5–6. О чем говорили террористы, не помню, было шумно и они очень злились, что такой шум, постоянно били прикладами в пол или стреляли в воздух.

Помню, они заставляли взрослых поднимать руки за голову, говорили: «Сейчас мы поиграем в зайчиков – все руки за голову». Я маленькая была, не всё понимала, не всё осознавала, что происходит. Мы хотели выйти, конечно. Думали о том, что будет, когда всё закончится. В какой-то момент была надежда, что детей до шести лет отпустят. Учителя составляли списки – всех, кому шесть, переписали. А потом уже на второй день, ближе к вечеру, было уже всё равно, что будет и как будет, останемся мы живы или умрем.

Фото: noorimages.com

Когда произошел первый взрыв, я спала и проснулась от грохота, встала и увидела, что все лежат, а несколько человек выпрыгивают из окон – их выбило. Я обернулась, смотрю – и мама поднялась. И я маме говорю: «Я пойду туда, чтобы выйти из школы, там открыта дверь». Она говорит: «Да, конечно». Я дошла, но там не было возможности выйти и раздался еще один взрыв. Через какое-то время, смотрю, мама мне машет рукой: иди ко мне. Боевики приказали всех, кто остался жив после взрывов, загонять в столовую.

В столовую пришли я, мама и двоюродная сестра. Моя старшая сестра уже на тот момент была мертва, а брат был очень сильно ранен и не мог встать. В столовой стояли чаны, где размораживали замороженную курицу, и мы стали пить эту растаявшую воду. Также там валялись какие-то печенюшки, мы стали их есть.

Через какое-то время вновь началась стрельба. В столовой внутри на окнах были решетки, и одна из решеток как-то немножко отогнулась от стены или с креплений снялась, и наш физрук, покойный, взял эту решетку и снял с окна. Тогда мы увидели каску спецназовца снаружи и стали выпрыгивать из окна.

Нас развезли по больницам. Меня – во Владикавказ в детскую больницу, там я была одна и не знала, где все мои родные. Потом меня навестили дядя и тетя, принесли мне одежду, потому что с нас всё сняли, мы голые были. А 7 сентября ко мне пришла просто толпа наших родственников, человек 20, наверное. И зашла мама, вся в черном. Я спросила: «Где Боря?» Так как знала, что сестра умерла еще в школе, это видно было. Мама говорит: «Его нет». 6 сентября похоронили и сестру, и брата.

Сейчас у меня всё хорошо. Я учусь в Москве в МПГУ на дефектологическом факультете. Мама до сих пор работает в школе, создала музей, где есть разные залы, посвященные истории школы, теракту, погибшим спецназовцам. Люди помнят, приезжают, спасибо им.

Зарина Дзампаева

Мне было 8 лет. В этой школе работала учителем осетинского языка и литературы моя мама, а сестра переходила во второй класс. Когда начали стрелять во время линейки, я подумала, что это фейерверк.

Конечно, я видела каких-то людей в черной одежде, но никто ничего не предпринимал, и мне казалось, что всё так и должно быть. Даже когда нас начали загонять в спортзал, я специально шла позади всех, чтобы посмотреть, что же происходит.

В спортзале сначала я сидела со своим классом, а потом мама нашла меня и сестру. На террористов я не смотрела, может быть, мама меня как-то отгораживала, отвлекала от них. Но один из них, который стоял рядом, был со шрамом. Он был лучше остальных, если можно так выразиться. Мама говорила, что он был добрее, чем остальные. Всё же мы с сестрой были детьми, мало что понимали. Хотя я видела, что они стоят с автоматами, но не думала, что случится что-то ужасное.

Мама пыталась какую-то записку выкинуть в окно, чтобы дедушка за нас помолился, но, кажется, ничего не получилось. Было тяжело, я говорила, что хочу пить. Мама обещала: «Вот выйдем отсюда, покушаем, попьем, и всё у нас будет хорошо». Мама потом погибла.

Помню, как мужчину застрелили на глазах у его детей. Я этого сама не видела, мне мама сказала, и всем было его очень жалко. Его тащили двое террористов просто через зал, на глазах детей и всего спортзала.

Постепенно страх, возмущение, усталость усиливались. Как начался штурм, я не помню, может быть, я спала. Я просто очнулась – всё горит, кто бежит, кто лежит. Моя сестра лежала рядом со мной, мамы вообще не было видно. Я старалась сестру разбудить, думала, она спит, а она никак не реагировала. Сейчас у моей сестры шрам на лице от осколочного ранения.

Потом одна из наших учительниц помогла мне сбежать. Я хотела свою сестру тоже вытащить, но она даже не открывала глаза, я не знала, что с ней делать, и мне сказали, что ее заберут. Тогда я выбежала с той учительницей, а за Маришкой, моей сестрой, зашел парень и вынес оттуда. Я оказалась в каком-то месте, где была вода, и не хотела оттуда уходить – мы пили, пили, пили. Но потом нас уговорили бежать дальше, потому что это была зона обстрела.

Когда всё закончилось, с нами очень много работали психологи, отвлекали, возили в поездки – всё было направлено на то, чтобы мы всё поскорее забыли. Мы жили с папой, потом папа женился, у меня подрастает двое сестер. Я окончила школу с серебряной медалью, поступила в Санкт-Петербургский экономический университет и сейчас учусь на финансово-экономическом факультете. Я только сейчас начинаю осознавать, что это было, а тогда нам, детям, казалось, что всё понарошку. Если бы подобное произошло со мной сейчас, и морально, и физически это был бы страшный удар.

Камболат Баев

Мне было 9 лет, я перешел в третий класс. Я должен был уезжать в Москву учиться, но сказал маме: «Давай я пойду, попрощаюсь» и пришел на линейку, а родители были в Москве. Всё шло как обычно, и вдруг начался захват. Нас всех согнали в спортзал, ничего не объясняли. Сразу сказали, чтобы все отдали телефоны, чтобы не было никаких звонков, и вывели всех мужчин из спортзала. Потом их убили.

Я сидел рядом с нашей учительницей все три дня. Она оказывала поддержку всем детям. Говорила: «Не переживайте, всё будет хорошо». Никто не пытался бежать, смысла не было. Только если кто хотел умереть, а так сидели и ждали.

Часть террористов были в масках, а без масок в спортзале было только человек пять. Они ничего не говорили, единственное, если шумно становилось, один мог выйти и дать очередь в потолок, чтобы тише было. В такой момент, конечно, было страшно – здоровый дядька стоит, вверх из автомата стреляет. Но 1200 человек всё равно не заткнешь, как бы ни хотелось, все успокаивались только минут на пять, а дальше опять начинались разговоры.

Во время взрыва я потерял сознание. Когда очнулся, находился под обломками, и сам себе помочь никак не мог. У меня были осколочные ранения в плечо, в бедро. Рука отнялась, я руку не чувствовал. Я то приходил в сознание, то терял его. Потом почувствовал, что с меня убрали обломки. Мужчины зашли в спортзал и спасали детей, один как-то меня увидел, убрал обломки, я поднялся, и он меня из спортзала вытащил. Сначала занес меня в раздевалку, было слышно, что в школе бой идет, гранаты взрываются, стрельба. А потом он вынес меня из школы. Дальше скорая, больница.

На момент захвата родители были в Москве, в Беслан самолета не было, они долетели до Минвод, оттуда с какими-то репортерами добрались до Беслана и нашли меня в больнице.

Поддержка государства была, конечно. Но честно сказать, дали деньги – хорошо, не дали бы – и не надо. Главное, живой остался. Конечно, весь мир помогал нам. Это словами не описать – все сплотились, все помогали, каждый хотел помочь. У меня медведь дома лежит до сих пор вязаный, люди прислали. Это было очень круто, такая помощь. Я учился в РУДН, но теперь, в связи с разными обстоятельствами, пришлось вернуться домой. Учусь в Осетии, в мединституте, думаю попасть в медицину катастроф.

Анна Кадалаева

Мне было десять лет, и я переходила в четвертый класс. Мы пришли на линейку с мамой и сестрой. Сначала всё шло как обычно. А потом начались какие-то выстрелы. И, честно сказать, первое, что я подумала, что это шарики лопаются.

Потом уже, когда люди начали бежать, мы испугались и побежали в сторону спортзала. Мы с сестрой искали маму, давка была ужасная. Сестре тогда было семь лет, она вообще малюсенькая была, ей плохо стало из-за того, что воздуха не хватало.

Чтобы как-то растолкать толпу, мне пришлось встать к стене лицом, опереться руками о стену и так стоять, чтобы сестре хоть немного воздуха было. Потом нас всех согнали в спортзал, и мама нас нашла.

Я помню одного террориста с длинной бородой, у него рука перебинтована была, наверное, ранили. Он говорил: «Держите руки “зайчиком”». То есть за голову. Еще они говорили, что во всём виновато наше правительство.

Нам не давали есть, пить, но в первый день еще можно было выходить в туалет по очереди. Вообще дети держались молодцом, взрослые паниковали больше. На третий день у меня от обезвоживания начались галлюцинации, мне казалось, что на кого-то что-то рассыпали, вода откуда-то лилась, кто-то мне пытается таблетку дать… ужасы мерещились. И чтобы меня в чувство привести, мама меня просто била по щекам. У меня отнимались ноги, я не могла встать.

На момент взрыва мы сидели в середине зала, примерно там, где сейчас крест стоит. Я спала, и мне выбило осколками левый глаз, а несколько осколков осталось в голове. Один до сих пор там. После первого взрыва началась стрельба, я как-то очутилась ближе к окну и легла на тех, кто был рядом, притворилась мертвой, чтобы меня не задело. Когда прекратилась стрельба, я вылезла через окно. Моя сестра, как она мне рассказывала, тоже вылезла из окна и сломала ногу. Она была очень маленькая, а там подоконники высокие.

Фото: noorimages.com

А я добежала почти до выхода, и какой-то мужчина взял меня на руки и завернул в куртку. Потом мне сказали, что у него там вся семья осталась. Я его даже не видела с тех пор, не знаю, кто этот человек, но спасибо ему. Потом меня посадили в какой-то гараж, и одна женщина, завхоз, меня успокаивала, но в какой-то момент я увидела себя со стороны, и, как мне потом врачи сказали, у меня сердце останавливалось. Потом больница, реанимация. Благодаря еврейской общине я оказалась на лечении сначала в Москве, потом в Америке. Вместо левого глаза мне вставили коралловый имплантат, а осколок оставили, слишком опасно убирать.

Мама погибла. Мне рассказывали, что на нее что-то упало, и она уже не смогла пошевелиться. Версий было много, но потом, когда я нашла результат экспертизы, я поняла, что она просто сгорела в школе. Сегодня я мама двоих детей. А дочку назвала в честь мамы – Ирина.

Георгий Ильин

Мне было 7 лет, и я переходил во второй класс. Когда начали стрелять, я подумал, что это шарики полопались. А потом паника началась, все начали разбегаться.

Я был с двумя племянниками (три года и шесть лет) и старшей двоюродной сестрой, и нас вместе со всеми загнали в спортзал. Когда мы спрашивали, что происходит, они говорили, что это всего лишь учения.

Мне страшно не было, потому что я был маленький, я не понимал, что происходит. Старшим, естественно, было страшно. Нам не давали ни пить, ни есть. Первый день еще выпускали в туалет, и в душевой можно было водички попить, а потом уже не выпускали.

Террористы говорили: «Не смотрите на нас», угрожали. Мы все тихо сидели, духота, кто-то плакал.

Когда штурм начался, я помню только взрыв и всё. Как раз когда бомбы начали падать, я встал и отошел от сестры и племянников. А они все погибли, больше я их не видел. Я побежал к окну, куда все бежали, и выпрыгнул. У меня нога была прострелена, осколки были в ноге. Но в шоке человек этого не замечает.

Мама и отец нашли меня уже в больнице. После такого обычно долго восстанавливаются, очень долго. Но со временем всё прошло. Сейчас я учусь в мединституте Осетии на врача. Многие из моих знакомых, кто был тогда в школе, хотят быть или врачами, или военными – это естественно. Такое никогда у нас не забудется. Поверьте, в Осетии об этом всегда будут помнить.