Тамара живет в Беслане с 88-го года, с тех пор, как вышла замуж за Владимира Биченова. Через год у них родилась дочка Диана, а в 1997 году сын Дамир. Живут они с мамой мужа, у них очень хорошие отношения.
Нормальная, обыкновенная российская семья… Трудились, просто жили…
Тамара Биченова:
— 1 сентября 2004 года старшая дочь Диана должна была пойти в 9-й класс, а Дамир — в 1-й класс, он был первачок. Мы, конечно, готовились к этому дню. Школа находится очень близко от нашего дома, буквально метров через 20. Очень большое количество в тот год было первоклашек, только из нашего двора было девять ребятишек. К торжеству готовились все — и сами дети, и родители, и бабушки с дедушками. Линейка начиналась в 9 часов, раньше, чем в других школах.
Дамир накануне отравился, и ему пришлось два дня ничего не кушать, и я все сомневалась, стоит ли его вести в школу в таком состоянии. Но как можно лишить ребенка такого праздника? Он так радовался новенькому портфелю, новой форме, туфелькам! И все-таки решили, что уж полчаса торжественной линейки он выдержит.
Собрались все в классах со своими первыми учителями. Началась линейка, а первоклашки должны были выйти чуть позднее, их должна была встретить вся школа. Все детки были такие красивые! С огромными букетами цветов! И вот мы слышим: «Ждем новых учеников!» Первоклашки выстроились в коридорах…
И тут началась стрельба, шум. Все со двора кинулись в школу, кричали, в глазах ужас! Одна женщина с совершенно сумасшедшими глазами кричала: «Бегите, там террористы! Там стреляют!» Мы сначала были ошарашены и не понимали, что происходит. Все же думали, что это какая-то инсценировка. Все побежали кто куда. Мы с нашей соседкой Фатимой Бибоевой и ее двумя детьми — сыном-первоклассником и четырехлетней дочкой — были вместе. В какой-то момент Фатима потерялась, и я с ее детьми и Дамиром сломя голову побежала на второй этаж школы в актовый зал. С нами бежало еще много людей. Зал был закрыт, один мужчина взломал дверь, и мы там спрятались.
Все это происходило на уровне инстинкта — куда-то бежать, прятаться, потому что прозвучало слово «боевики». Когда мы были в учительской комнате при актовом зале, Казбек Бадоев (его убили на второй день) давал нам указания, чтобы мы позвонили своим близким, сообщили, где мы, чтобы не кричали. Вокруг была стрельба, шум, но мы все же еще надеялись, что это проходят какие-то учения. Просто в голове не укладывалось, что у нас здесь, рядом с отделением милиции, может произойти что-то страшное… Бедные дети смотрели на нас молящими глазами и твердили: «Все кончится? За нами придут? Нас выведут отсюда?»
Так прошло минут 20. Стало тихо. Мы услышали шаги, и кто-то ударом ноги открыл нашу дверь. Зрелище было жутким: мужчина был в маске, во всем черном, в огромных черных ботинках, с автоматом в руках, весь обвешанный патронташем, гранатами. Мы постарались детей успокоить, Казбек сказал, что этот дядя нас сейчас отсюда выведет. И в сопровождении этого боевика мы гуськом перешли в спортзал. Там уже было очень много людей, боевики развешивали мины, устанавливали бомбы. Первый убитый, Руслан Бетрозов, был там же в зале, и так как мы попали в спортзал последними, единственное свободное место было только рядом с ним…
Конечно, в мире происходили и более страшные вещи, многие люди пережили более ужасные события, но каждая мать меня поймет… Когда твой ребенок идет на праздник, радуется предстоящему событию, и тут такое… В самом начале жизни у него такой перелом, такой кошмар…
— А где была старшая дочка?
— Диана должна была пойти в школу чуть позднее. Она еще должна была зайти в ателье за юбкой, потом в школу, а потом собирались в город в парк. В тот момент, когда началась стрельба, она с друзьями шла по двору нашего дома и, конечно, они смогли убежать. Еще некоторые школьники смогли убежать с линейки.
— А детки Фатимы были с вами?
— Когда мы вошли в зал, мы ее увидели, она стала мне махать руками: «Тома, я здесь!» Детей я передала, и сами мы сели недалеко от них. Фатима погибла… Дети остались живы, живут сейчас с папой. Таких поломанных семей много…
— Была какая-то связь с внешним миром?
— Нас заставили выбросить наши сумки, телефоны. Если слышали, что звонит телефон, готовы были расстрелять человека. Было очень страшно… Все вещи были брошены в угол зала. Да, связи не было.
У боевиков были рации и что-то типа радиопередатчиков, и там передавались новости. И они нам все комментировали: «Вы слышите? Говорят, что здесь всего 360 заложников! Они даже не хотят озвучить реальное количество!» Тогда боевики заставили учителей составить списки находящихся в зале.
— Боевики — кто они?
— Конечно, те, кто туда пришел, это не люди. Или такой человек, которого вынудили каким-то образом это сделать. Но, возможно, кто-то и не знал, на что идет. Говорят, что две шахидки, которых вскоре взорвали, якобы начали протестовать по поводу того, что, мол, мы шли не на такое дело, не детей и женщин убивать. И с ними за их возмущение расправились.
Сказать, что среди них был кто-то более человечный, нельзя, но был один, кто разрешил детям забежать в туалет, чтобы они выпили воды. Я сама была свидетелем.
Ходить в туалет нам разрешали только в первый день, но уже к вечеру это было прекращено. Мы поднимали руку, и по 10 человек строем боевик выводил нас в соседний класс, где они сделали отверстия в полу, и люди справляли свою нужду туда…
Когда нас привели в этот класс впервые, у меня была мысль, что нас повели на расстрел…
— Как дети переносили отсутствие еды и воды?
— Многие дети быстро истощились. Одна знакомая девочка страдала болезнью почек, она была при смерти, у кого-то был сахарный диабет, у кого-то начались проблемы с сердцем. Дамир уже на второй день был сильно истощен, тем более, он же перед этим два дня ничего не ел. У многих детей поднялась температура, началось обезвоживание. Они просто лежали и просили: «Хотим пить! Хотим есть!»
Мы умудрялись, когда нас выводили в классы в туалет, сорвать немного цветов, там были «Декабрист», «Раковые шейки», они с такими довольно сочными кисленькими листьями. Кто-то нам подсказал, чтобы мы листочки срывали и детям давали. Был кабинет домоводства, где мы смогли взять немного сахара, сухого молока. Наша врач Лариса Мамитова пыталась давать маленьким детям таблетки «Глицин», они у кого-то оказались с собой.
— А между собой вы могли общаться?
— Все наши разговоры очень быстро пресекались. Но все равно мы как-то могли что-то друг другу сказать, передать.
— Когда боевики стали более агрессивными?
— Когда вошел Руслан Аушев, я была метрах в десяти от него. Его сопровождали двое мужчин, один с камерой, он снимал зал. Сам Аушев был в черном плаще, видно было только его лицо. Разговора нам не было слышно. А после того, как он вышел, боевики стали более озлобленными. Что произошло, мы понять не могли. Но, тем не менее, грудных детей он вывел. Он предстал героем перед всеми, но не знаю, это заслуга его или что-то другое? Почему никого из политических деятелей не впустили? Почему он единственный смог войти в школу, почему именно Аушев? Вопросов таких много…
— Что произошло дальше?
— На третий день мы заметили, что террористы стали вносить в зал какие-то сумки, многие надели противогазы, началась какая-то беготня, суета. Мы по опыту Норд-Оста решили, что, может, что-то начнется с газами? Но они же это предусмотрели, в первый же день выбили окна.
Все к тому времени обессилели, кто в полудреме находился, кто практически при смерти. Мы все наблюдали, но находились в каком-то отрешенном состоянии. Мы уже не обращали внимания на провода, взрывные устройства, ложились рядом с ними. Мы ждали любого исхода, лишь бы скорее… Мы даже говорили: «Скорей бы уж нас взорвали!» Надежды, что дети смогут это пережить, не было…
К тому же, боевики нам постоянно говорили: «Вы видите? Вы никому не нужны! Россия за вас даже пальцем не шевельнет. Им важно убить как можно больше боевиков любыми средствами, так что вас тоже будут убивать». Честно говоря, мы верили, что они были правы, что исход будет один… Мер же никаких не предпринималось.
— А вы знали, какие требования выдвигали террористы?
— Мы слышали, что они требовали вывода войск из Чечни; освобождения людей, которые находились во Владикавказе, наверное, из числа их боевиков; переговоров с главами трех республик — Ингушетии, Северной Осетии и Чечни.
И нам боевики неоднократно озвучивали: «Ни глава вашей республики, ни главы других республик, никто не хочет выйти, чтобы вам помочь». Вторым лицом после Дзасохова был тогда Мамсуров, и его дети тоже были среди заложников. Я не знаю точно, но говорят, что якобы было предложение вывести его детей, но он сказал, что там, где дети моей республики, там и мои будут. Я не могу утверждать, что это было сказано, но как он мог поступить иначе? Он был бы просто предателем в таком случае…
— Как произошел первый взрыв?
— Взрыв произошел совершенно неожиданно.
Одно взрывное устройство лежало на стуле практически у наших ног. И после взрыва я подумала, что если бы взорвалось это устройство, от нас бы просто ничего не осталось. Скорее всего, взрыв произошел или в центре зала, или там, где находятся шведские стенки. Там как раз больше всего людей и погибло. Было ощущение, что нас всех как будто облило кипятком. Все тело кололо, горело. Нас подбросило сантиметров на 10-15 от пола. Первая мысль была, что своего ребенка я больше живым не увижу, потому что ребенок такое пережить не может.
Тут же произошел следующий взрыв. Меня и контузило, и оглушило. Звуки стали размазанными — стрельба, крики, стоны… Мы находились около двери, которая была завалена партами, сейфами, чтобы никто не убежал. И во время взрывов это все рухнуло, и люди стали бежать в эту дверь, в них стали стрелять, и люди стали падать. Я ощущала тяжесть этих тел и понимала, что раз я что-то еще чувствую, значит, я жива. Но я понимала, что меня сейчас или затопчут, или я просто задохнусь. Я пыталась попятиться назад и кричала: «Дамир, беги!», — надеясь, что он меня услышит.
Потихоньку я смогла выбраться из этого месива — были слышны хрипы, стоны, вокруг много крови. А когда я смогла оглядеться, я увидела жуткую картину… Причем я не смотрела назад на дверь, а смотрела вглубь зала. Передо мной на коленях стоял боевик и кричал мне: «Беги! Сейчас еще одна взорвется!»
И тут я увидела людей, которые бежали из тренажерного зала в помещение школы, и вместо того, чтобы оглянуться и побежать назад в открытую дверь, я побежала за этими людьми обратно в школу. И мои ноги принесли меня обратно в актовый зал, куда мы спрятались в самом начале.
Нас было человек 10-15 там, я пыталась выяснить, не видел ли кто моего Дамира, но никто ничего мне не сказал. Наверное, я неправильная мама, наверное, мне нужно было бежать искать своего ребенка. Кто-то потом говорил, как он спасал одного или нескольких детей. Такие герои были. Но человек в критической ситуации действует непредсказуемо. Я была уверена, что сына я потеряла, и сама сейчас погибну тоже…
Мы просидели там неопределенное время, потом спрятались за кулисами. Были слышны взрывы, танковые выстрелы… Говорят, что из танков стреляли именно по актовому залу, но когда мы там были, стрельбы еще не было.
И тут мы увидели бойцов «Альфа». Они уже смогли проникнуть в школу. Они нам что-то кричали, потом показали, что надо лечь на пол. Потом они схватили нас и, прикрывая собой, начали выводить из зала. То, что мы вокруг увидели, невозможно забыть — море людей, море крови, оторванные руки, ноги… Потом, уже в больнице, я узнала, что там еще и пожар был. Но когда это было? Почему не успели вывезти, вынести людей? Непонятно…
— А как вы встретились с Дамиром?
— Когда меня вывели из школы, посадили в автобус — старый такой, и повезли в больницу. Всю дорогу я думала: «Что я скажу мужу, когда он спросит, где наш ребенок? Как я посмотрю ему в глаза? Как получилось, что я осталась жива, а мой сын остался там?!»
Когда меня привезли в нашу районную больницу, у меня взяли все мои данные, оказали первую экстренную помощь, а затем, т.к. у меня была травма головы и ожоги голени, меня увезли в город Владикавказ и положили там в больницу. Родные уже были рядом со мной и на мои вопросы про Дамира они говорили, что с ним все нормально, он находится в детском отделении. Но мне казалось, что они просто меня успокаивают. Но они уверяли меня, что через пару дней, когда мы оба немного придем в себя и успокоимся, мы сможем увидеться.
В палату заходило много людей, которые смотрели вокруг умоляющими глазами в надежде увидеть своих родных в больнице, а не в морге. Это было очень тяжело…
Мне муж Владимир потом рассказывал, что когда начался штурм, и все наши мужчины побежали спасать заложников (совсем неважно было, родной это человек или нет, твой это ребенок или чужой, хватали всех, потому что необходимо было экстренно оказывать помощь), все дети были одинаковые — худые, в крови, с невероятным ужасом в глазах.
У Дамира было одно огнестрельное ранение в мягкие ткани в области плеча — видно, пуля попала рикошетом — и ожог спины. И вот на второй день он ко мне пришел…
Оказалось, что после первого взрыва (откуда силы взялись?!) он вместе с другими детками, увидев открывшуюся дверь, смог проскочить в нее, и они побежали в сторону дома. А всех жильцов из близлежащих домов эвакуировали, и как Дамир сам потом рассказывал, он был в ужасе и шоке, когда понял, что дверь закрыта и никого дома нет. Потом кто-то из взрослых вывел его на улицу, где уже стояли машины скорой помощи, и там Дамир увидел своего отца.
Потом мне Володя говорил: «Тома, я вижу, ко мне бежит мальчик, а я его совсем не узнал. Я его схватил на руки, но просто как ребенка». Дамир начал обнимать отца и говорить: «Папа, не ходи туда, маму убили, если и ты пойдешь туда, тебя тоже убьют! И с кем я останусь?» И пока меня не нашли, все родные думали, что я погибла…
Это одна история, моя. Но есть другие, более страшные истории.
Самое тяжелое началось тогда, когда нас выписали из больницы, это было примерно на двадцатый день. Каждый день в нашем дворе проходили траурные мероприятия, хоронили по 7-8 человек. 7-8 гробов стояло во дворе, и так на протяжении недели…
— Это были похороны людей, которых опознали?
— Да, где-то месяц шли поисковые работы. Много было людей, которых не могли опознать, многие трупы отправляли в Ростов на анализ ДНК. Да я до конца не уверена, что некоторые похоронили именно своих родных. А кому-то и хоронить было нечего…Я обошла всех соседей, выразила соболезнования, у кого были погибшие…
А у Дамира дома началась страшная тревога. Мы живем на первом этаже, и если он слышал шаги над головой, он дико пугался и постоянно повторял: «Давайте уедем отсюда! Давайте уедем!» Он мог долго лежать на диване с открытыми глазами. Я спрашивала: «Дамир, о чем ты думаешь?» Он отвечал, что ни о чем. Просто смотрел в стенку. Часами. А ему всего семь лет было…
Если Дамир слышал, например, в новостях слово «боевик», он выбегал с огромными глазами и говорил: «Вот видишь, мама! А ты говорила, что боевиков больше нет!» С таким испугом мы жили примерно год. В школу он ходить не смог. Хотя мы пытались, я с ним вместе целый месяц ходила на занятия. Но в той школе спортивный зал находится на втором этаже и рядом именно с тем кабинетом, где проходили занятия с первоклашками. И когда мы проходили по коридору, Дамир приходил в ужас. Он постоянно озирался, вздрагивал на любой шум, часто были истерики. И мы решили пропустить школьный год.
Сейчас Дамиру 16, он совсем взрослый. Конечно, со временем, многое осозналось. У Дамира есть четыре друга-ровесника, которые тоже были там, они часто собираются вместе, вспоминают… Когда проходят траурные мероприятия, они активно принимают в них участие.
— Дамир уже решил, кем он станет?
— У него немного дисциплина хромает. Наверное, я его избаловала. А хочет он быть как папа — менеджером по строительству. Будет поступать на экономический.
— Тамара, что помогло пережить тот ужас?
— У нас у всех был реабилитационный период. С нами много работали психологи. Приезжали прекрасные специалисты из Москвы, работали у нас 2-3 года, постоянно занимались с нашими детьми.
Было много трогательного, когда я вышла на работу после теракта. Я работаю в дополнительном офисе Банка Развития Регионов, наши клиенты в основном пенсионеры, и мы все друг друга знаем. Все переживали, если не видели человека какое-то время, не был ли он в школе во время нападения боевиков. И все у нас потом знали, что я и сын нашего главного бухгалтера были там.
И когда я вышла на работу, ко мне подходили люди… Ну как я могла взять у пенсионерки деньги?! Она протягивала мне 200 рублей и просила купить Дамиру хоть что-то… Мы до сих пор в очень хороших отношениях со многими нашими клиентами. Теперь уже я стараюсь им помочь каким-то образом.
Очень много было помощи. От разных людей. Дети очень сочувствовали. Дамир переписывался со многими детьми из Москвы, Чувашии, других мест. Мы старались им отвечать. Письма были такие сердечные, разумные!
Особенно мне запомнилась поездка в санаторий «Гурзуф», в Крыму. Буквально через месяц после больницы нас пригласил туда Кучма. Это очень красивое место, и поездка была очень хорошей.
Когда я еще была в больнице, у меня взяла интервью журналистка Светлана, она работала на Би-Би-Си. И через пару недель в английской газете «News of the World» была опубликована статья. Для меня было большой неожиданностью, когда Шери Блэр, супруга британского премьера Тони Блэра, от имени своего благотворительного фонда «Barnardo’s» пригласила нас в Англию. Я, конечно, была смущена — мы скромные люди из маленького Беслана, как это возможно — ехать на встречу с британским премьером? Но все-таки мы поехали. И поездка была замечательная. Были приглашены еще несколько людей, кто перенес в своей жизни экстремальные ситуации. Они были награждены, премированы этой благотворительной компанией.
Тамара и Дамир Биченовы с Тони и Шери Блэр
Мы пробыли в Англии пять дней, и программа была незабываемой. Например, Дамир познакомился с Ральфом Шумахером, который подарил сыну очень дорогие именные часы Oris, специальную куртку для автогонщиков, еще много всего. У нас была встреча со знаменитыми английскими актерами, миллионером Мохаммедом аль-Файедом, Тони Блэром и его супругой Шери. Был шикарный торжественный обед. К нам подходили знаменитые люди, выражали сочувствие. Казалось бы, что для них Беслан? Но мы чувствовали, как они прониклись нашей болью… Такие чуткие, внимательные люди… Я рассказывала о тех днях, в зале было очень много людей, и я видела слезы, искреннее сопереживание…
Дамир с Мохаммедом аль-Файедом
Дамир с Ральфом Шумахером
Дамиру вручили 8000 долларов, причем сказали, что это деньги на личные нужды мальчика — либо на учение, либо на приобретение какой-то техники, компьютера.
Был забавный момент: Дамир в последний день захотел московский салат и голубцы. И куратор, которая сопровождала нас в поездке, нашла в Лондоне русский ресторан, привезла нам все. Это было очень трогательно!
— Тамара, жизнь продолжается?
— Вначале-то было ощущение полного тупика, невозможности жить с тем, что мы пережили… Но как говорят, время лечит… Но каждое первое сентября тревога возвращается… А вдруг все опять повторится?
Что делать, если мы живем в таком мире? Мы почему-то думали, что наша полиция, органы защиты будут работать как-то иначе. И если такое повторится, все будет то же самое…
Конечно, ни мы, ни дети этот ужас никогда не забудем. Очень жаль, что это им пришлось пережить… Не дай Бог никому такое увидеть!
Я не стала убирать из текста ничего. И комментировать не буду. Обилие многоточий, надеюсь, понятно. Тамара делала паузы. Но почти не плакала. Глотала слезы я, забыв напрочь о профессиональной сдержанности. В этом году мой младший сын идет в 1-й класс. И мне тоже тревожно, как и Тамаре. А в том страшном 2004-ом мой старший сын, ровесник Дамира, тоже был на торжественной линейке, в новой школе во 2-ом классе. Родителей не пускали в школьный двор, было много полиции. Накануне мы ездили в Европейский на Рижской и чудом не попали в зону теракта.
Из Северной Осетии я знаю только одного человека, но очень хорошо, это близкая подруга моей мамы Зема. Все ее близкие живут в Беслане. И тогда в 2004-ом мы молились, чтобы Тамара и Дамир, ее сестра и племянник, остались живы. Потом Тамара сказала мне в телефонном разговоре: «Мы побывали в аду…»
И еще с работы я ездила домой по Бульварному кольцу. И каждый день проезжала мимо представительства Северной Осетии. И каждый раз болью и ужасом наполнялось сердце. И не только от огромного количества свечей. Нет. От бутылочек с водой…
Подготовила Тамара Амелина